На кухне пахло жареным луком и недомолвками. Ирина стояла у плиты, не мигая глядя в сковороду, где лениво шкварчали куриные сердечки. Она не любила их — готовила ради Олега. Он, как всегда, вернётся поздно, уставший и молчаливый. Снимет ботинки не до конца, уткнётся в телефон, поест с видом одолжения. И обязательно скажет что-нибудь вроде:
— А ты что, снова целый день дома была?
Она представляла это заранее, как сценарий старого сериала. Без конца повторяющийся.
За её спиной тикали часы. Дребезжали тонкие стёкла в дверце серванта. Ирина ненавидела этот сервант. Он остался от тётки, как и весь дом. Дом, между прочим, её. По завещанию. По закону. И по правде.
— Мам, а где мои наушники? — прокричал из своей комнаты Никита, пятнадцатилетний сын, не вставая с кровати. Голос раздражённый, как будто она их украла.
— Там же, где и ты их оставил. В своём бардаке, — сказала она громко, но спокойно, не оборачиваясь.
Сын не ответил. Обиделся. Ну и пусть.
На окне стоял цветок, который когда-то подарила подруга. Подруга давно переехала в Пермь. Цветок почти сдох, но Ирина не выбрасывала — привычка.
Всё в этом доме было про привычку. Привычка терпеть. Привычка молчать. Привычка ждать, что кто-то изменится.
Она выключила плиту, поставила крышку, отодвинула сковороду и машинально вытерла руки о фартук. Пошла в маленький кабинет — свою комнату, которую с таким трудом обустраивала, когда ещё верила, что у неё будет фриланс, проекты, своё дело. Теперь она просто сидела там вечерами, чтобы побыть одна. Там было её кресло, её лампа, её ноутбук. Хоть какая-то территория.
Но в последнее время её начали оттуда «плавно» выдавливать. Сначала — словами.
— Ты бы могла освободить комнату, — говорил Олег, сидя на диване и разглядывая потолок. — Маме с отцом будет неудобно в зале. Возраст не тот, чтоб раскладушку каждый день собирать.
— Они к нам переезжают? — Ирина тогда чуть не подавилась чаем. — С каких это пор?
Олег вздохнул. Театрально, с надрывом, как будто она его чем-то уже достала.
— Слушай, ну ты же знаешь, у них там всё сыпется. Крыша течёт, отопления толком нет. А мы в доме живём. Просторно. Логично же.
— Просторно? Олег, у нас три комнаты. Одна — наша, одна — Никитина. Третья — мой кабинет. Где, извини, я вообще-то работаю.
Он махнул рукой, как будто отгонял муху.
— Ну не смеши. Работаешь. Что ты там «работаешь»? Статьи какие-то, копейки. Можно и на кухне писать, или в спальне.
— Спасибо, что разрешил, — холодно сказала она.
Он не понял. Или сделал вид, что не понял.
А на следующий день она застала в своей комнате свекровь. Та сидела на её кресле, развалившись, как будто это уже её. Листала старые журналы, которых Ирина даже не помнила. И с видом хозяйки сказала:
— Хорошо тут. Уютно. А шкаф этот — тёткин? Такой старенький, прям под антиквариат. Я люблю старину.
— Это мой кабинет, Валентина Степановна, — сказала Ирина, стараясь говорить ровно.
— Да ладно тебе, Ириш, — рассмеялась свекровь, хлопнув журнал по коленке. — Подумаешь, кабинет. Мы же все свои. Что, родителям место пожалела?
Ирина хотела сказать, что дело не в месте. А в том, что её никто не спросил. Но промолчала. Как всегда.
Валентина Степановна жила у них уже третий день. Якобы «временно», пока в её квартире «сантехник делает трубы». Сантехник, судя по всему, был невидимкой. А трубы — предлогом.
Олег всё чаще уходил на работу пораньше и возвращался позже. Валентина всё чаще сидела на кухне в её халате. Никита делал вид, что ничего не замечает. А Ирина чувствовала, как стены сжимаются.
— Ты посуду не так ставишь, Ириш. Она не обсыхает. Сразу запах идёт, — говорила свекровь, хлопая губами, как будто пробует фразу на вкус.
— У нас посудомойка, — тихо отвечала Ирина, не глядя.
