В 6:47 утра Маша уже стояла на кухне, как обычно, в махровом халате цвета мокрого асфальта. Вода в чайнике ещё не закипела, но кофе она уже засыпала в чашку — две ложки растворимого и одна цикория. Не потому что полезно. Просто привычка.
Она любила это утро — когда всё ещё не началось. Ни звонки, ни просьбы, ни раздражение. Покой. Чистота. Тишина. Её три святых составляющих.
Именно в эту тишину влетел звонок с тем же звуком, как будто кто-то ногтём провёл по стеклу. Маша поморщилась, глянула на экран.
Анна Павловна.
Мать её бывшего. Мать, которая умудрилась после развода не просто не вычеркнуть Машу из жизни, а ещё и оставаться с ней на связи. По праздникам. По поводу и без.
Маша вздохнула и нажала зелёную кнопку:
— Доброе утро, Анна Павловна, — сдержанно сказала она, уже предчувствуя, что утро сейчас закончится.
— Машенька! Привет, родная! Надеюсь, не разбудила, — зачастила та своим нарочито ласковым голосом. — Ты как, дома? Ой, конечно, дома, ты ж теперь удалённо, дизайнер наш ведущий! Слушай, у меня к тебе просьба… Небольшая…
Маша напряглась. Она уже знала цену этим «небольшим».
— Слушаю.
— Риточка, доченька моя, внучка твоя почти что, ты же помнишь её?
— Помню. Шестнадцать лет, тяжёлый характер, модные ногти, вечные сторис с полузакрытым ртом. Как её забыть?
— Ой, Маш, ну не начинай… Девочка взрослеет. ЕГЭ у неё скоро. А дома у нас с отцом ремонт, да и соседи сверлят — с ума сходит, ничего выучить не может. Я вот и подумала… У тебя же тишина, покой, чистота. Ну пусть поживёт у тебя недельку-другую? Пока экзамены сдаст. У тебя же двушка. Всё равно одна.
Маша сделала паузу. В голове пронеслось: бесконечные звуки тиктока, кеды на полке, крошки на диване, чужой фен в ванной, чужая молодость.
— А где отец Риточки?
— Ты ж сама знаешь, где. В Турции с этой… Ой, прости. Я не специально. Он говорит — не может сейчас. Да и Рита с ним не хочет. Только к тебе. Ты ж ей нравишься. Говорит, ты стильная, умная и типа без предвзятостей.
Маша фыркнула:
— Без предвзятостей, ага. Просто я ещё не успела возненавидеть.
— Маш… выручай. Девочка умная. Только вот с характером. Ну ты ведь сама не сахар…
— Спасибо, Анна Павловна, вы мне прямо настроение подняли, — усмехнулась Маша. — Хорошо. Но только на неделю. И пусть спит на диване в зале, вторую комнату я не освобождаю.
— Машенька, золото ты моё! Спасибо тебе! Всё, я ей скажу. Она к тебе уже завтра с утречка.
Утречка, мать вашу, подумала Маша. На автомате отпила глоток уже холодного кофе.
На следующее утро Рита ввалилась в квартиру с чемоданом, как будто собралась не на сессию, а на кругосветку. В рюкзаке торчал штатив, из кармана торчала чёрная тушь, а в глазах — вызов.
— Здрасьте, — бросила она на ходу и сразу прошла мимо в ванную.
Маша стояла в коридоре, как тётка в ЗАГСе, у которой украли паспорт.
— Ну ничего себе встреча, — пробормотала она. — Какой характер. Какое воспитание. Годится в протокол допроса, не меньше.
Когда Рита вышла, у неё в ушах уже играла музыка, а в руке был стаканчик с кофе — судя по запаху, с ванильным сиропом. Где взяла, когда успела — загадка.
— Можешь не напрягаться. Я тишину люблю, как ты, — сказала Рита, снимая кроссовки прямо на коврик. — Только у меня тишина — это в наушниках.
