Алексей стоял в дверях кухни — сутулый, как всегда, когда не уверен, прав ли. В одной руке — стакан кефира, как у советского электрика на перерыве, в другой — телефон, от которого, кажется, не отлипал со времён ещё их первой ссоры.
— Маш, ты слышала, что мама сказала? Там такой вариант: дом в Химках, кирпич, всё основательно. Газон ровненький, забор новенький. Три сотки земли — дышать есть где.
Мария стояла у раковины, по локоть в мыльной пене. Полотенце вафельное — как старое знамя — висело на плече. Она медленно вытерла руки, развернулась.
— Вот скажи мне честно, когда я говорила, что мечтаю о газоне? Я, может, только в рекламе про этот газон и слышала. И то — с раздражением.
— Ну ты поняла… Там больше места. Не как здесь — три окна и кошка у батареи.
— Кошка, кстати, не жалуется. И вообще, — она опёрлась бедром о край стола, — ты серьёзно собираешься покупать дом?
Он поднял брови, будто его застали в чём-то неприличном.
— Мы. Мы собираемся. Мама просто… ну, нашла вариант. Если продать твою квартиру и немного влезть в ипотеку…
— Ага, — Мария кивнула. — То можно будет построить ей дом мечты. С ёлкой, козой, и мной в роли мебели. Отлично, Лёш. Восхитительно придумано.
Он не знал, куда себя деть, с этим кефиром особенно. Неловкий, добрый. Мальчишка в теле взрослого.
— Маш… это же не для неё. Это для нас. Просто у неё нюх, ты же знаешь.
— Я знаю только одно: эту квартиру я купила сама. До тебя. До ваших с мамой планов. Сама коробки таскала, сама с риэлторами воевала. А ты где был? Камчатка. Вахта. Мама тебе борщ в термосе возила, а я тут с банками, как с врагами.
Он развёл руками, почти обиделся.
— Да никто не спорит, что ты молодец. Но семья — это когда всё общее. Ну не так, что каждый в свою норку…
Мария подошла к столу, взяла яблоко. Откусила. Глянула в окно. Там, как на зло, сосед жарил шашлыки. Жена его смеялась, дети визжали. Жили они не богато, но как-то без лишнего драматизма.
— То есть мама нашла дом. А ты поехал смотреть. Без меня. А теперь, видимо, должен последовать аплодисмент?
— Ну просто… заехали. Посмотреть. Без намерений.
— Ага. А теперь у нас и смета будет. С маткапиталом, с прогнозами. И мама как проект-менеджер всей этой красоты. Лёш, ты понимаешь, что это не про дом? Это про то, что ты опять с ней — в команде. А я тут — где? В зрительном зале?
Он опустил голову.
— Я тебя люблю. Просто мама… у неё мнение важное.
— Угу. А у меня что — мнение сезонное? Или по акции?
Он шагнул ближе, попытался взять за руку.
— Это шаг в будущее. К детям. К стабильности.
— Это шаг в её будущее, Лёш. Не в моё. Там всё уже распределено: обои, люстра, даже, прости господи, какая будет табуретка у собаки.
— Маш…
— Не Машкай. Я не лоток с борщом, который можно переставить по удобству. И если ты сам не можешь ей сказать «нет», то придётся мне.
Он вспыхнул, губы сжал.
— Ты всё в штыки. Она же не враг. Она добра хочет.
Мария хмыкнула, вытерла рот ладонью.
— У неё «добра» столько, что я уже сыта. А главное, всё это «добро» идёт мимо моего мнения.
Она выдернула руку, села на диван.
— Всё. Я не продаю свою квартиру. И на этом разговор окончен.
Алексей не ответил. Вышел на балкон, захлопнул дверь. С улицы тянуло дымом, шашлыком и каким-то чужим счастьем.
Мария осталась сидеть. Волосы вытащила из резинки, уставилась в стену.
Вот так и заканчивается любовь. Не с грозой, не с битьём посуды. А с кефиром и фразой «а мама нашла хороший дом в Химках».
А через два дня, в воскресенье, к ним явилась Ольга Петровна. Как погода — без приглашения, но с намерением надолго. Пирог с капустой и претензии — всё при ней.
Мария открыла, глядя поверх очков, как на незваную проверку.