— Тем более. Чего ж так, как попало, ставишь?
На другой день:
— Салфетки закончились. Где ты обычно их хранишь?
— В ящике.
— А где тут у тебя ящик?
Вот это «у тебя» особенно задевало. Как будто она тут — квартирантка.
А вечером Олег положил ей руку на плечо. Типа ласково.
— Мамка говорит, ты холодная стала. Дистанцируешься. Ты бы её не пугала, она ж в возрасте.
Ирина убрала его руку.
— Я дистанцируюсь? А ты не думаешь, что я просто пытаюсь защитить свои границы?
— Опять эти психологические термины, — усмехнулся он, налетая на неё глазами. — Границы, манипуляции… Живи просто.
— Просто? — Она вдруг почувствовала, как в горле застревает что-то. Обида? Нет. Бессилие.
— Да. Живи, как человек. Без пафоса.
Он ушёл в зал. Там уже стоял запах валидола и комедийный сериал на «Россия-1».
Ирина осталась в кухне одна. Посмотрела на сковороду. Сердечки остыли.
Она села, уставилась в пустую чашку.
«Никто тебя не слышит, Ира. Тебя нет. Есть удобство, долг, хозяйка. А ты — приложение. Функция. Обслуживание».
Она не заплакала. Просто сидела, слушала, как где-то капает кран.
На следующий день, когда она открыла свою комнату — кабинет — дверь скрипнула как-то по-новому. На кресле лежал плед. Тот самый, тёщин. Тапочки стояли у кресла. А на столе — бабушкины очки.
Ирина аккуратно взяла их. Подержала в руке. И положила обратно.
— Ириш, а где у тебя тут удлинитель? Мне зарядку поставить надо, — крикнула из коридора Валентина.
У неё в глазах потемнело. Не от злости. От ощущения, что её дом — больше не её.
Того вечера Олег не пришёл ночевать. Сказал по телефону:
— Устал. Остался у друга. Мамке скажи, чтоб не переживала.
Не ей — мамке.
Ирина пошла в спальню. Легла на край кровати. Долго смотрела в потолок.
Ей снилось, что она идёт по дому, в котором все двери закрыты. А за каждой кто-то живёт. И никто не зовёт её внутрь.
Олег пришёл только к обеду. Без извинений. С пивом и пакетом с продуктами, в котором были макароны, две банки шпрот и пачка слипшегося печенья.
— Ты чего такая? — спросил, глядя на Ирину, как будто она чем-то испачкалась. Он уже успел принять душ у друга, побриться и надушиться. Как будто в гостях был, а не ночевал вне дома.
— Ты где был, Олег? — тихо, почти шёпотом, но голос дрожал.
Он поставил пакет на стол, открыл холодильник.
— У Кольки. Мы с ним допоздна. Там у него… ну ты знаешь, душевно сидели. Мамке звонил же.
Ирина молча достала из раковины тарелки. Стукнула нечаянно. Или не нечаянно. Он обернулся.
— Началось, да? — устало, будто она его каждый день на допрос вызывает.
— А ты что хотел, Олег? — голос стал резче, резал воздух. — Ты уехал, ничего не объяснил. Мать ходит по дому, как царица. В мою комнату вселилась. Где мой кабинет, Олег?
Он фыркнул, будто она спросила, где его носки.
— Да при чём тут кабинет? Мамке спать негде. Ей неудобно. У неё спина. Ты могла бы войти в положение.
— Войти в положение? — она повернулась к нему, держа мокрую тарелку в руках. — А ты в моё вошёл, когда решал это? Ты вообще с кем-нибудь советуешься, кроме своей мамы?
Он шумно выдохнул, откинулся на стул.
— Ира, ты всё усложняешь. Ну поживут они тут пару месяцев. Что ты, не родной человек, что ли?
— Родной. Только мне почему-то холодно в своём же доме. И тесно.
— Это твои загоны, Ира. Ты всегда всё в голову берёшь. Надо проще быть.
— Проще? То есть молчи, уступай, улыбайся? Сама разберусь, сама помолчу, сама подвинусь?
— Ну вот опять ты начинаешь.
— Да потому что ты никогда не заканчиваешь!
Она поставила тарелку в сушилку с таким звоном, что он вздрогнул. На секунду в кухне воцарилась тишина.
