— Мама завтра переезжает, — произнёс Кирилл, с аппетитом отправляя в рот кусок запечённой курицы. Он сказал это так же буднично, как если бы сообщил о прогнозе погоды на завтра. В его голосе не было и тени сомнения или вопроса, только констатация факта, обёрнутая в самодовольное благодушие человека, принявшего единственно верное решение за всех.
Арина медленно опустила вилку на тарелку. Она не стукнула ей, не бросила, а именно положила, с какой-то неестественной, выверенной аккуратностью. Звук соприкосновения металла с фаянсом показался в этот момент оглушительным. Она неторопливо дожевала свой кусок салата, проглотила и сделала небольшой глоток воды из стакана. Всё это время она не сводила с мужа глаз. Её взгляд был спокойным, внимательным, почти изучающим, будто она видела его впервые. Кирилл, поглощённый ужином и собственной значимостью, этой перемены в ней не заметил. Он ждал реакции, но реакции восторженной, полной благодарности за его заботу.
— Свою двушку будет сдавать, — продолжил он, вытирая уголки губ салфеткой. Он явно упивался моментом. — Представляешь, какая прибавка к пенсии? Да и нам помощь. Она же готовит как богиня, и с уборкой поможет, тебе легче будет. Я уже и с риелтором договорился, клиенты хорошие нашлись, приличная молодая семья.
Он сиял. Сиял, как начищенный до блеска самовар. Он был похож на фокусника, который только что вытащил из шляпы не просто кролика, а целого слона, и теперь ожидал бурных, несмолкаемых оваций. Он решил, он всё организовал, он осчастливил всех: и свою мать, и свою жену. Идеальный сын, идеальный муж. Вот только Арина не спешила аплодировать.
Она слегка наклонила голову, и на её губах появилась улыбка. Но от этой улыбки Кириллу вдруг стало неуютно, словно по спине пробежал сквозняк. В ней не было радости или тепла, только холодный, острый как лезвие, интерес хирурга, рассматривающего операционное поле.
— Отличная идея, дорогой, — её голос был ровным и спокойным, почти ласковым, что контрастировало с её взглядом. — Просто гениальная. Но знаешь, что было бы ещё лучше? Чтобы никому не было обидно. Чтобы всё было по-честному.
Кирилл непонимающе нахмурился. Он не уловил подвоха, всё ещё находясь в эйфории от собственного великодушия. Он видел перед собой только выгоды: бесплатный повар, бесплатная уборщица и дополнительный доход в семейный бюджет, который можно будет тратить на его рыболовные снасти и новую игровую приставку.
И тут Арина нанесла удар. Она подалась вперёд, положив локти на стол, и её голос обрёл твёрдость закалённой стали.
— Если твоя мать собралась к нам переезжать, а свою квартиру сдавать, то давай я ещё и свою мать сюда позову, для полного «счастья»? Посмотрим, кто кого выживет быстрее!
Кирилл поперхнулся. Он закашлялся, его лицо моментально побагровело. Он смотрел на жену так, будто она предложила не просто позвать тещу, а поселить у них в гостиной голодного аллигатора.
— Ты что, с ума сошла? — выдавил он, отпив воды. — При чём здесь твоя мать? Это же совсем другое!
— Чем другое, Кирилл? — Арина не повышала голоса, и это её ледяное спокойствие действовало на него сильнее любого крика. — Объясни мне. Твоя мама одинока, и моя одинока. Твоя хочет нам помогать, и моя уверена, что её помощь нам просто жизненно необходима, она мне об этом каждый день по телефону говорит. Твоя мама будет получать приятную прибавку к пенсии, а моя будет экономить на коммуналке. Справедливо? По-моему, очень справедливо.
— Но… но моя мама тихая, она мешать не будет! — выпалил он первый пришедший на ум аргумент, и сам понял, насколько он слаб.
— А моя что, с барабаном по квартире бегать будет? — усмехнулась Арина. — Моя — ангел во плоти по сравнению с некоторыми. Она интеллигентный человек, учительница музыки с сорокалетним стажем. Будет нам по вечерам Шопена играть. На рояль, конечно, места нет, но синтезатор мы ей купим. Разве не прелесть? Атмосфера культуры в доме.
Кирилл открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба. Он был загнан в ловушку, построенную из его же собственных аргументов. Любая попытка возразить, принизить её мать, выглядела бы как прямое оскорбление и откровенное проявление двойных стандартов. Он не мог сказать: «Моя мама лучше твоей, потому что она моя». Он попался, как новичок в примитивную шахматную комбинацию.
— Ну так что, дорогой? — Арина взяла свою вилку и с демонстративным аппетитом наколола на неё огурец. — Зовём обеих? У нас как раз третья комната пустует. Поставим туда две кровати, по бокам. Будет у нас весело. Настоящая итальянская семья. Решено?
