— М-да, красота, — донеслось с дивана. Голос Стаса был ленивым, пропитанным тем расслабленным довольством, какое бывает у сытого кота, нашедшего солнечное пятно.
Ольга не отреагировала. Она сидела за столом, и свет от экрана ноутбука выхватывал из полумрака комнаты её сосредоточенное лицо. Перед ней была открыта программа курса по веб-дизайну. Она уже в десятый раз перечитывала модули: «Основы UX/UI», «Работа с Figma», «Адаптивная верстка», «Создание портфолио». Каждое это слово было для неё не просто набором букв, а ступенькой наверх, из той вязкой повседневности, где её подработки по написанию текстов для сайтов приносили лишь небольшие, нестабильные деньги. Эти курсы были её билетом в другую жизнь. Билетом, за который она платила сама, скрупулёзно откладывая каждый рубль в отдельный конверт, спрятанный в ящике с постельным бельём.
Она знала точную сумму. Шестьдесят семь тысяч четыреста рублей. Это были деньги, вырванные у жизни: сэкономленные на обедах, заработанные бессонными ночами над срочными заказами, отложенные вместо покупки новых туфель или похода в кафе с подругами. Стас знал об этих деньгах. Он относился к её затее снисходительно, как к милой женской блажи. Иногда он даже подшучивал, проходя мимо: «Ну что, дизайнер, скоро Гугл переплюнешь?». Но никогда не интересовался всерьёз, не спрашивал, как продвигается накопление, не предлагал помощи. Это была её территория. Её личный, маленький Эверест, на который она карабкалась в одиночку.
— Оль, я тут лодку себе присмотрел, — снова раздался его голос, всё так же не отрываясь от телефона. — Отличную. ПВХ, под мотор. Мужики на работе все уши прожужжали, какая вещь.
Ольга продолжала смотреть в экран, но буквы уже расплывались. Что-то в его тоне, в этой будничной интонации, заставило её напрячься. Она почувствовала едва уловимый холодок, поползший по спине.
— Как раз хватит твоих сбережений, — продолжил Стас и сделал смачный свайп пальцем по экрану своего телефона, видимо, листая фотографии своего нового увлечения. — Завтра поеду забирать. Уже договорился с продавцом.
Щелчок мышки замер. Пальцы Ольги застыли над клавиатурой. На несколько секунд в комнате воцарилась абсолютная пустота, в которой гулко звучали только его последние слова. Они не были вопросом. Они не были предложением. Это был отчёт. Констатация факта, свершившегося в его голове и теперь просто озвученного для неё. Он говорил о её деньгах — о её бессонных ночах, её отказах себе во всём, её мечте — так, будто это были средства из общего кошелька, лежащие на полке и ждущие, когда он решит, на какую игрушку их потратить.
Она медленно, очень медленно повернула голову. Стас по-прежнему лежал, вытянув ноги, и на его лице блуждала самодовольная улыбка. Он даже не смотрел на неё. Он был в своём мире, где уже плыл по реке на новой лодке, а её деньги были лишь удобным инструментом для осуществления этого прекрасного видения. Унижение было настолько острым и внезапным, что перехватило дыхание. Это было даже не воровство. Это было присвоение. Наглое, спокойное, уверенное в своей полной безнаказанности.
Она молча встала. Её стул отодвинулся беззвучно. Она сделала несколько шагов к центру комнаты, оказавшись между его диваном и своим столом.
— Никуда ты не поедешь! — её голос прозвучал так тихо и так отчётливо, что Стас наконец оторвал взгляд от телефона и удивлённо посмотрел на неё. В её голосе не было истерики или обиды. В нём был лёд.
Он непонимающе моргнул, его расслабленная поза слегка напряглась.
— А я что-то не поняла, ты с какой стати решил, что моя личная заначка предназначена для покупки твоей лодки? Ты, дорогой мой, оттуда ни копейки не увидишь!
— Это ещё почему?!
— Потому что это деньги на мою учёбу. А на свои игрушки зарабатывай сам.
Стас отложил телефон. Он сделал это с демонстративной аккуратностью, положив его экраном вниз на диванную подушку, словно завершал некий важный ритуал и теперь мог всецело посвятить себя возникшему недоразумению. Он сел, его расслабленная поза мгновенно улетучилась, сменившись позой лектора, готового терпеливо объяснить неразумному студенту прописные истины. На его лице появилось выражение снисходительного недоумения.
