Кухня в двухкомнатной квартире пахла тушёной капустой и уставшими людьми. Валя стояла у плиты, помешивая ложкой, которую давно надо было выбросить — дерево потемнело, треснуло, кончик отломан. Но привычка, как старые тапки: и стыдно, и выбросить жалко.
За её спиной — телевизор в комнате орёт на всю мощность. Там шло очередное ток-шоу про измены, слёзы, ДНК. Свекровь — Тамара Павловна — сидела, как в театре, с чаем и печеньем, делая вид, что ей это неинтересно.
— Угу, — отозвалась Валя, откидывая капусту в дуршлаг, — прям вот чувствую, как соседка из пятой квартиры на меня посмотрела. Не иначе, как с завистью.
— Валентина, — не поворачиваясь, отозвалась свекровь сухо, — ты не думаешь, что с твоим характером даже соседке завидовать нечего?
Валя вытерла руки о фартук. Сжалась внутри. Опять начинается.
— А с моим каким, интересно? Просвети, если не лень.
— Принципиальным, — Тамара вздохнула, словно заучивала фразу, — всё у тебя по полочкам. Ни гибкости, ни терпения. А жить ведь надо с людьми.
— Ну не всем же по семьдесят лет с сыном под одной крышей, — Валя повернулась и села напротив. Голос — мягкий, почти нежный, но с отравой. — Некоторые ещё пытаются жить, а не сидеть в кресле и командовать.
Тишина. Только телевизор продолжал верещать про то, как «вот это измена!», а за окном кто-то грохал палкой по асфальту — то ли дед шёл, то ли дети баловались.
Три года назад они с Игорем решили — хватит, надо расширяться. Сын Тимофей женился, невестка — Ирина — въехала к ним в двушку. Валя сначала обрадовалась. Молодёжь! Помощь! Жизнь пойдёт веселее.
А потом поняла: нет. Не пойдёт.
Ирина оказалась вежливая, да. Готовит. Не скандалит. Только как-то… холодно. Всё у неё по списку: зашла, прибралась, ушла в спальню. С Тимофеем шепчутся, смеются — будто Вали и нет вовсе. Словно воздух.
Но не это было страшно.
Страшно было, когда на день рождения Валентины Игорь подарил ей крем. Обычный, аптечный. От морщин. А Ирина — книгу про садоводство.
— Там хорошие советы, — сказала с улыбкой. — Вы же с Тамарой Павловной на даче копаетесь всё лето. Вам полезно будет.
Вот тогда и щёлкнуло. Полезно. Копаетесь. Не живёте, не отдыхаете. А копаетесь. Старушки, словом.
— Тимофей вчера говорил, что ипотеку можно взять, — сказала Тамара, аккуратно откладывая чашку. — Но надо, чтобы была залоговая квартира. Надёжная. У нас — старая, хрущёвка. А ваша — после капремонта.
Валя напряглась.
— Он с тобой это обсуждал?
— Ну а что? Я ж бабушка. Я хочу, чтобы у внука была отдельная комната. А лучше — две.
— У нас нет внука, — сухо заметила Валя. — И квартира — наша с Игорем. Я на стройке работала, чтоб её выплатить. Не Тимофей.
— Ой, началось, — Тамара махнула рукой. — Все вы на стройке работали. А жить-то как теперь? Молодым тесно.
— Пусть арендуют, — резко сказала Валя. — Никто не держит. Я тоже жила в коммуналке первые годы. И не умерла.
— Валентина, — свекровь медленно встала. — Ты всегда всё усложняешь.
Валя смотрела, как та уходит в спальню. Не хлопает дверью — нет. Но тишина была хуже любого хлопка. Такая плотная, что резала.
Вечером Игорь пришёл поздно. Запах перегара — слабый, но был. Валя даже не стала спрашивать. Села напротив.
— У тебя мама с Тимофеем опять за квартиру разговор вела, — сказала спокойно. — Намекают, мол, молодым тесно, а мы с тобой на пенсии, можем и дачей довольствоваться.
Игорь не сразу ответил. Потёр лоб.
— Ну… они в целом правы. Мы же с тобой чаще на даче. А им тут дети… потом, внуки. Всё равно всё останется ему.
— Вот так просто, да? — голос Вали дрогнул. — Мы ещё живы, Игорь. А уже — «всё равно останется».