— У нас теперь без звонка? Или календарь на холодильнике — это украшение?
— Машенька, здравствуй, — натянуто улыбнулась свекровь и втиснулась внутрь. — Я только поговорить.
— О как. А пирог — это что, аргумент?
— Это с капустой. Твой Алексей любит.
Твой Алексей. Как будто Мария — временная прописка, а сын — её персональное имущество. С капустой.
Ольга Петровна оглядела кухню, как эксперт по криминалистике.
— Всё как было. Ни тепла, ни уюта. Хоть бы шторы повесила нормальные.
— Вот ведь незадача. Мужа завела, а шторы не подобрала.
Та на секунду застыла, но собралась, достала листок.
— Вот. Смета. Посчитала, что выйдет, если ты продашь квартиру. Плюс ипотека, маткапитал. Мы с Алексеем всё продумали.
— Вы с Алексеем. А я у вас что — бэкап? Или рентабельная инвестиция?
— Ты — жена. Значит, думаешь за семью. А семья — это не личное. Это общее.
Мария глубоко вдохнула.
— Ольга Петровна. Я говорю один раз. Квартира — моя. Куплена до брака. И продавать я её не буду. Ни за ипотеку, ни за газон.
Свекровь задышала чаще.
— Упрямая. Прямо как мать твоя. Одна всегда. Сама. А у нас в семье — не так.
— У вас в семье, может, и щи без соли доедают. А я — нет. Мне одной лучше, чем вот так — втроём.
— Смотри как заговорила! Я сына одна растила! Без мужа! Он у меня — мужчина! А ты его загнала, как кота, в угол своей квартиры и командуешь!
— Вот только не надо. Он сам пришёл. И сам, похоже, уйдёт.
Мария поднялась. Медленно, будто спина ныла, а ноги вспоминали ночь без сна. Сделала два шага, встала рядом с Ольгой Петровной — не напротив, а как бы рядом, но всё равно против.
— Он взрослый. Паспорт есть. Хочет жить по вашим правилам — пожалуйста. Только пусть тогда и решает всё сам. Без вас. И без ваших смет.
— Ты что, выгоняешь меня? — Ольга Петровна отступила на шаг, как будто невестка стреляла словами на поражение.
— Я просто устала. Терпение у меня не бесконечное. И оно, как ни странно, уже закончилось.
— С таким тоном семьи не строят, Маша. Сын у меня не дурак. Поймёт. Уйдёт. А ты одна останешься. В своей квартире.
Мария чуть приблизилась. Их носы почти соприкоснулись. Запах духов Ольги Петровны был резким, терпким, как старый уксус — тот, который не портится, но неприятен.
— Одна. В своей квартире. Без вашей мелкой диктатуры — да это, знаете ли, лучшее, что со мной случалось.
В этот момент дверь щёлкнула, и Алексей вошёл. Глаза у него — растерянные, шаг — медленный, как у школьника, забредшего в учительскую.
— Что происходит? — спросил он, оглядывая их обеих, будто сцена была не про него, а для него.
— Ничего, — ответила Мария. — Ваша мама уже уходит.
— Маша, ты чего… — он шагнул вперёд, но его остановила мать.
— Всё нормально, Лёшенька. Пусть будет по её. Только потом не жалуйся. Я — своё сказала.
Пальто натянула демонстративно, пуговицу застегнула с таким звуком, будто это был финальный аккорд симфонии под названием «Материнская жертва». И вышла. Не закрыв за собой дверь, а захлопнув — аккуратно, но с душой.
Тишина в квартире сразу стала громкой.
Алексей посмотрел на жену — усталую, но прямую, как жердь, на которую повесили всё: отношения, заботу, попытки, даже терпение.
— Ну ты и устроила. Ты хоть понимаешь, как ей тяжело одной?
— А ты понимаешь, каково это — жить с чувством, что даже простое «нет» — это как окоп? Что любая попытка защитить себя — это уже скандал?
— Я не хочу между вами стоять. Я хочу, чтобы мы были вместе. Все…
Мария покачала головой. Медленно.
— Нет такого «все». Есть ты и я. Или ты с ней. Или ты со мной. Другое не работает.