С той стороны коридора раздалось шорканье тапок. Валентина Степановна вошла, в её руках — чашка с чаем. Без церемоний, влезла прямо в разговор.
— Ой, вы ссоритесь? А я думала, вы тут обедать будете. Я супчик сварила, между прочим.
— Мы разговариваем, — сказала Ирина, не глядя.
— Ну и я поговорю. Мы же семья. Или нет?
— Вы гость, Валентина Степановна, — ответила Ирина сухо. — А гость в моём доме хотя бы спрашивает, можно ли заселиться в чужую комнату.
— Ой, да брось. Что за формальности. Дом Олега, значит, и мой тоже.
Ирина повернулась резко, как от пощёчины.
— Дом — мой. По документам. Он остался мне от тёти. Я вас сюда пустила из вежливости. Но это не даёт вам права…
— Ой-ой, началось! — всплеснула руками свекровь. — Сразу — «по документам»! Женщина, вы что, мужа с родителями на улицу выгнать хотите?
Олег подскочил.
— Мам, хватит! — выкрикнул он и замолчал. Сразу стушевался. — Ну вы же взрослые обе. Зачем это всё?
— Потому что мне дышать уже нечем, — стиснув зубы, сказала Ирина. — Потому что я в своём доме живу, как квартирантка. Потому что ты, Олег, решил, что моё мнение ничего не значит. И даже не понял, в чём проблема.
Свекровь подошла ближе, склонив голову.
— Ой, да ладно тебе. Подумаешь, кабинет. Тебе жалко? Мы с мужем всю жизнь пахали, всё детям. А теперь на старости лет нам где поспать — проблема?
— Жалко — не комнату. Жалко — себя, — произнесла Ирина. Голос дрожал, но в глазах стоял лёд. — Жалко, что в этой семье моё «нет» ничего не значит.
Олег встал, грохнул стулом.
— Всё, Ира, прекрати. Мы с мамой поживём тут, и точка. Это не обсуждается. Хочешь — дуй к своей подруге, она вон в Перми тебя ждёт, может, там границы уважают.
Ирина долго молчала. Потом сказала тихо, ровно:
— Значит, ты выбираешь их?
Он пожал плечами. Вроде бы — «не то чтобы», а на самом деле — да, выбирает.
— Я выбираю семью, Ира. Помощь родителям — это святое. А твой кабинет — это каприз.
Она кивнула. Всё. Щелчок. Точка. Как будто что-то выключилось внутри.
— Хорошо. Тогда я пока в комнате Никиты поживу. А он к бабушке переедет. Всё равно, похоже, она теперь главная.
— Не смей! — воскликнула Валентина. — Никиту не трожь! Ему учиться надо. Я на раскладушке посплю. Олег, скажи ей!
Олег повернулся к Ирине с каменным лицом.
— Хватит истерик. Сама всё портишь.
Вечером Ирина зашла в комнату сына. Он сидел с наушниками, играл.
— Никит, на пару дней бабушка у тебя поживёт. Я к тебе.
— Чё?! — снял наушник, растерянно. — Мааам, ты серьёзно?
— Да, — коротко.
— Ну офигеть. Я вообще-то тут… ну, учусь. Ты с ума сошла?
— О, спасибо за сочувствие.
Он только фыркнул.
Ирина легла на его жёсткую кровать, уткнулась в чужую подушку. Слушала, как за стенкой Валентина громко говорит по телефону:
— Да, Люсь, у Ирины крыша поехала. Завидует, что у нас с Олежкой родство. Не уживаются они. Всё бы ей свободы…
Ирина закрыла уши. Потом достала телефон, набрала Свету — ту самую подругу из Перми.
— Свет, привет. Слушай, ты как там… одна живёшь? К тебе если на недельку, а?
— Конечно одна. Приезжай хоть завтра! Что случилось?
— Всё нормально, — Ирина выдохнула. — Просто устала от людей, которые считают, что если ты молчишь, значит, согласна.
— Ну-ну. Звучит как не «всё нормально».
— Завтра расскажу. Спокойной ночи.
Она выключила телефон. И впервые за долгое время почувствовала, как внутри начинается движение. Сначала маленькое. Еле заметное. Но уже — не тишина.
Олег вернулся с работы, как ни в чём не бывало. С пакетом. В пакете — мандарины, банка сгущёнки и молочае одолжение.