Маша молча отодвинула ботинки. Потом посмотрела на неё внимательно:
— Рит, давай сразу. У меня тут не отель, не общага и не мамин санаторий. Тихо, чисто, ничего не ломаем, в тринадцать — обед, в двадцать — ужин. Я работаю. Звонков по ночам не надо.
— Поняла, — хмыкнула Рита. — Устав прослушан, флаг принят, капитан Маша.
Первый день прошёл нормально. Если не считать мокрый полотенец на спинке кресла, открытую пасту в раковине и волосы на мыле. Но Маша молчала. Перетерпим, думала она. Неделя. Неделя — и всё.
На третий день Рита исчезла вечером и вернулась в половине двенадцатого, воняя кальяном. И с мальчиком.
— Это Лёва, он с биофака. Мы просто немного подготовимся к биологии. У тебя ж зал свободный?
Маша стояла с пультом от телевизора в руках, как с оружием.
— Простите, а я где живу вообще? В Казантипе? Подготовка — это называется? На диване с чужим парнем? Вы в своём уме?
— Не ори. У меня стресс. Тебе что, жалко что ли? Мы тихо.
— Мне жалко свои нервы и свои ковры. Лёва, выходи. Это не пансионат для вундеркиндов.
Рита встала, закатила глаза:
— Ну всё, понеслась. Ты же сама говорила, что ты не такая, как мама. А орёшь как будто я тебя из дома выгоняю.
— Пока ты из него не вылетела — собирайся, — Маша стояла твёрдо, хотя сердце уже прыгало где-то в ушах.
Лёва вышел, как моль. Извиняясь, в тапочках. А Рита захлопнула за ним дверь и с вызовом бросила:
— Ты просто злая. Потому что одна. И потому что бывшая. Всё. Бывшая жена, бывшая невестка. Сиди тут со своей чистотой. Тебе от неё тепло?
Маша сжала зубы. Очень хотелось крикнуть. Ударить. Закрыться в ванной. Но она просто вышла на балкон, закурила и сказала сквозь зубы:
— До утра ты здесь. Потом — ищи жильё. И объясняй маме, почему ты с вещами.
В три часа ночи Маша проснулась от звука холодильника. Рита стояла у раковины и ела прямо ложкой варёную сгущёнку.
— Спать не даёшь уже, — буркнула Маша.
— А ты мне жизнь портишь, — ответила Рита.
— Это я тебе жизнь порчу? — Маша уселась за стол. — А ничего, что я тебя пустила. Без возражений. Потому что твоя мама меня о чём-то попросила. А ты ведёшь себя так, будто я тебе обязана.
— Потому что вы все мне обязаны! — рявкнула Рита, и в этот момент из её глаз полетели слёзы, липкие, гневные. — Все! Вы с мамой, с папой! Он меня слил, а вы… вы просто живёте как ни в чём не бывало! А я — как будто лишняя. У всех. Всегда.
Маша молчала. Потом тихо сказала:
— Я не твоя мама. Я не твой папа. Я тебе ничего не должна. Но ты права. Ты никому не нужна, потому что сама себя сливаешь. Грубо. По-хамски. Громко. Чтобы тебя заметили. А может, просто стоит стать нужной себе?
Рита хмыкнула и ушла в комнату, хлопнув дверью так, что звонко звякнул чайник.
Маша сидела за кухонным столом и вдруг подумала, что в этой квартире давно никто не хлопал дверьми. И никто не говорил ей правду в лицо. Даже вот такую — подростковую, с психозом. Но честную.
И тишина её… впервые показалась подозрительно пустой.
Утро началось с запаха лаков для ногтей и звуков фена, работающего будто где-то внутри черепа. Маша поднялась, посмотрела на часы — 7:18.
Она что, с ночи не спала?
На кухне стояла Рита — с утра вся на каблуках, с накрученными волосами и… ресницами. В семь утра.
— Это у вас экзамен или кастинг в «Дом-2»? — не выдержала Маша, налив себе кофе.
— У нас устный по литературе. Там важно первое впечатление, — сухо ответила Рита, даже не обернувшись.
