— Что-то случилось?
Алла бросила спортивную сумку на банкетку в прихожей. Воздух в квартире был густым и неподвижным, словно застоявшаяся вода в пруду. После бодрящей усталости в мышцах, после ритмичной музыки и звонкого эха спортзала, эта домашняя тишина давила на уши. Стас стоял у кухонного проёма, прислонившись плечом к косяку. Он не смотрел на неё. Его взгляд был прикован к собственным рукам, которые он то сцеплял в замок, то распускал, будто не зная, куда их деть. Даже со спины было видно, как напряжены его плечи под тонкой тканью домашней футболки.
— Стас? Я с тобой разговариваю. У нас кто-то умер?
Она стянула с волос резинку, и густая волна тёмных волос упала ей на плечи. Запах хлорки из бассейна смешивался с ароматом её духов — терпким, с нотками бергамота. Она чувствовала себя сильной, полной энергии, и это странное оцепенение мужа раздражало, как назойливая муха. Он наконец оторвал взгляд от своих рук и посмотрел на неё. В его глазах было то самое выражение, которое она ненавидела больше всего на свете — виноватое, заискивающее, будто он был не её мужем, а нашкодившим подростком, который сейчас начнёт мямлить и извиняться за что-то, чего ещё даже не сказал.
— Нет, всё в порядке. Все живы, — его голос был глухим. Он прочистил горло. — Я просто… хотел поговорить.
Алла прошла на кухню, открыла холодильник и достала бутылку с минеральной водой. Холодное стекло приятно легло в разгорячённую ладонь. Она сделала несколько жадных глотков, наблюдая за ним поверх горлышка. Он всё ещё стоял в проёме, преграждая ей путь, но сам этого, кажется, не замечал.
— Говори. Только не тяни, я хочу в душ.
Стас глубоко вздохнул, собираясь с духом. Этот вздох был прелюдией ко всем их неприятным разговорам.
— В общем… Тут такое дело. Мама решила продать дачу. И… переехать к нам.
Он выпалил это на одном выдохе, торопливо, словно бросал в воду камень и боялся всплеска. Алла медленно опустила бутылку на столешницу. Вода в ней тихо булькнула. Она удивлённо подняла бровь, пытаясь осознать услышанное. Мысли путались. Дача, которую Ангелина Викторовна холила и лелеяла, как фамильную драгоценность? Их квартира, её пространство, её крепость?
— Зачем? — её вопрос был абсолютно логичным, лишённым всякой эмоции. — У неё же прекрасная квартира в центре. Просторная. С ремонтом, который мы ей три года назад делали.
Стас отвёл взгляд. Он начал изучать рисунок на обоях с таким усердием, будто собирался писать по нему диссертацию. Это был верный признак того, что он скрывает самое главное.
— Ну… — протянул он. — Она за меня переживает.
Алла ждала. Она чувствовала, как приятное расслабление после тренировки сменяется ледяным, колючим напряжением.
— Говорит, ты поздно возвращаешься с работы, потом эти твои тренировки… Какая-то скрытная стала, всё в телефоне сидишь. Она думает… — он запнулся, подбирая слова, и это было хуже всего. — Она думает, у тебя кто-то есть. И она хочет быть рядом, чтобы, ну… проконтролировать. Убедиться, что у нас всё в порядке.
В наступившей паузе было слышно, как гудит холодильник. А потом Алла расхохоталась. Громко, зло, запрокинув голову. Её смех был не весёлым, а рваным, почти лающим. Он эхом разнёсся по прихожей, ударился о стены и вернулся, отравляя воздух. Стас вздрогнул и посмотрел на неё с испугом. Он ожидал крика, упрёков, но не этого страшного, уничижающего смеха.
— Проконтролировать? — прошипела она, и её смех резко оборвался. Лицо мгновенно стало жёстким, как маска. — Она собирается устроить в моей собственной квартире тюремный надзор, а ты, её великовозрастный сынок, стоишь здесь и поддерживаешь этот бред?
Она шагнула к нему вплотную, сокращая расстояние до минимума, заставляя его отступить назад, в кухню. Теперь она смотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде горел холодный огонь. Она говорила не криком, а чётким, рубящим шёпотом, от которого становилось жутко.
— О нет, милый мой! Даже не смей мне говорить тут, что твоя мама будет жить с нами! Если ты так хочешь вернуться под её юбку, то сам катись к ней!
— Но…
— И передай своей маме, что если она так хочет найти у меня любовника, пусть поищет его у себя под кроватью. Возможно, её собственная жизнь станет от этого чуточку интереснее.