Он молча отодвинул от себя тарелку с недоеденной курицей. Аппетит испарился. Он смотрел на жену и понимал, что она не шутит и не блефует. В её глазах горел азартный, беспощадный огонь стратега, предвкушающего интересную партию. Он всё ещё верил, что это какой-то абсурдный каприз, что она одумается. Он просто не знал, что этот дьявольский план был придуман не ею, а её гениальной матерью в телефонном разговоре час назад, и он уже был запущен в действие.
Через два дня их трёхкомнатная квартира перестала быть их. Она превратилась в полигон, в нейтральную территорию, на которой сошлись две враждующие державы. Первой прибыла Раиса Захаровна. Она не вошла, а вкатилась в прихожую, как шар для боулинга, за ней Кирилл, нагруженный двумя необъятными клетчатыми сумками и старым, но ухоженным чемоданом на колёсиках.
— Ну, принимайте постоялицу! — провозгласила она с порога, оглядывая квартиру хозяйским, оценивающим взглядом. — Кирилл, чемодан сразу в комнату, а сумки на кухню, там продукты, чтобы не испортились. Ариночка, а что это у тебя пыль в углу? Надо бы протереть.
Она действовала напористо, без пауз, заполняя собой всё пространство. Её энергия была сродни стихийному бедствию — шумная, всеобъемлющая и не терпящая возражений. Она тут же проследовала на кухню, открыла холодильник, поцокала языком, увидев полупустую полку, и начала извлекать из своих сумок домашние заготовки, решительно вытесняя баночку с аристократическими оливками Арины в самый дальний угол. Она не спрашивала разрешения, она устанавливала свой порядок, единственно верный и не подлежащий обсуждению.
Через час раздался второй звонок в дверь. Нина Павловна появилась на пороге тихо, почти бесшумно. На ней было элегантное пальто, в руках — небольшой изящный саквояж. Она была полной противоположностью Раисе Захаровне — не цунами, а медленно поднимающийся уровень воды, который замечаешь, лишь когда он уже по колено.
— Добрый вечер, — мягко произнесла она, протягивая Арине для поцелуя напудренную щёку. — Кирюша, здравствуй. А у вас, я смотрю, уже гости.
Её взгляд скользнул по прихожей и остановился на Раисе Захаровне, которая как раз выплыла из кухни с влажной тряпкой в руке.
— Раиса Захаровна, — представил матерей Кирилл, чувствуя, как по его спине струится холодный пот.
— Нина Павловна, — кивнула мать Арины с вежливой, но прохладной улыбкой.
Первая кровь пролилась в тот же вечер. После ужина, состоявшего из привезённых Раисой Захаровной котлет, вся компания переместилась в гостиную. Раиса Захаровна, как полноправная хозяйка, уселась в любимое кресло Кирилла и решительно взяла в руки пульт от телевизора. Ровно в девять начинался её сериал — душещипательная сага о нелёгкой женской доле.
— Так, сейчас «Обломки счастья» начнутся, — объявила она, щёлкая кнопкой. — Простите, — раздался тихий, но настойчивый голос Нины Павловны с дивана.
— А нельзя ли переключить на «Культуру»? Там сегодня трансляция из Венской оперы. Хочется чего-то для души, а не вот это всё.
Её фраза «вот это всё» прозвучала как приговор дешёвому ширпотребу. Раиса Захаровна медленно повернула голову. Её лицо, раскрасневшееся после ужина, стало похоже на грозовую тучу.
— Я весь день на ногах, перевозила вещи, устала. Хочу посмотреть свой сериал и отдохнуть.
— Отдыхать можно и с закрытыми глазами, — парировала Нина Павловна, не меняя вежливого тона. — А хорошая музыка, наоборот, успокаивает нервную систему. Кирюша, ты же не против послушать Моцарта?
Кирилл почувствовал себя мишенью, на которую нацелены два снайперских прицела.
— Мамы, ну что вы как маленькие? Давайте новости посмотрим, компромиссный вариант.
Но компромисс был уже невозможен. Это была битва не за канал, а за власть. Арина, сидевшая в другом углу дивана, молча наблюдала за этой сценой с лёгкой, едва заметной тенью улыбки на губах.
На следующее утро война перешла на новый уровень. Битва за ванную началась в семь утра. Раиса Захаровна занимала её первой, надолго, с громкими звуками льющейся воды и распеванием народных песен. Нина Павловна ждала своей очереди с каменным лицом, а затем запиралась в ванной на не меньшее время, но в полной, мертвенной тишине, что раздражало ещё больше. Кирилл, опаздывающий на работу, был вынужден чистить зубы на кухне.