— А второе? Его ты собираешься производить в прокуренном свитере?
Рита повернулась, посмотрела внимательно:
— Слушай, а ты всегда такая? Или это со мной у тебя обострение?
— Я всегда такая. Особенно когда меня будят раньше будильника.
Маша села за стол, наблюдая, как Рита раскладывает перед зеркалом свою косметику: тушь, консилер, блеск, хайлайтер. Как будто в бой собирается.
— Слушай, а что, если ты так стараешься, может, не хочешь вылетать сегодня?
Рита замерла. Потом медленно обернулась.
— Это что, амнистия?
— Нет, это здравый смысл. И жалость к себе. Я всё равно уже не высыпаюсь.
Рита опустилась на стул. Некрашеная половина лица вдруг стала выглядеть странно уязвимой. Губы дрогнули, но не от ярости.
— Ты правда думаешь, что я себя сливаю? — тихо спросила она.
— Думаю, что ты орёшь всем, чтобы тебя полюбили. А любить надо уметь. Начни с себя.
— А ты умеешь?
Маша замерла. Потом улыбнулась — горько, устало:
— Я только учусь. Как видишь, сдала экзамен по великодушию. Оставила тебя.
К вечеру они почти не разговаривали, но что-то между ними стало сдвигаться. Рита убрала полотенце. Сама. Без напоминания. Даже положила тарелку в посудомойку — правда, вверх дном, но всё же.
Маша наблюдала это с недоверием. А когда та, уходя в комнату, сказала спокойной ночи, — чуть не подавилась чаем.
Это ловушка. Подозрительно вежливо.
На четвёртый день в квартиру позвонили.
На пороге стояла Анна Павловна. В пальто с мехом, как будто она не в июне пришла, а в ноябре. В руках — торт, коробка конфет и баночка с вареньем.
— Машенька! Зайду на минуточку?
Маша закатила глаза, но отошла в сторону:
— Заходите. Раз уже с вареньем…
Анна Павловна обулась с такими стонами, будто каждый ботинок — это личная трагедия.
— Как вы тут? Не поубивали друг друга?
— Пока нет. Но она близка к тому, чтобы выкинуть мне окно на голову.
— Риточка? Да ты что! Она у тебя прям цветёт! Я её такой не видела давно! Сегодня утром мне сказала: «Бабуль, я впервые за месяц не хочу всех послать». Это, знаешь ли, прогресс.
— Да, у неё прогресс — у меня нервный тик. Раньше я только с бывшим так разговаривала.
Анна Павловна фыркнула, разворачивая торт:
— Ты про Сашку? Ну он, конечно, того… Слабак. Только теперь понял, что наделал.
Маша подняла бровь:
— О, начинается.
— Ты не думай! Я не шпион. Но он вчера мне сказал: «Ма, Маша была лучшим, что со мной случалось. Просто я был идиотом». И, между прочим, я с ним согласна.
— Спасибо. Лучше бы ты это пять лет назад ему сказала.
— Так он тогда был не слышащий. А теперь — слышит. Правда, только себя. Как и все мужики после сорока пяти.
— Сорок пять? Да он уже по акции на пенсию может!
Обе рассмеялись. Маша всё ещё не доверяла, но старуха с вареньем как будто разоружала.
— А ты-то как, Маш? — неожиданно мягко спросила Анна Павловна. — Не скучаешь?
Маша пожала плечами.
— У меня тихо. У меня порядок. Всё на своих местах.
— А радость где? Тоже по полочкам?
Маша на секунду задержала взгляд на старой тумбочке в углу.
— Радость — это когда никто не орёт и не хлопает дверьми.
— Неправда. Радость — это когда тебя кто-то бесит, а ты всё равно его не выгоняешь. Потому что… привязался.
Они замолчали.
Рита вышла из комнаты. Глянув на бабушку, нахмурилась:
— Что, пришла контроль провести?
— Пришла сдаться в плен, — вздохнула та. — И поблагодарить Машу за то, что не прибила тебя.
