Анна сидела на кухне и слушала, как капает из крана. Тик… тик… тик… капля за каплей, точно в такт её мыслям. За окном моросил дождь, а на столе — кипела обида. Её муж, Алексей, снова задерживался. Третий вечер подряд. Ужина она не готовила, да и не хотелось. Котлета, что осталась со вчера, грелась в микроволновке для приличия. Вкус от неё был теперь такой же, как от их брака: пресный и подгоревший с одного края.
— Тридцать три перевода на одну и ту же карту, по пятнадцать тысяч… частный долг, значит… А ты, Лёша, у нас что, Альфа-Банк добра? — тихо пробормотала она, скрестив руки на груди.
Документы, которые она обнаружила два дня назад в шкафу с зимними шапками, жгли руки, как кипяток. Не потому, что она не догадывалась. Анна догадывалась давно. Просто не хотела признавать. А теперь — всё, больше не отвернуться. Всё лежало в цифрах: переводы, названия получателя, комментарии в духе «за садик», «подарок на др», «питание».
— А почему, интересно, за чей-то детский садик платишь ты, если у нас с тобой детей нет? — с насмешкой вслух сказала она, будто муж был тут же. — А, ну да. Потому что это ТВОЙ детский садик, Лёшенька. С ТВОИМ ребёнком.
Микроволновка пискнула, и котлета запела тревожный сигнал. Анна выключила её с раздражением — шум раздражал, еда больше не имела смысла.
Через час вошёл Алексей. Улыбка на лице, пахнет как обычно — кожей, дорогим парфюмом и… лёгким перегаром.
— О, ужин есть? — спросил бодро, скидывая куртку. — А то я у Серёги задержался, мы там…
— Замолчи, — ровно, без истерики, но с таким холодом, что у Лёши аж зубы свело.
— Ты чего, Ань? — дернулся он, пытаясь заглянуть ей в лицо. — Опять на работе кто-то мозги пропарил?
— Я нашла переводы, Алексей. Все. На имя Веры Петровой. С февраля прошлого года. Хочешь сказать, ты ей лампу «в долг» продал и она выплачивает?
Молчание повисло в комнате, будто кто-то выстрелил в потолок. Алексей застыл. Руки повисли, рот приоткрылся, как у неудачного актёра из плохой постановки.
— Это не то, что ты думаешь, — пробормотал он наконец.
— Правда? А я думаю, что ты перевёл больше полумиллиона на содержание женщины и ребёнка, который — сюрприз! — твой. Уточни, где тут ошибка в логике. Может, я плохо соображаю после сорока?
— Аня, ну подожди. Всё не так просто. Это… это была ошибка. Я тогда был в тяжёлом состоянии… мы с тобой чуть не развелись…
— Мы чуть не развелись, а ты тем временем развёл Веру Петрову на потомство?
Голос Анны был спокойный, но в этом спокойствии скрежетали льды. Алексей понял — выкрутиться не получится. Он взялся за спинку стула, как за поручень в метро, когда вагон резко тормозит.
— Я сам не знаю, как так вышло. Мы пару раз встретились… у неё тогда тоже были проблемы. Я помогал… потом она сказала, что беременна. Я не сразу поверил. Сказала — не будет тебе ничего требовать. Только чтобы я немного помогал.
— А ты, конечно, великий благодетель. Помог. Молча. Скромно. Без афиш.
— Я не хотел тебе врать, Ань… просто… ну ты бы ушла!
— Ушла бы. Правильно понял. Только не из-за ребёнка. А из-за того, что ты — трус. И предатель. Свою жену превратил в командира гарнизона, который даже не подозревает, что его часть давно перебежала к врагу.
Он опустился на стул. Плечи обвисли. Он вдруг выглядел старым. Уставшим. Жалким.
— Я не хотел тебя терять. Ты ведь… ты всё у меня.
Анна усмехнулась.
— Ага. А у тебя теперь всё — это две женщины, один сын, и одна квартира, в которой ты больше не живёшь.