— Оля, давай без вот этих вот концертов, а? Какие «твои» деньги, какие «мои» игрушки? Мы семья или кто? Я зарабатываю основные деньги, содержу дом, оплачиваю отпуск. Ты что-то подрабатываешь себе на булавки, молодец, я же не против. Но если возникает необходимость, если у мужчины появляется желание, мечта, если хотите, то эти мелкие ручейки должны вливаться в общую реку. Для общего блага.
Он говорил спокойно, размеренно, тщательно подбирая слова, которые, по его мнению, должны были звучать весомо и мудро. Он не спорил, он поучал. Он рисовал картину идеальной семейной иерархии, где его желания автоматически становились «необходимостью», а её цели — «булавками». Он смотрел на неё так, будто ожидал, что она сейчас смущённо опустит глаза и извинится за свою глупую вспышку.
Но Ольга не опустила глаза. Она сделала шаг ближе, и в холодном свете от экрана её лицо казалось высеченным из камня.
— Общего блага? Стас, ты серьёзно? Давай я тебе напомню про «общее благо». Вон там, в кладовке, лежит спиннинг за двенадцать тысяч. Японский, карбоновый. Ты съездил с ним на рыбалку ровно два раза. Потом тебе стало скучно. На антресолях пылится полный комплект для пивоварения. Ещё пятнадцать тысяч. Ты сварил одну партию мутной жижи, которую даже твои друзья пить не стали. Я уже не говорю про годовой абонемент в фитнес-клуб, куда ты сходил трижды, потому что «атмосфера там не та». Сколько ещё таких «мужских мечт» для «общего блага» мы должны оплатить?
Каждое её слово было как точный, выверенный удар. Она не кричала. Она препарировала его аргументацию, выставляя на свет всю её гнилую суть. Его лицо начало меняться. Снисходительность ушла, сменившись плохо скрытым раздражением. Он понял, что его образ мудрого патриарха рассыпается.
— Ты не сравнивай! — он всё-таки повысил голос. — Это всё были пробы, поиск себя! А лодка — это другое! Это серьёзно! Это отдых, природа! Я буду приезжать с рыбалки отдохнувший, спокойный. Тебе же лучше будет! А твои курсы эти… ну что это? Очередная блажь. Посидишь месяц, потыкаешь в кнопочки и забросишь, как ты бросила свою йогу и курсы кройки и шитья. Только деньги на ветер. А тут — вещь! Реальная, осязаемая вещь!
Он перешёл в прямое наступление, пытаясь обесценить её мечту, превратить её в пыль, в ничто по сравнению с его монументальным желанием. Он пытался задеть её, уколоть прошлыми неудачами, чтобы она почувствовала себя неуверенной, глупой со своими амбициями.
— Не смей трогать мои курсы, — отрезала Ольга. Её голос стал ещё тише, но в нём появилась угрожающая вибрация. — Разница между моей «блажью» и твоей «вещью» в том, Стас, что я собираюсь вложить деньги в голову. В навыки, которые позволят мне зарабатывать больше и не зависеть от настроения заказчиков. А ты хочешь купить себе очередной дорогой конструктор, который надоест тебе к осени. Мои деньги — это инвестиция. Твоя лодка — это расход. И я не позволю тебе профинансировать твой каприз за счёт моего будущего. Это понятно?
Она стояла посреди комнаты, маленькая, хрупкая, но в её фигуре было столько непреклонной воли, что казалось, она заполнила собой всё пространство. Стас смотрел на неё с открытой враждебностью. Он не просто не получил желаемого. Его авторитет, его право решать, его позиция «главы семьи» были оспорены и отброшены. И он понял, что этот раунд он проиграл. Но война только начиналась.
Стас поднялся с дивана. Он сделал это медленно, с какой-то деревянной грацией обиженного зверя. Его лицо было непроницаемо, но в углах губ застыла жёсткая складка. Проигранная словесная дуэль не оставила на нём видимых ран, но Ольга чувствовала, как под этой маской спокойствия клокочет униженная ярость. Он не мог смириться с тем, что его авторитет, его простое мужское «хочу», было так хладнокровно и аргументированно отвергнуто. Он прошёл мимо неё к двери в коридор, не глядя, будто она была предметом мебели, который досадно помешал ему пройти.
— Надо позвонить, — бросил он в пустоту, и в этой фразе не было ни адресата, ни пояснения.