— Могла, кстати, — Маша поставила чайник.
Рита не улыбнулась, но села рядом.
— Мне тут… нормально, — вдруг выдохнула она. — Я сначала думала: всё, ад. Но теперь… как-то даже дышать легче.
— Видишь, даже молодёжь замечает, — победно сказала Анна Павловна. — Маша, у тебя тут, как в санатории. Только с характером.
Маша покачала головой.
— У меня тут, как в одиночной камере. Просто я перестала запирать дверь.
На седьмой день Рита должна была съехать. Чемодан стоял в коридоре. У неё был уже план — снимать комнату с подругой, близко к центру. В голосе была бравада, но в глазах — что-то другое.
— Ты меня не проводишь? — тихо спросила она, когда надела куртку.
— Нет. Я тебя уже выносила, — Маша улыбнулась. — Но ключ можешь не оставлять. Вдруг придётся вернуться.
Рита подошла и вдруг… обняла её. Резко. Неловко. Быстро.
— Ты… не такая, как мама говорила. Ты… настоящая.
— А ты не такая, как Инстаграм показывает. Ты… вменяемая. Местами.
Рита рассмеялась. И ушла.
Маша осталась в тишине. В чистой квартире. С порядком. И с чем-то похожим на пустоту.
Почему тишина сегодня такая громкая?
В тот вечер ей пришло сообщение от неизвестного номера:
«Привет. Это Саша. Я знаю, что последний человек, от которого ты хочешь что-то слышать — это я. Но можно я просто позвоню? Без претензий. Просто поговорить. О жизни. И о том, почему тишина в моей квартире теперь невыносима».
Маша перечитала сообщение. Потом нажала «вызов».
— Алло?
— Маш… Привет. Это я.
— Я в курсе.
— Я думал, ты не ответишь.
— Я тоже так думала. Но мне стало любопытно.
— Что?
— Кто больше одинок — ты или я.
— Маш, ну как ты вообще с ним жила? — Рита сидела на диване, обмотав ноги пледом, и лениво мешала чай. — Он мне вчера сам звонил. Весь такой: «Как ты? Где ты? Что кушаешь?». Как будто я ему внезапно понадобилась.
— А ты ответила?
— Я ответила, что теперь живу в квартире, где люди не притворяются, будто любят.
Маша кивнула, поставив чашку на подоконник. Они сидели в тишине уже полчаса. Рита неожиданно вернулась спустя две недели, «на денёк», как сказала. Но привезла с собой рюкзак, зубную щётку и тапки.
— Так. А теперь, кстати, рассказывай, что ты там решила с этим… отцом. Бывшим. Он тебе писал?
— Писал, — ответила Маша. — Даже цветы прислал. Курьер перепутал — позвонил в восемь утра, как к покойнику. Я чуть кофе не выронила.
— И что? Ты ему ответила?
— Нет. Сначала. А потом… Позвонила. Просто поговорили. Без криков. Без упрёков. Без прошлого.
Рита удивлённо посмотрела на неё:
— Это как без прошлого? Оно же вот — как чемодан. Воняет, но выкинуть жалко.
— Я уже не держу. Ни зла, ни любви. Понимаешь? Пусто.
— Это плохо?
— Нет. Это честно.
Звонок в дверь прозвучал так резко, что обе вздрогнули. Рита прижала кружку к груди:
— Ты кого-то ждёшь?
Маша медленно подошла к двери. Открыла. За порогом стоял он.
Саша. Бывший муж. В джинсах, в футболке. Седина заметнее, чем раньше. В руках — плоская папка и роза. Не букет. Одна. Дешевая. Уродливая. Но почему-то трогательная.
— Привет, Маш.
— Ты, случайно, не ошибся дверью? — сухо.
— Я в прошлый раз ошибся. В жизни. Сейчас вот — пытаюсь вернуться.
Рита встала, подошла ближе, скрестила руки на груди:
— О, цирк приехал. И медведя привёл.