— Я тут купил… к чаю. Мамке сладкого захотелось, — не глядя, поставил пакет на стол.
Ирина была на кухне. Она уже упаковала два чемодана. Один стоял у двери, второй — в прихожей. Лёгкий рюкзак — на стуле.
— Хорошо, — ответила она спокойно. Без привычной иронии. Без подколок. Просто спокойно. Слишком спокойно.
Олег бросил на неё взгляд, прищурился.
— Ты чего… собираешься?
— Да.
— Куда?
— В Пермь. К Светке. На пару недель.
Он встал как вкопанный.
— Ты серьёзно?
— Очень.
— Ты что, обиделась из-за этого кабинета?
Она посмотрела на него как на что-то далёкое, знакомое, но уже неважное.
— Нет, Олег. Не из-за кабинета. Из-за того, что я в этом доме как мебель. Меня можно переставить, освободить, заменить. Никто не спрашивает, удобно ли мне. Нужна ли я. Просто — надо, значит, уступи.
Он фыркнул, скрестил руки.
— Да ладно тебе, Ира. Ты перегибаешь. Ну пожили бы родители пару месяцев. Мамка… ну да, она немного… со своим характером, но ты же знала, за кого выходишь.
Она молчала. Потом вдруг, глядя ему прямо в глаза:
— Олег. Дом — мой. Я впустила вас. Всех. С добром. А вы зашли как в магазин: что нравится — берём, что не устраивает — выкидываем.
— Прекрати уже эту драму, — голос стал жёстким, губы — тонкой линией. — Ты думаешь, я не могу без тебя? Ты думаешь, мне тяжело будет?
— Думаю. Но мне уже всё равно.
Он шагнул ближе.
— Подожди. То есть ты реально хочешь уехать? Оставить меня, мать, сына?
— Я никого не бросаю. Я выхожу. Из вашей сцены. Меня на ней больше нет.
Из зала донёсся голос Валентины:
— Ира, а ты суп будешь? Остыл уже. Ну или разогрей себе, я-то не нанималась за тобой бегать.
Ирина не ответила. Просто подошла к двери, подняла рюкзак.
— Никите я написала. Пусть живёт, как хочет. Но скажи ему, если будет хамить — сам с ним разбирайся. Я не домработница.
— Ты себе надумала, Ира! — выкрикнул Олег. — Это всё твоя подруга, это всё из головы!
Она остановилась у порога.
— Это не из головы. Это из сердца. Которое ты, кстати, давно перестал слышать.
И ушла. Без крика. Без хлопка дверью. Просто ушла.
На улице было сыро. Мелкий дождь, как морось. Чемодан катился по кривому асфальту, цепляя лужи. Она не вытирала лицо. Не было слёз. Только острое, как игла, чувство — всё. Это был не побег. Это было возвращение.
Вокзал. Пермь. Поезд. Света встретила с термосом и сигаретой. Долго обнимала. Ирина ничего не говорила. Просто дышала свободно.
Два дня они молчали. Говорили — про кино, про еду, про случайных знакомых. Не про дом.
На третий день Ирина встала с утра. Посмотрела в окно. Ничего особенного: ветки, провода, вывеска «Пиво и суши».
И вдруг поняла: она не боится вернуться. Но и возвращаться не будет. Пока не появится уважение.
Она достала телефон. Написала одно сообщение.
Ирина:
Дом — мой. До конца недели вас там быть не должно. Не уедете — вызову участкового. Документы все у меня. Не звони.
Ответа не было. Только синяя галочка.
Прошла неделя. Света сидела на кухне, перелистывая почту. Ирина стояла у окна.
— Ты реально вернёшься туда?
— Да. Я не хочу отказываться от своего. Я хочу вернуть своё.
— А они?
— Пусть ищут себе место. Я своё место нашла. Теперь — охраняю.
Она вернулась в дом. Он был пуст. Тишина звенела. Никто не включал телевизор. Никто не тряс халатом. Никто не дышал ей в затылок.
Она прошлась по комнатам. Зашла в кабинет. Села на кресло. Пусто.
На столе — всё на месте. Книга, кружка, её старая ручка.
Она вдохнула. Глубоко. С закрытыми глазами.
Это было не одиночество.
Это была — свобода.