— Подожди… подожди… — всполошился он, вскочил. — Ты чего? Мы же можем поговорить! Я всё объясню! Аня! Ну не уходи так! Давай поговорим, как взрослые люди!
Анна подошла к шкафу и достала заранее собранную сумку.
— Ты остаёшься. Здесь. С тем, что ты натворил. Я пока съезжаю — к подруге. Мне нужно подумать. Не о тебе — о себе. Хочешь, чтоб я тебя поняла? Хорошо. Я тебя поняла. Поняла, что ты не просто солгал — ты организовал параллельную жизнь. Тебе было удобно, Лёш. Очень. И ты хотел так и жить — на два фронта, но без стрельбы. Удобный брак, удобная женщина, удобный сын на стороне.
— Это не так! — голос у него сорвался. — Ты всегда всё делаешь чересчур! Сразу — вон! Сразу — предатель! А ты посмотри на себя! Ты холодная, Аня! Ты как калькулятор в юбке! С тобой всё должно быть по пунктам, по чекам, по логике!
— Да. Потому что, когда мужчина врёт годами — я хочу понимать, что, как и зачем. А когда я поняла — мне не нужно объяснять. Мне нужно уходить.
Она закрыла молнию на сумке и направилась к двери.
— Ты… вернёшься? — срывающимся голосом спросил он.
— Вернусь, но не к тебе. К себе.
И хлопнула дверью.
Анна вышла под дождь. Он хлестал по лицу, как пощёчины. Деревья качались, как будто тоже кричали что-то в спину. Она шла, не оглядываясь.
А ты ведь всегда знал, Лёша, что однажды я всё узнаю. Только не думал, что это будет именно СЕЙЧАС. В дождь, в июле, когда пахнет мокрым асфальтом и предательством.
Идти было холодно. Но внутри — странно светло.
Кафе «Варенье» стояло в старом квартале, где дома ещё помнили, как пахла газета «Правда». Анна сидела у окна с чашкой американо — горький, крепкий, как её настроение. На столе — два бокала, второй — для Веры Петровой, матери того самого ребёнка, из-за которого трещала не просто семья, а весь смысл последних пятнадцати лет.
Вера вошла в точности вовремя. Анна заметила её сразу: маленькая, хрупкая, с наивным лицом, которое только на первый взгляд казалось простым. На таких девушках обычно пишут «доверчивость», а потом — «уголовная ответственность — статья 228». На ней — джинсы, рюкзак и какая-то неуверенность, как будто она пришла сдавать ЕГЭ, а не на встречу с законной женой своего спонсора.
— Вера? — холодно, без улыбки спросила Анна.
— Да… вы Анна, я так понимаю?
— Умно, — отозвалась та, кивая на свободный стул. — Садись. Поговорим по-взрослому. Без визга, без тарелок в потолке. Я не в том возрасте, чтобы бросаться керамикой.
Вера села неловко, как школьница перед директором. Пожала плечами, поправила волосы.
— Я… я даже не знаю, с чего начать. Я не хотела вас звать, правда. Алексей сказал, что всё под контролем.
Анна хмыкнула:
— О, у него вообще с контролем всё прекрасно. Особенно, когда он контролирует два семейных бюджета сразу.
Пауза.
— Вы знали, что он женат? — напрямую спросила она, всматриваясь в лицо Веры, не давая ей шансов ускользнуть.
— Да… — вздохнула та. — Он сказал, что у вас всё на грани. Что вы… ну… как соседи. Спите в разных комнатах, почти не разговариваете…
— То есть, ты решила, что он свободен? Полусвободен — это как? Как кефир: 1% жирности?
— Я… я была влюблена, — дрогнувшим голосом призналась Вера. — Он был добрый. Помогал. Он говорил, что вы не хотите детей. Что вы карьеристка…
Анна прыснула. Не могла сдержаться.
— Карьеристка? Я? Ну конечно, я же директор местного ЖЭКа, всё-таки. Хожу в костюме и управляю счетами за отопление. Где уж мне до святости материнства.