Дверь в спальню прикрылась, отрезав его от неё. Ольга осталась одна в гостиной. Она вернулась к столу и снова села перед ноутбуком. Яркий экран с программой курсов всё ещё светил ей в лицо, но теперь он казался чужим, почти враждебным. Та лёгкость, то предвкушение чуда, которое она испытывала всего полчаса назад, испарились без следа. Её мечта, её маленький секретный план по изменению жизни, была вытащена на свет, оспорена и теперь нуждалась в защите. Это перестало быть просто стремлением к развитию; это стало полем битвы. Она машинально провела пальцем по тачпаду, прокручивая страницу вверх-вниз, но не видела текста. Она слушала. Слушала приглушённый гул его голоса за дверью, пытаясь разобрать слова, хотя и так знала, кому он звонит и о чём говорит. Это был его излюбленный приём, его тяжёлая артиллерия, которую он подключал всегда, когда его собственные аргументы иссякали.
Через десять минут, когда за дверью воцарилась тишина, её телефон, лежавший рядом с ноутбуком, завибрировал. На экране высветилось то, чего она и ждала: «Светлана Аркадьевна». Свекровь. Ольга глубоко вздохнула, собирая в кулак остатки своего ледяного спокойствия, и провела пальцем по экрану.
— Оленька, милая, здравствуй, — голос свекрови сочился елейной, паточной заботой. Он был рассчитан на то, чтобы обезоружить, усыпить бдительность, создать иллюзию тёплого семейного участия. — Как ты, дорогая? Что-то я о вас запереживала, решила набрать.
— Здравствуйте, Светлана Аркадьевна. У нас всё в порядке, — ответила Ольга ровно, не давая ни единого намёка на то, что знает истинную причину этого звонка.
— Да? А вот Стасик что-то звонил, такой расстроенный, — в голосе свекрови появились нотки трагизма. — Голос убитый совсем. Я же мать, я чувствую. Что-то у вас случилось? Ты его не обижаешь? Мужчину ведь беречь надо, Оленька. У него работа нервная, ответственность. Ему отдушина нужна, понимаешь? Чтобы он мог расслабиться, силы восстановить. Для семьи же старается.
Светлана Аркадьевна разыгрывала свою партию мастерски. Она не обвиняла напрямую. Она заходила издалека, апеллируя к абстрактным «семейным ценностям», «мужской гордости» и «женской мудрости». Она рисовала картину измученного трудяги-мужа и неблагодарной жены, которая не может понять его тонкую душевную организацию.
— Умная жена, Оленька, она всегда поймёт, когда мужу нужно пойти навстречу. Где-то промолчит, где-то поддержит его увлечение. Пусть даже и кажется оно пустяковым. Это же для гармонии в доме. Неужели какие-то деньги могут быть важнее мира в семье? Тем более, как я поняла, это же не последние средства.
Ольга слушала, не перебивая. Она дала свекрови выговориться, выложить на стол все свои козыри, которые на самом деле были жалкими, краплёными картами, подсунутыми ей сыном. Когда в трубке повисла выжидательная пауза, Ольга сделала короткий, холодный вдох.
— Светлана Аркадьевна, я вас услышала. А теперь послушайте вы меня. Деньги, о которых идёт речь, — это мои деньги. Заработанные мной лично, в моё свободное от домашних дел время. И предназначены они не для «мира в семье», а для моего образования, которое позволит мне в будущем зарабатывать наравне с вашим сыном. И я не считаю нужным жертвовать своим будущим ради его сиюминутного каприза.
— Да как ты… — начала было свекровь, но её елейный тон треснул, обнажив жёсткий металл раздражения.
— А что касается мира в семье, — продолжила Ольга, не давая ей вставить слово, — то он зависит не от покупки лодки, а от взаимного уважения. В том числе и к целям, и к труду друг друга. Простите, мне неудобно сейчас говорить. Всего доброго.
Она нажала на кнопку отбоя, не дожидаясь ответа. Через секунду дверь спальни открылась, и в комнату вошёл Стас. Он стоял и смотрел на неё, и на его лице было написано всё: он слышал каждое её слово. Он ожидал скандала, слёз, оправданий. А получил спокойный, хирургически точный отпор, который не только уничтожил его план, но и выставил его в самом неприглядном свете — в роли мальчика, который побежал жаловаться маме, но и тут потерпел сокрушительное поражение. В этот момент Ольга посмотрела на мужа и впервые увидела не мужчину, не главу семьи, а просто инфантильного, слабого человека, чей главный аргумент в споре — это звонок маме. И это осознание было страшнее любого скандала.