Он сел на табурет, голова опустилась, плечи — тоже. Казалось, он вот-вот попросит перемотать жизнь на несколько лет назад, пока ещё всё можно было подстроить, исправить, замять.
— Не всё так просто…
— Очень даже просто. Я свою квартиру не продам. И, скорее всего… всё остальное тоже пора пересмотреть.
Она ушла в комнату. Не хлопнула дверью — просто закрыла. Но в этой тишине и было всё: точка, запятая, и даже многоточие. А дальше — не её глава.
Проснулась Мария рано. Без причин. Без шума. Просто организм понял: всё. Предел.
На кухне — Алексей. Чай наливает, как будто жизнь ещё можно заварить по новой. Футболка мятая, волосы в беспорядке. Как раньше, когда был студентом. Только тогда — это было мило. А теперь — это было печально.
— Доброе утро, — сказал он не глядя.
— Вряд ли, — ответила она. — Кажется, у нас всё закончилось.
Он обернулся. Глаза распахнулись, но не удивились. Он ведь знал.
— Ты серьёзно?
— Серьезнее некуда. Я подала на развод.
— Без попытки? Без разговора?
— Мы говорили. Я три года говорила. Только ты всё время слушал кого-то другого. Маму. А меня — нет.
Он шагнул ближе.
— Маша, ты же знаешь, как она важна для меня. Она одна меня растила. Я ей обязан…
— Ты обязан — не значит, что должен быть ей мужем. Ты женился — но мужем так и не стал. Сыном остался. С пультом в руках, а кнопка «решить» — у неё.
Он замолчал. Лицо его было таким, каким бывает после пощёчины — даже если её не было.
— Ты хочешь всё бросить из-за квартиры?
— Не из-за квартиры. Из-за того, что ты снова и снова молчишь, когда она топчет всё, что я строю. А ты — рядом. Но не со мной.
Он сел. Опять руки к голове. Опять не знает, с чего начать.
— А если я… уйду от неё? Полностью. Всё. Гра… всё отрежу. Ради нас. Ты останешься?
— Нет, Лёш. Потому что я тебе не верю. Ты без неё не дышишь. Ты не выбираешь меня — ты просто боишься остаться один.
Он вскочил, схватил её за руки.
— Маша, не поздно. Я клянусь. Я сам скажу ей. Сам. Я готов.
Она осторожно выдернула руки, как вытаскивают пальцы из старого капкана.
— А я — не готова. Верить. Ждать. Переубеждать. Всё. Я уже выбрала.
Он остался стоять. Как ребёнок в школе, которого забыли забрать. Лицо дрогнуло, но слёзы не пошли. В нём ещё был страх — но любви уже не было.
Через неделю она подписала документы. Чётко. Спокойно. Словно рецепт у терапевта.
А слёзы пришли позже. В метро. На третьей песне в плейлисте. По чуть-чуть. Капля за каплей. Как в ванной, которую забыли починить.
Дома её ждала тишина. Тёплая. Свободная. Без комментариев к борщу, без замечаний про цвет скатерти, без чужого запаха на своих подушках.
Позвонила Ира.
— Ну что, свободна?
— Да.
— Страшно?
— Угу. Но спокойно. Страшно — это когда не знаешь, как жить. А теперь — просто заново.
— У нас на работе новенький. Архитектор. Руки золотые. Разведён. С чувством юмора. Хочешь, познакомлю?
Мария рассмеялась. Не громко, но с душой.
— Подожди. Пусть сначала шкаф соберёт. А потом уже посмотрим.
Прошёл месяц.
Позвонила Ольга Петровна. Голос тихий, не её.
— Мария… прости. Я была неправа.
Мария молчала.
— Алексей уехал. К друзьям. Сказал, что всё из-за меня. Я ведь хотела как лучше…
— Вы всегда хотите как лучше. Для себя.
— Ты не знаешь, как это — быть одной с ребёнком. Я боялась, что он исчезнет.
— Он и исчез. Только не от вас. От меня.
Тишина.
— Я бы хотела поговорить. Спокойно. Без ссор.
— Я больше не играю в это. Берегите сына. Я — себя уже уберегла.
Она положила трубку. Пошла на кухню. Посмотрела в зеркало. Улыбнулась. Тихо. Без победы. Просто — потому что наконец почувствовала себя настоящей.