Холодильник превратился в карту боевых действий. Правая сторона была оккупирована стройными рядами банок и контейнеров Раисы Захаровны. Левая — аккуратными, подписанными коробочками Нины Павловны. Если кто-то случайно задевал чужую территорию, это расценивалось как акт агрессии. Кульминацией стал борщ. Обе матери решили сварить его в один день. Две кастрюли стояли на плите, как два враждующих лагеря, источая совершенно разные ароматы и идеологии. Вечером Кириллу предстояло выбрать, чей борщ он будет есть. И он понимал, что любой выбор будет означать объявление войны. Ад только начинался.
Открытые военные действия первых дней быстро угасли, сменившись чем-то куда более изматывающим — войной партизанской. Воздух в квартире стал плотным и неподвижным, как в запертом склепе, где каждое неосторожное слово могло вызвать обвал. Крики и споры прекратились, но их заменила вязкая, удушающая тишина, наполненная неодобрительными взглядами, демонстративными вздохами и громким, подчёркнутым молчанием. Арина и её мать перешли к следующей фазе своего плана: методичному разрушению психики Кирилла.
Эпицентром боевых действий оставалась кухня. Раиса Захаровна, как истинный адепт сытной и жирной пищи, готовила много и с размахом, занимая плиту и духовку на несколько часов. Нина Павловна, сторонница здорового питания, тихо страдала, ожидая своего часа, чтобы сварить диетический супчик из брокколи. Однажды, когда суп Нины Павловны уже доходил на медленном огне, Раиса Захаровна вошла на кухню с солонкой в руке.
— Ой, Ниночка Павловна, какой у вас супчик аппетитный, зелёненький! — проворковала она. — А вы его посолили? А то я Кирюше своему котлеты жарю, так вот думаю, вдруг ему недосолено покажется.
— Я солю в самом конце, Раиса Захаровна, спасибо.
— А я вот сейчас капельку попробую, можно? — и, не дожидаясь ответа, она зачерпнула ложкой бульон, поморщилась и решительно сыпанула в кастрюлю соли. — Вот так! Я только попробовать хотела, посолено ли. Рука, видно, дрогнула. Старость, Нина Павловна, не радость.
Она вышла, оставив Нину Павловну смотреть на своё испорченное варево. Та не сказала ни слова. Она просто взяла кастрюлю и молча вылила её содержимое в раковину. Месть была подана через день. Раиса Захаровна гордилась своей белоснежной, накрахмаленной блузкой, которую надевала «на выход». Нина Павловна, затеяв большую стирку, «случайно» захватила и эту блузку, постирав её вместе с новыми синими джинсами Кирилла.
— Раиса Захаровна, вы только не волнуйтесь, — сказала она вечером с видом ангельской невинности, демонстрируя блузку в нежно-голубых разводах. — Я её постирала вместе с цветным. Думала, освежить. Белый цвет так быстро сереет в этом городе, а так она хоть оттенок благородный приобрела.
Раиса Захаровна окаменела. Её лицо приобрело цвет свёклы, а руки сжались в кулаки. Но она ничего не могла доказать. Это была «помощь», «забота».
Но главной целью атак был Кирилл. Он стал трофеем, который обе матери пытались перетянуть на свою сторону. Он больше не шёл с работы домой — он шёл на эшафот. Каждый вечер, вставляя ключ в замок, он замирал и прислушивался, пытаясь по звукам определить диспозицию вражеских сил. Но его неизменно встречали обе, прямо в прихожей.
— Кирюшенька, сынок, пришёл! — налетала на него Раиса Захаровна, пытаясь выхватить портфель. — Устал, мой золотой? Я тебе пюре с котлеткой приготовила, горяченькое!
— Кирилл, не торопись, — тут же вступала Нина Павловна, подавая ему тапочки. — Сначала вымой руки и переоденься. Нельзя разносить уличную пыль в доме. А ужинать лучше чем-то лёгким, я тебе овощной салат сделала.
Они буквально разрывали его на части. Он садился за стол, и перед ним ставили две тарелки. Он ел пюре, и Раиса Захаровна победно смотрела на Нину Павловну. Он ковырял вилкой салат, и Нина Павловна бросала на соперницу взгляд, полный интеллектуального превосходства. У Кирилла начал подёргиваться левый глаз. Он стал вздрагивать от любого резкого звука, почти перестал разговаривать, отделываясь односложными фразами. Дом перестал быть крепостью, он стал камерой пыток.