Он развёл руками, сел.
— Валя, не начинай.
— А ты не заканчивай. Ты с ними говорил об этом? Или уже завещание пишешь?
— Да никто ничего не пишет, — вспылил Игорь. — Просто подумали. Слово за слово. Всё. Хватит истерить.
И вот тут Валя поняла: началось.
В ту ночь она лежала, глядя в потолок. Серое пятно, трещинка в углу. Старая штукатурка. Вот вроде бы вся жизнь — на этом потолке. И вдруг — трещина.
Она не спала. В голове — жужжание. Мамин голос. Потом — Ирина. Её холодный, вежливый тон. Потом — Тамара Павловна.
«Тимофей — наследник. Молодым нужнее. Вы и на даче поживёте. Или комнату снимите.»
Игорь храпел рядом. Ему было всё равно.
Валя впервые за долгое время почувствовала: её стирают. Мягко, почти ласково. Как мелкую пыль с полки.
На утро Тамара снова вышла из комнаты с чашкой кофе.
— Я тут посчитала, — сказала она как бы между делом, — если вы с Игорем переедете на дачу, то Тимофею можно сделать перепланировку. Ванну увеличить. А то у них семейная жизнь, а у нас… пенсия.
Валя молча смотрела на неё.
И вдруг, очень тихо:
— Ты в курсе, что эта квартира оформлена на меня?
Тамара замерла. Потом усмехнулась.
— А я думала, вы всё поровну. Семейная же. Почти сорок лет брака. Или ты что, уже на развод собралась?
И ушла. Не оборачиваясь.
Валя осталась стоять с чашкой в руках.
Капли с носика медленно стекали на стол.
Впервые в жизни ей захотелось разбить что-то. Тарелку. Чашку. Лицо.
Но она просто вытерла всё тряпкой.
Пока.
На следующий день Валентина проснулась рано — не потому что надо, а потому что не могла иначе. Внутри что-то жужжало, тянуло, чесалось. То ли тревога, то ли злость. Хотелось с кем-то поговорить, но поговорить не получалось — кругом либо молчат, либо улыбаются, как будто ты не человек, а мелкий бытовой сбой.
Она вышла на кухню — в семь утра — а там уже была Ирина. Стояла в спортивных штанах, варила овсянку и смотрела в телефон. Видно, выскочила пораньше, чтоб с Валей не пересекаться. Не вышло.
— Доброе утро, — сказала Ирина, не поднимая глаз.
— Угу, — буркнула Валентина и села. — На пробежку собралась?
— Да, потом в поликлинику. С Тимофеем записались. Проверить щитовидку.
— А-а, щитовидку, — медленно повторила Валя, будто пробовала слово на вкус. — Полезно. А то мало ли… вдруг всё от неё.
Ирина промолчала. Но уголок губ дёрнулся. Как у человека, которому попали в болевую точку.
— Слушайте, Валентина Семёновна… — начала Ирина, поворачиваясь к ней. — Я знаю, у нас с вами не самые тёплые отношения. Но может, не будем делать из квартиры поле битвы?
— Ой, а кто его делает, интересно? — Валя склонила голову. — Не та ли барышня, которая предлагает перепланировку в чужом жилье?
— Мы просто разговаривали. С мужем. А ваша мама услышала. Это нормально — обсуждать варианты. У нас семья.
— Семья, говоришь? — голос Вали стал тихим, почти ласковым. — А я-то думала, мы тоже семья. Только, оказывается, вы — семья, а мы — старая мебель, которую можно в баню вынести.
Ирина вздохнула. Присела напротив.
— Валентина Семёновна, — устало, по-взрослому. — Мы не враги. Но жизнь идёт. Нам с Тимофеем тесно. А вы всё лето на даче. Может, и правда… подумать о чём-то удобном для всех?
— Для всех? Или только для вас?
— Для семьи, — отчеканила Ирина. — Где дети, продолжение. А не прошлое.
И ушла. А Валя сидела, вжавшись в табурет, с кружкой остывшего чая.
«Прошлое», — подумала она. — Вот оно как.
На даче Тамара Павловна сидела на скамейке с соседкой Зоей, курила. Валя услышала разговор, ещё не подходя к калитке.