— Простите, — Вера потупилась. — Я не знала. Я была глупая. Я правда думала… может, я думала, что он уйдёт к нам. Но он… не ушёл.
— Потому что ему удобно. Он — мужчина диванного типа: подушка под спину, одна жена — для уюта, одна — для свежести. Но уйти? Никогда. Потому что там надо отвечать. А он умеет только переводить по 15 тысяч.
Вера отвернулась к окну. Молчала.
— У тебя ребёнок от моего мужа. И я тебя не виню, Вера, — тихо сказала Анна. — Это не ты подонок. Ты дура. Молодая, наивная, возможно — использованная. А он… Он мастер иллюзий. Волшебник, только без лицензии.
— Я не хочу от него ничего больше, — тихо сказала Вера. — Я не прошу. Я справлюсь сама. Просто он тогда сам предложил помогать. Я не просила.
— А ты знала, что пока он вам покупал велосипед, у меня в машине не было тормозных колодок? Я три месяца ездила с визгом, как будто торможу голосом.
Обе засмеялись. Впервые. С горечью, но по-настоящему.
— Мне жаль, — сказала Вера.
Анна внимательно посмотрела на неё.
— А мне — нет. Знаешь почему?
— Почему?
— Потому что теперь я вижу, с кем он променял моё доверие. Не лучше. Не хуже. Просто — наивность. Я была такой в двадцать восемь. Но в сорок три ты уже не можешь позволить себе быть наивной. Это роскошь бедных по опыту.
Вера кивнула, и вдруг выдохнула:
— Он знает, что вы мне написали?
— Нет. Ему пока интереснее писать объяснительные родителям, друзьям и адвокату.
— А вы… вы его простите?
Анна взяла паузу. Молча сделала глоток кофе. И только потом, облизнув губы, как будто в этом была важная церемония, ответила:
— Нет. Я не святой. Я — Анна. У меня хорошая память, два диплома и одна жизнь. Второго шанса я не дам. Он им уже пользовался.
— Значит… всё?
— Для него — да. А у тебя — начинается. И смотри, Вера: не строй из ребёнка средство. Он — не заложник. Он — просто ребёнок. Ты должна вырастить его человеком. Не проектом. Не упрёком.
— Я поняла. Спасибо вам… за всё.
Анна встала, взяла сумку.
— Не за что. Надеюсь, тебе хватит ума не повторить мою ошибку — жить с тем, кто тебя не выбирает.
Она вышла. На улице опять моросил дождь, но уже не леденящий — тёплый, будто кто-то сверху извинился.
И вдруг Вера выскочила за ней, крикнула:
— Анна! Подождите!
— Что? — обернулась та, с прищуром.
— А что теперь будет с ним?
Анна усмехнулась:
— Ну что… будет жить один. Он же всегда говорил, что справится. Вот пусть и справляется. Без меня, без тебя, без театра. Один в своей правде. Как в студии с облупленными обоями.
И пошла дальше. Лужи расходились волнами. А она шла — спокойно, будто впервые за много лет знает, куда именно.
Квартира напоминала выставку лицемерия: всё на месте, всё красиво, всё как было, а внутри — пусто. Анна смотрела на обеденный стол с шестью приборами и ловила себя на мысли: Интересно, хватит ли места, чтобы влезли все вранья Лёши? Или придётся снимать банкетный зал?
Они сидели за столом молча. Алексей — потный, как тесто перед раскаткой. Его мать — Галина Семёновна — с губами, поджатыми в точку. Отец — Виктор Дмитриевич — вечно кашляющий, в шапке даже в июле. Вера — напряжённая, на руках сын — Артём, пятилетний мальчик с глазами, которые были копией Алексея. Общая подруга Марина — для «объективности». И Анна — организатор этого маленького трибунала.
— Анна, ну ты скажи наконец, зачем мы тут? — не выдержала Галина Семёновна. — Или ты собралась нас тут всех постом морить?
— Сейчас скажу, — спокойно отозвалась Анна, глядя в глаза Алексею. — Только я жду, когда хозяин квартиры расскажет своей семье, зачем полтора года отчислял часть бюджета на постороннего ребёнка. Под видом долга. Под видом «важных дел». Под видом человека.