Прошла неделя. Неделя, за которую воздух в их квартире загустел и стал тяжёлым, как мокрая вата. Угроза Аллы, брошенная в лицо Стасу, растворилась, разбившись о его податливую, безвольную натуру. Он не ушёл к матери. Он просто впустил её в их жизнь, как впускают в дом неизбежный холодный сквозняк, наивно надеясь, что от него можно укрыться под одеялом. Ангелина Викторовна въехала без помпы. Тихо, почти буднично. Стас сам привёз её вещи — два объёмных чемодана на колёсиках и несколько картонных коробок, перевязанных бечёвкой. Он суетился, заносил их, избегая встречаться с Аллой взглядом, а та стояла, прислонившись к стене в коридоре, скрестив руки на груди, и наблюдала за этим спектаклем с ледяным спокойствием хирурга, смотрящего на неизбежную ампутацию.
Ангелина Викторовна, невысокая, поджарая женщина с идеально уложенными седыми волосами и цепким, оценивающим взглядом, вошла последней. Она не обняла сына и не пожала руку невестке. Она поставила на пол свою лакированную сумку, вдохнула воздух квартиры, как сомелье вдыхает букет вина, и вынесла свой вердикт.
— Ну, здравствуйте, дети. Пыльно у тебя, Аллочка. Очень пыльно.
Это было начало. Она не кричала, не устраивала сцен. Её методы были тоньше и оттого гораздо более ядовитыми. Она начала методичную оккупацию пространства, маскируя её под заботу и наведение порядка. Первой пала кухня. Алла, вернувшись однажды с работы, обнаружила, что её коллекция специй, любовно собранная в одинаковые баночки, переставлена в хаотичном порядке. Дорогая соль с травами Прованса была задвинута в дальний угол, а на её место водрузилась огромная пачка обычной поваренной соли «Экстра».
— Так же удобнее, — безмятежно пояснила свекровь, помешивая в кастрюльке что-то диетическое и пахнущее варёным луком. — Всё под рукой должно быть, а не эти твои дизайнерские штучки.
Алла ничего не сказала. Она молча достала свою соль, поставила её на прежнее место, а пачку «Экстры» убрала обратно в шкаф. Ангелина Викторовна проследила за её действиями с лёгкой, понимающей улыбкой, словно наблюдала за капризами неразумного ребёнка.
Гостиная стала её штабом. Кресло у окна, которое Алла любила за вечерний свет, теперь было постоянно занято. Там Ангелина Викторовна вязала, смотрела свои бесконечные политические ток-шоу на оглушительной громкости или просто сидела, вперив взгляд в одну точку. Пульт от телевизора перекочевал к ней на постоянное место жительства. Кофейный столик, где Алла оставляла книги и свой планшет, зарос мотками пряжи, журналами о садоводстве и пузырьками с валерьянкой. Когда Алла пыталась положить свою книгу, ей приходилось сначала сдвинуть в сторону всё это чужое имущество. Она делала это демонстративно медленно, с хирургической точностью освобождая себе маленький клочок поверхности.
Стас, как тень, скользил между ними, пытаясь сгладить углы, которые сам же и создал.
— Ну, Аля, потерпи немного, — шептал он ей по ночам, когда они оставались одни в спальне — последнем бастионе её личной территории. — Она же не со зла. Она просто привыкает, осваивается. Пойми, ей тоже нелегко. Да и за нами присматривает, к тому же…
— Мне всё равно, легко ей или нет, — отвечала Алла ровным, безжизненным голосом, глядя в потолок. — Это моя квартира, Стас. Моя. А чувствую я себя в ней квартиранткой на птичьих правах.
Самым страшным было постоянное, молчаливое присутствие. Куда бы Алла ни пошла — на кухню за водой, в ванную, — она везде натыкалась на фигуру свекрови. Ангелина Викторовна не задавала вопросов, не лезла с разговорами. Она просто была там. Сидела в кресле, когда Алла проходила мимо. Выходила из своей комнаты именно в тот момент, когда Алла шла в душ. Её присутствие ощущалось физически, как давление, создавая в квартире атмосферу тотального, круглосуточного наблюдения. Она была тихим, всевидящим оком, и её молчание было громче любого крика. Война перешла в затяжную, позиционную фазу, и Алла понимала, что долго так продолжаться не может. Кто-то должен был пойти в наступление.
Молчаливая война требовала железных нервов, и Алла обнаружила, что её запасы истощаются гораздо быстрее, чем она предполагала. Тишина в квартире стала тактической. Перерывы в щёлканье спиц Ангелины Викторовны, когда Алла говорила по телефону, были красноречивее любых вопросов. Однажды она обсуждала рабочий проект с коллегой, Олегом, и, положив трубку, услышала ровный голос из кресла у окна.