— …а у нас она, видишь, злая стала. Невестка. Всё держит в кулаке. Квартира — её, мебель — её, сын — её. А Тимофей молчит. Боится, что из квартиры попрут. Представляешь?
— Да ты что, — охнула Зоя. — А он ж там прописан?
— Ага, с детства. Только толку. Сейчас такие законы — попробуй оспорь. Она ему не даёт даже нотариуса нанять. Всё сама решает. А я, между прочим, мать.
— Ещё скажи — враг народа, — произнесла Валентина громко, открывая калитку.
Обе вздрогнули.
— А мы тут… — начала Зоя, — да ты заходи, чайку…
— Не надо мне чаю. У меня давление. А вот сплетни — лучше бы кипятком залить.
Она прошла мимо, не глядя. Руки дрожали. Сердце стучало где-то в ушах.
Позже она слышала, как Тамара громко говорила в телефон — специально, чтобы слышали:
— Да-да, надо будет с юристом поговорить. Пусть посмотрит, как оформить всё на внука. Не может же быть, чтоб родная кровь без жилья осталась.
В тот же вечер Валя позвонила подруге — Галке. Та была из породы громких, прямых, без тормозов.
— Подавай на раздел, — сказала она. — Пускай шевелятся. У тебя документы? Собственник ты?
— Я, — подтвердила Валя. — Но боюсь. Будто предаю. Семью.
— А они что делают? Веником машут? — усмехнулась Галя. — Не дожидайся, пока тебя выставят как старую тумбочку. У тебя сын, не пианино — не унесут.
Валя шла по кухне, как по минному полю. Вроде всё тихо, но наступи не туда — взрыв. Тимофей не вмешивался, смотрел в телефон. Игорь делал вид, что не понимает, что происходит. А Тамара варила щи и пела «Малиновку».
Однажды вечером она вошла в кухню и увидела, как Ирина перетаскивает тумбочку. К себе в комнату. Валя остановилась.
— Это что?
— Нам нужно место для стеллажа. Книжного. Я думала — эта тумбочка вам не нужна. Она у плиты стояла без дела.
— А ты думать не устаёшь? — голос был тихим, но с нажимом. — Это моя тумбочка. Я её покупала, когда ты в школу пошла. Я у неё шнурок хранила от плиты. Где он теперь?
Ирина помолчала.
— Не знаю. Вы его давно не использовали.
— А я и кефир давно не пила. Но это не значит, что его можно вылить в унитаз.
И вдруг — голос сорвался:
— Хватит, ясно? Хватит! Я не предмет мебели! Это моя квартира, мои вещи, моя жизнь! Я не обязана никому ничего объяснять!
Ирина отступила, растерянная.
И тут в комнату вошёл Игорь.
— Что тут происходит?
Валя обернулась. В глазах — слёзы, но не от слабости. От унижения.
— Твоя жена решила, что всё можно. Тумбочку забрала. Потом, может, и шкаф. А завтра — меня.
— Ну ты же сама всегда говоришь, что вещи — это не главное, — пробормотал он.
Она медленно подошла к нему.
— Ты сейчас на чьей стороне?
Он пожал плечами. А потом произнёс:
— На стороне здравого смысла. Мы все тут живём. Надо делиться.
В этот момент что-то внутри неё рухнуло. Глухо, как старый комод.
— Ясно, — сказала она. — Очень ясно.
И ушла в комнату.
Через три дня в квартиру пришёл Михаил.
Высокий, седой, с чемоданом. Старый знакомый Вали. Детская любовь. Потом — переписка. А теперь — вот он, стоит в дверях.
— Это Михаил. Он поживёт тут немного, — сказала Валя на кухне, наливая чай. — У нас же тут всё общее. Надо делиться.
Тимофей уронил вилку. Ирина встала.
— Это что — шутка?
— А ты думала, я одна должна жить с чужими людьми?
Михаил сел рядом с Валей, взял чашку.
— Приятно познакомиться. Надеюсь, не помешаю. Я тихий. Бельё сам стираю.
Игорь ничего не сказал. Только смотрел. Долго. Как в первый раз.
На следующий день Ирина плакала в ванной. Тимофей кричал в комнате. Тамара стучала ложкой по кастрюле.