Он не двинулся с места. Он просто стоял в дверном проёме, и Ольга видела, как медленно багровеет его шея, как кровь приливает к лицу, превращая его из униженного в разъярённое. План с мамой, его последний, самый надёжный бастион, пал, и он остался один на один с ней, со своим поражением, которое теперь было абсолютным и неоспоримым. И тогда он рассмеялся. Смех был коротким, лающим, лишённым всякого веселья. Это был звук сломавшегося механизма, который издаёт последний скрежещущий вой перед тем, как окончательно замолчать.
— Курсы… — процедил он, пробуя слово на вкус, будто оно было чем-то гнилым. — Дизайнер она у нас. Великий комбинатор. Ты серьёзно думаешь, что твои эти копеечные подработки, твои эти картинки для сайтов — это что-то значит? Ты думаешь, ты можешь стать кем-то?
Он сделал шаг в комнату, и его тень легла на стол, накрыв собой светящийся экран ноутбука. Его голос, потеряв остатки поучительной интонации, превратился в инструмент грубой силы. Он больше не пытался убеждать или манипулировать. Он бил. Прямо, жестоко, целясь в самое уязвимое.
— Да ты всю жизнь будешь сидеть и переписывать чужие тексты за три копейки! Какая учёба? Какое будущее? Твоё будущее — это вот эта квартира, которую я содержу. Это еда, которую я покупаю. Это отпуск, на который я зарабатываю, пока ты играешь в свою «самостоятельность». Ты хоть представляешь, сколько стоят настоящие, мужские траты? Машина, бензин, резина, страховки! А ты трясёшься над своей кучкой мелочи, которую насобирала, обманывая меня, и возомнила себя бизнес-леди. Да мне на один поход с мужиками в бар уходит больше, чем ты «зарабатываешь» за месяц!
Он говорил, и с каждым словом его раздувало от собственной значимости. Он пытался заново выстроить разрушенную иерархию, задавить её масштабом своих мнимых заслуг, унизить её амбиции, втоптать их в грязь. Он ждал реакции: слёз, крика, ответных оскорблений. Он хотел втянуть её в уродливую перепалку, чтобы в этом хаосе растворилось его собственное унижение.
Но Ольга молчала. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на суетящееся под стеклом насекомое. Спокойно, отстранённо, с холодным любопытством. Она дала ему выговориться до конца, дождалась, пока он, запыхавшись, замолчит, ожидая её ответа. В наступившей тишине было слышно, как гудит системный блок компьютера.
— Знаешь, а в чём-то ты прав, — произнесла она тихо, и этот спокойный, почти безразличный тон подействовал на него сильнее, чем любой крик. Он растерянно моргнул.
Ольга медленно закрыла крышку ноутбука. Звук этот был мягким, но в тишине комнаты прозвучал как финальный щелчок замка.
— Ты прав. Эти деньги — действительно не на курсы. Точнее, курсы были только частью плана. Небольшой его частью.
Она встала, обошла стол и остановилась напротив него. Между ними было всего несколько шагов, но казалось, их разделяет пропасть.
— Я откладываю эти деньги уже почти два года, Стас. Каждый сэкономленный рубль, каждая бессонная ночь над работой. И сумма там уже давно не та, о которой ты думаешь. Это первоначальный взнос. На мою собственную, отдельную квартиру. Я давно поняла, что жизнь с человеком, который считает мои цели «блажью», мои деньги — своим карманом, а звонок маме — главным аргументом в споре, не имеет никакого смысла. Я просто ждала. Ждала какого-то знака, последнего толчка, чтобы убедиться, что я не ошибаюсь.
Она сделала короткую паузу, глядя ему прямо в глаза, в которых недоумение медленно сменялось ужасом.
— Спасибо тебе за этот вечер. Твоя выходка с лодкой оказалась именно тем, что мне было нужно. Ты просто ускорил моё окончательное решение. Так что покупай себе что хочешь. Только уже на свои. Все.
Краска схлынула с лица Стаса так же быстро, как и появилась. Его напускная ярость, его раздутая мужская гордость — всё это сдулось, как проколотый воздушный шар, оставив после себя лишь обвисшую, бледную оболочку. Он стоял посреди комнаты, которая внезапно стала чужой, и понимал, что он не просто не получит лодку. Он только что своими руками, с самодовольной уверенностью капитана, посадил на мель всю свою жизнь. И винить в этом кораблекрушении было некого, кроме него самого…