— Какой приятный у тебя начальник, Аллочка. Заботливый. В такое время звонит, о делах беспокоится.
Было семь часов вечера. Алла медленно повернулась. Свекровь не смотрела на неё, её пальцы продолжали перебирать петли на спицах, но в самой позе была сосредоточенность хищника, прислушивающегося к шороху в траве. Это был первый пробный камень, брошенный в её сторону. Не обвинение, а намёк, тонкий, как иголка, и такой же острый. Алла проигнорировала его, но почувствовала, как внутри что-то туго сжалось.
Через пару дней вторжение вышло за пределы квартиры. Возвращаясь с тренировки, уставшая и мечтающая только о горячем душе, она увидела свекровь на лавочке у подъезда. Ангелина Викторовна сидела прямо, как изваяние, укутав ноги пледом, несмотря на тёплый вечер.
— Ох, Аллочка! А я вот воздухом вышла подышать, — произнесла она с энтузиазмом человека, заставшего редкое природное явление. — Пока сидела, видела, как к третьему подъезду подъезжал мужчина на дорогой чёрной машине. Высадил нашу соседку, Ирочку. И так они прощались, так прощались… Прямо у всех на виду. Сколько же соблазнов в этом мире для замужней женщины.
Она говорила это, глядя куда-то вдаль, словно делилась философским наблюдением. Но её слова были нацелены точно на Аллу. Это была уже не разведка, а артиллерийский обстрел чужими, вымышленными историями, которые должны были рикошетом задеть её.
Кульминация наступила в субботу. Алла вернулась из магазина раньше, чем планировала, — забыла купить лимоны. Она вошла в квартиру тихо, своими ключами. Из гостиной доносился приглушённый звук телевизора. Она прошла по коридору и замерла на пороге комнаты. Стас и его мать сидели на диване. А на кофейном столике, прямо перед Ангелиной Викторовной, лежал её планшет. Экран светился. Свекровь не касалась его, но её голова была наклонена, а взгляд впивался в дисплей. Увидев Аллу, она вздрогнула и выпрямилась, а Стас виновато вжал голову в плечи.
Алла молча подошла к столику. На экране была открыта её почта. Она не произнесла ни слова. Взяла планшет в руки, ощущая его гладкую, холодную поверхность. Это было не просто нарушение — это было осквернение. Последнего клочка её личного мира, который ещё оставался неприкосновенным. Она повернулась к ним. Её лицо было спокойным, но это было спокойствие затишья перед ураганом.
— Я хочу, чтобы она уехала, — сказала Алла тихо, но каждое её слово весило тонну. Она смотрела только на Стаса. — Прямо сейчас.
Ангелина Викторовна тут же обрела дар речи. Её лицо приняло оскорблённое выражение.
— Да как ты можешь такое думать, девочка моя! Я просто пыль протирала, а он сам зажёгся, этот ваш аппарат! Я и трогать-то его боюсь!
Ложь была настолько жалкой и очевидной, что стала последним оскорблением.
— Стас. — Голос Аллы стал стальным. — Ты слышал, что я сказала? Я не собираюсь жить под одной крышей с человеком, который роется в моих вещах. Ты должен сделать выбор.
Он посмотрел на неё, потом на свою мать, которая уже прижимала руку к сердцу, изображая предынфарктное состояние. Его лицо исказилось. Он был загнан в угол, и, как любое слабое существо в такой ситуации, он набросился на того, кто требовал от него действия, а не на того, кто был причиной проблемы.
— Ты с ума сошла? — зашипел он, вскакивая с дивана. — Ты обвиняешь мою мать? Пожилого человека! Вместо того чтобы проявить хоть каплю уважения, ты устраиваешь допросы! Может, тебе уже лечиться пора от своей подозрительности?
В этот момент для Аллы всё закончилось. Она смотрела на красное, искажённое злобой лицо мужа и не чувствовала ничего. Ни обиды, ни гнева. Только пустоту. Человек, который должен был быть её защитником, её стеной, только что с готовностью бросил её под ноги своей матери, чтобы спасти себя от необходимости принимать решение. Он сделал свой выбор. И это была точка невозврата. Она молча развернулась и ушла в спальню, но это было не отступление. Это была перегруппировка сил перед финальной, решающей битвой.
Воздух в спальне не принёс облегчения. Он был таким же спёртым и безжизненным, как и во всей остальной квартире. Алла не плакала. Она сидела на краю кровати и смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Чувства схлынули, оставив после себя выжженную, ровную пустыню. Она знала, что прятаться бессмысленно. Войну нельзя выиграть, отсиживаясь в окопе. Собравшись с силами, она встала и вышла из комнаты.