А Валя жарила картошку. В своей тумбочке она нашла шнур от плиты. Протёрла. Улыбнулась.
Жужжание в голове сменилось тишиной.
Она впервые за долгое время чувствовала себя живой.
В квартире стоял запах жареного лука и недосказанности. Валентина стояла у окна, смотрела на серый двор, где Тимофей гонял мяч с соседским мальчиком. Ирина сидела в комнате, закрывшись, как в клетке. Тамара Павловна что-то черкала в блокноте.
А Михаил мыл посуду. Спокойно, размеренно, как будто делал это всегда. Он не спрашивал разрешения, не лез с советами. Просто жил рядом. Валя вдруг поняла — это и есть настоящее уважение. Молчаливое.
В тот вечер всё рухнуло.
Сначала Тамара подняла скандал, громко, на весь подъезд.
— Это что за цирк?! Ты мужика в дом притащила?! Прямо под нос моему сыну?!
Валя спокойно резала хлеб.
— Мой дом. И мне решать, кто здесь живёт. Я же не возражала, когда сюда Ирина въехала. Без спроса.
— Да ты с ума сошла! — кричала свекровь, тыкая пальцем в сторону Михаила. — Старый любовник! Позорище!
— Лучше старый, чем тупой, — ответил Михаил из коридора. — Я хоть посуду за собой мою. И женщин не выгоняю из их квартир.
Тамара взвизгнула, как чайник на плите.
— Ты уничтожаешь семью, Валя! Свою! Ты предательница!
— А вы не лезьте, Тамара Павловна, — Валя отодвинула хлеб. — Я молчала, когда вы считали мои метры. Молчала, когда вы намекали, что я тут временно. Но теперь молчать не буду. Я живу здесь. Это моё. И я не позволю, чтоб меня из собственной жизни выкинули.
— Тимофей, скажи ей! — Тамара обернулась к сыну. — Скажи, пусть уходит! У вас ребёнок будет! Тебе нужна квартира!
Тимофей стоял в проёме. Опустил глаза.
— Мам… она собственник. Мы ничего не можем.
Ирина выскочила из комнаты:
— Значит, мы так и будем жить вчетвером?! С посторонним мужиком?!!
Валя повернулась к ней.
— А я, значит, не посторонняя, да? Я тут всегда была. А ты пришла. И сразу — делить, мерить, вытеснять. Ничего, Ирина. Терпи. Это же «для семьи». Так ведь ты говорила?
Ирина разревелась. Убежала в ванную, хлопнув дверью.
В ту ночь Валентина достала папку с документами.
— Михаил, мне нужен нотариус, — сказала она. — Я оформлю завещание. Чтобы потом никто не крутил и не делил.
— На кого?
Она посмотрела на него.
— Не на них. Пусть зарабатывают. Квартиру я продам. А деньги — туда, где меня уважают.
Он кивнул.
— Я помогу.
Через неделю она вызвала Игоря на кухню.
Он пришёл, понурый. Волосы растрёпаны, рубашка мятая. В глазах — растерянность.
— Ты правда продашь квартиру?
— Да, Игорь. Мне надоело. Я не вещь. И не банкомат. И не сиделка для чужой «семьи».
— А Тимофей?
— Пусть снимает. Как мы в молодости. Или ипотеку. Сейчас модно. А я хочу жить, а не доживать, пока меня делят по квадратам.
— А Михаил?
— Он рядом. И он — не угроза. В отличие от твоей мамочки и твоей новой морали.
Он молчал. Потом выдавил:
— Прости.
— Поздно.
Через месяц Валентина с Михаилом переехали. В квартиру в Подмосковье. Светлую, однокомнатную. С новым ремонтом и огромной лоджией.
Там была тишина.
И было — дышать.
А Игорь остался в той квартире. Один. С пустой комнатой. И запахом жареной картошки, которого больше никто не приносил.
Тимофей с Ириной переехали на съём. Молча. Без «семейных разговоров».
А Тамара Павловна переселилась к сестре. Там, где её слушали. Иногда.
Последняя сцена: Валентина на балконе. С чашкой кофе. Без телевизора, без упрёков, без контроля. Только небо, тишина и запах нового.
И вдруг она смеётся. Тихо, легко.
— Вот теперь, — сказала она, глядя на Михаила, — у меня всё своё. Даже покой.