Алексей опустил голову.
— Мама, папа… простите. Да, у меня есть сын. Это Артём. Я… был неправ. Очень. Я обманывал всех. Особенно Анну. Мне стыдно. Мне очень жаль.
— Ой, да ты что! — вскинулась Галина Семёновна, подаваясь вперёд. — Значит, ты живёшь с женой, обедаешь у нас, берёшь деньги «на ремонт канализации», а сам — на бабу и ребёнка! У тебя совесть есть, а?!
— Мам, хватит, — выдохнул Алексей, — я сам разберусь.
— Сам?! — вскочила Галина. — Сам ты только мясо жевать можешь! Ты что, думал, никто не узнает? Ты свою жену в дураках держал, а теперь и нас туда же пишешь?
Артём вжал лицо в плечо Веры. Та попыталась прикрыть его от происходящего, но он уже слышал. Дети всё слышат. Даже если делают вид, что рисуют.
— Галина Семёновна, — спокойно сказала Анна, — я не вас звала судить. Я вас пригласила, чтобы вы поняли, какой у вас сын. Это не обвинение. Это факт. Я тоже долго жила с ним — по расписанию. Только это было расписание лжи.
— Ты что, насмерть решила его закопать?! — выплюнула Галина.
— Нет. Я решила жить. Без лжи. А как он дальше будет — его выбор.
— А ребёнок? — наконец заговорил Виктор. — А пацан что, виноват?
— Нет, — тихо ответила Анна. — Но он и не должен быть прикрытием для вранья. Я не против помощи. Я против предательства. Если бы Алексей пришёл ко мне тогда, сказал честно — я бы, может, ушла молча. С достоинством. А теперь… теперь это публичное вскрытие. Потому что он не мужчина. Он игрок. Хитрый, ленивый и… трусливый.
Алексей поднял глаза. Говорил еле слышно.
— Я думал, если никто не узнает, значит, не больно…
— То есть, если не сказать жене, что у тебя сын — у тебя его и нет? — саркастически уточнила Марина. — Оригинально. А как же ответственность?
— Хотел, чтобы всё было тихо, — развёл руками Алексей. — Не рушить. Не портить.
— Ты не рушил — ты врал! — вспыхнула Галина. — Мы тебя как воспитали?! Ты думаешь, тебе теперь все будут аплодировать, что ты «честно признался»?!
Анна взяла стакан воды. Выпила. Спокойно.
— Всё. Я сказала, что хотела. Алексей — развод я подаю на следующей неделе. Квартира делится — пополам. Можешь остаться, но без меня. Кредит — совместный, выплачивай свою долю. Я свою — сама.
— Ань… — всхлипнул Алексей. — Пожалуйста…
— Поздно. Я вышла из этого спектакля. Без аплодисментов. Без занавеса. Просто встала и ушла.
— А ты думала, мы тебя поддержим?! — гаркнула Галина. — Ты мужа бросаешь из-за ребёнка?! Ты не женщина, ты…
Анна повернулась, глядя в лицо свекрови:
— Нет, Галина Семёновна. Я не из-за ребёнка. Я из-за вранья. Женщина может всё простить. Но не ложь. Ложь, в которую она верила. Ежедневно. Стабильно. По расписанию. А теперь — всё. Вы можете утешать своего сына. У вас есть новый внук. Займитесь им. А я займусь собой.
Она взяла сумку, посмотрела на Веру. Та опустила взгляд. Артём снова уткнулся в неё, как в броню.
— С ним всё будет хорошо, — вдруг сказала Вера. — Я обещаю.
Анна кивнула. Молча. И вышла.
Когда она оказалась на улице, на губах — не было улыбки. Но было чувство, что она впервые — настоящая. Ни чужая жена, ни спонсор в юбке, ни терпеливая, ни рациональная.
Она — женщина, которая выбрала не прощение. А свободу. Не потому, что легко. А потому, что иначе — нельзя.