Стас и Ангелина Викторовна сидели в гостиной. Телевизор был выключен. Они не разговаривали, но их молчание было союзническим. Они были единым фронтом, ожидающим её капитуляции. Увидев Аллу, Стас напрягся, а его мать, наоборот, расслабилась, откинувшись на спинку дивана с видом победительницы. Алла прошла на кухню, её шаги гулко отдавались в установившейся тишине. Она достала из шкафчика большую кружку, насыпала кофе, включила чайник. Каждое её движение было подчёркнуто обыденным, демонстративно спокойным. Это была её территория, и она не собиралась её сдавать.
Шум закипающего чайника прорвал напряжение. Когда он щёлкнул, выключаясь, голос Ангелины Викторовны прозвучал особенно резко.
— Мы так не делаем. Кофе на ночь вреден для сердца. Я не позволю в нашем доме гробить здоровье моего сына.
Это была та самая фраза. Не «в вашем доме», а «в нашем доме». Она больше не играла в гостью. Она устанавливала свои правила.
Алла медленно повернулась, держа в руках горячую кружку. Она посмотрела на свекровь, а потом перевела взгляд на мужа.
— Стас, твоя мама что-то сказала? Я не расслышала.
Он дёрнулся, словно его ткнули палкой.
— Алла, прекрати. Мама просто беспокоится. В этом нет ничего такого.
И тогда она поняла, что пришло время. Её ярость, копившаяся неделями, переплавилась в нечто иное — в холодную, острую как бритва сталь. Она больше не собиралась защищаться. Она будет нападать.
— Беспокоится? — переспросила она тихим, почти ласковым голосом. Она сделала шаг в сторону гостиной. — Стас, посмотри на себя. Ты сидишь на диване в квартире, которую купили мои родители. Ты позволил своей матери влезть в нашу жизнь и превратить её в филиал своей собственной неудавшейся судьбы. И ты называешь это беспокойством? Это не беспокойство. Это удушение.
Она перевела взгляд на Ангелину Викторовну, которая смотрела на неё с открытым ртом, не ожидая такого отпора.
— А вы, — продолжила Алла тем же ровным, убийственным тоном, — вы ведь не любовника у меня искали в планшете, верно? Вы искали жизнь. Чужую, яркую, наполненную событиями жизнь. Потому что в вашей собственной не осталось ничего, кроме вязания и валерьянки. Вам так одиноко и страшно, что вы решили просто отнять жизнь у другого человека. Забраться под кожу своему сыну, чтобы через него дышать, чувствовать, существовать. Он не ваш сын. Он ваш протез. Ваша последняя попытка доказать себе, что вы ещё на что-то способны.
— Замолчи! — взвизгнул Стас, вскакивая. Его лицо было багровым.
Но Алла даже не посмотрела на него. Её взгляд был прикован к свекрови, в чьих глазах на мгновение промелькнул неподдельный ужас узнавания.
— Он слабый, — констатировала Алла, будто ставила диагноз. — Всегда был слабым. И вы это знали. Поэтому вы никогда не отпускали его. Вы вырастили его не мужчиной, а удобным комнатным растением, которое можно переставлять с места на место. И теперь вы пришли забрать свою собственность.
Она сделала паузу, давая словам впитаться в воздух. Затем обвела взглядом их двоих — съёжившегося, испуганного мужчину и его властную, но теперь растерянную мать. Она поставила кружку на кофейный столик, прямо на один из её журналов.
— Забирайте. Можете наслаждаться своим призом. Вы его наконец-то окончательно себе вернули. Живите теперь вместе в вашей квартире, или даче. Мне плевать. Надеюсь, вы будете очень счастливы. А теперь пошли оба вон отсюда!
Она развернулась и пошла в спальню, собирать вещи своего мужа, потому что ей это всё уже настолько надоело, что сил больше не было. А потом, она наспех сделала то же самое с вещами свекрови. Хотя та и пыталась помешать ей, но Алла схватила с тумбочки маникюрные ножницы свекрови и пригрозила ей:
— Ещё хоть шаг или слово в мою сторону, и вы поедете отсюда в больницу! Так что закройте свою пасть, дорогая свекровушка и помогайте собирать ваши манатки!
После этого Ангелина Викторовна больше не пыталась помешать невестке с этими сборами, она просто ушла в гостиную к сыну и стала ждать, пока Алла закончит с её вещами, чтобы она могла забрать своего сыночка, свою кровиночку и увезти от этой бешеной женщины…