Саша покосился на неё:
— Привет, Рит. Рад тебя видеть.
— Ты меня видеть должен был лет десять назад. Когда я папу искала. А сейчас — поздно.
Саша вздохнул. Обратился к Маше:
— Мне нужно пять минут. Без театра. Без крика. Можно?
Маша посторонилась. Медленно. Пальцы дрожали, но лицо оставалось каменным.
Он прошёл на кухню, сел. Разложил папку.
— Я продаю квартиру, Маш. Ту, что нам досталась от бабки.
— Ага. И?
— Там половина твоя. Юридически — нет. Но по-человечески — да. Ты десять лет в ней всё тянула. После развода ты просто ушла. Не потребовав ни копейки. И я, как идиот, думал, что ты просто великодушная. А ты, оказывается, просто гордая.
— И это плохо?
— Нет. Это… больно. Потому что я понял, кого потерял. Поздно. Я это тоже понял. Поздно. Но я решил — хоть одну вещь в этой жизни сделать правильно. Вот договор. Я отдаю тебе половину. Без условий. Без вопросов. Подпиши — и всё.
Маша смотрела на бумаги, как на ящик Пандоры. Потом — на него. И вдруг рассмеялась. Хрипло, зло.
— Саша, ты меня купаешь в благородстве? После всех этих лет?
— Я просто не хочу унести с собой всё это в гроб.
— Ну так неси! Там тебе как раз место!
Он встал. Голос стал тише:
— Ты не обязана меня прощать. Но я всё равно скажу: я виноват. И перед тобой. И перед Ритой. И перед собой. Ты не знаешь, что такое жить в тишине, которая не греет. В пустоте, которая давит на грудь. У тебя хотя бы чайник по утрам кипит. А у меня — только мысли.
Маша долго молчала. Потом взяла договор. Подписала.
— Не ради тебя. Ради себя. Мне нужны не деньги. А свобода. От прошлого. От тебя. От всего этого. Пусть хотя бы оно начнёт работать на меня.
Он взял бумаги, кивнул.
— Я понимаю.
Рита смотрела на него с каким-то странным выражением. Между злостью и жалостью. Потом тихо сказала:
— Ты знаешь, что я не ела мамины борщи? Потому что боялась, что они вкуснее, чем у тебя. Даже в еде я с тобой воевала. А теперь смотри — ты стоишь с одной розой и пытаешься отыграть всё за один день. Поздно, пап. Поздно.
Он посмотрел на неё. Потом развернулся и ушёл. Не хлопнув дверью.
—
Вечером Маша сидела на балконе. Рита — рядом. У обеих — по чашке какао. Не кофе. Не вина. Какао. Детство, которого не было.
— Думаешь, он правда осознал?
— Думаю, что просто начал бояться.
— Чего?
— Что всё осталось позади. А впереди — пусто. Это хуже, чем быть виноватым.
— Маш…
— А?
— Ты не хочешь снова с кем-то быть?
— Я сейчас с тобой.
— Не так. По-настоящему. Мужика. Любовь. Секс. Всё как у людей.
Маша усмехнулась:
— Это ты мне тонко предлагаешь своего друга с биофака?
— Фу, нет. Я просто думаю… тебе пора. Ты сильная. Но не потому что одна. А потому что выбрала себя.
Маша посмотрела на неё.
— Знаешь, я всё ждала, когда ты скажешь что-нибудь умное. И вот, наконец.
— Я могу быть умной. Просто мне удобнее быть ехидной.
Обе засмеялись.
А потом Маша сказала:
— Рит, оставайся. Не на диване. В комнате. Снимем тебе там плакаты. И, может, даже купим нормальное постельное.
— И зубную щётку! Чтобы ты не морщилась от моей старой.
— Нет, тут уже не от щётки. Тут от того, что я начала тебя любить.
— Фу, всё. Меня сейчас стошнит. Но я… тоже, Маш.
Тишина снова воцарилась. Но теперь — она была тёплой. Живой. Настоящей.