Арина во всём этом не участвовала. Она была Швейцарией — нейтральной, вежливой и непроницаемой. Вечерами она сидела с книгой, пока вокруг неё бушевали невидимые бури. Однажды, когда Кирилл, доведённый до исступления спором о том, на каком режиме нужно гладить его рубашки, заперся в спальне, Нина Павловна тихонько прошла мимо кресла дочери и прошептала:
— Ещё пара дней, Ариша. Клиент почти созрел. Арина, не отрываясь от книги, едва заметно кивнула. Их план работал безупречно. Вулкан должен был вот-вот извергнуться.
Прошла неделя. Семь дней, каждый из которых был длиннее предыдущего. Кирилл похудел, осунулся, под глазами залегли тёмные тени. Его дёргающийся левый глаз стал хроническим явлением. Он больше не пытался быть миротворцем, он превратился в призрака в собственном доме, стараясь передвигаться по квартире максимально тихо и незаметно, чтобы не спровоцировать очередной виток невидимой войны. Но в тот вечер избежать столкновения было невозможно.
Он вернулся с работы, измотанный до предела. Уже в подъезде он почувствовал смешанный запах жареного мяса и варёных овощей, и его желудок свело от дурного предчувствия. Он открыл дверь и замер. В прихожей его ждали обе матери, стоявшие по обе стороны от входа, как почётный караул у мавзолея. Их лица были напряжены и торжественны.
— Кирюша, проходи скорее, мой руки, я тебе твои любимые отбивные сделала, с чесночком! — громко и радостно объявила Раиса Захаровна.
— Кирилл, я приготовила тебе паровую рыбу с аспарагусом. Тебе нельзя столько жареного, это вредно для сосудов, — тихим, но весомым голосом возразила Нина Павловна.
Он молча прошёл мимо них, бросил портфель на стул и скрылся в ванной. Через десять минут он сел за кухонный стол. Перед ним, как по команде, опустились две тарелки. На одной дымилась румяная, жирная отбивная рядом с горой картофельного пюре. На другой — бледный кусок белой рыбы лежал на нескольких зелёных стеблях спаржи. Это был не ужин. Это был выбор. Выбор между прошлым и будущим, между привычкой и заботой, между двумя женщинами, которые превратили его жизнь в персональный ад.
— Ну, сынок, кушай, пока горячее, — Раиса Захаровна пододвинула свою тарелку ближе к нему.
— Кирилл, начни с рыбы, это легко для желудка после рабочего дня, — Нина Павловна сделала то же самое со своей тарелкой.
Они обе смотрели на него. Их взгляды скрестились над его головой. Он сидел, уставившись в пространство между двумя тарелками. Он не мог есть. Он не мог даже дышать. Он чувствовал, как его медленно, но верно душат этой заботой.
— Он отбивную будет, — отрезала Раиса Захаровна. — Мужчине нужно мясо, а не эта трава.
— Не вам решать, что ему нужно, — ледяным тоном ответила Нина Павловна. — Здоровье важнее сиюминутных прихотей.
И тут последняя нить, державшая его самообладание, лопнула. Он не закричал. Он издал какой-то странный, хриплый звук, похожий на рёв раненого зверя. Он резко встал, и стул с грохотом отъехал назад.
— ВОН, — его голос, который он сам не узнавал, был низким и страшным.
Обе женщины замолчали и ошеломлённо уставились на него.
— Что, сынок? — растерянно пролепетала Раиса Захаровна.
— ВОН. ОБЕ. СЕЙЧАС ЖЕ, — он отчеканил каждое слово, глядя куда-то сквозь них. Его лицо было белым, а дёргающийся глаз превратился в безумную пляску. — Взяли свои вещи. И ушли из моего дома. Немедленно.
— Кирюша, ты что такое говоришь? — попыталась воззвать к его разуму Нина Павловна.
— Я сказал, УБИРАЙТЕСЬ! — он ударил кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, звякнув. Он не смотрел на них, он шёл к входной двери и открывал её настежь. Холодный сквозняк ворвался в наэлектризованную атмосферу кухни. — У вас пять минут.
В его голосе и взгляде было что-то такое, что исключало любые споры и пререкания. Это была не злость, это было полное, абсолютное выгорание, последняя стадия, за которой следует только пустота. Матери, переглянувшись, поняли, что это конец. Они молча, с оскорблённым видом, прошли в свою комнату, похватали сумки и пальто. Через три минуты они стояли в прихожей. Кирилл стоял у открытой двери, не двигаясь, как статуя. Он не помог им, не сказал ни слова на прощание. Он просто ждал.
Когда за ними закрылась дверь, он так и остался стоять в прихожей ещё несколько минут. Затем медленно запер замок. В квартире наступила долгожданная, оглушительная тишина. Не было слышно ни шагов, ни вздохов, ни шелеста. Только покой.
Арина, всё это время сидевшая в гостиной, медленно поднялась. Она спокойно прошла на кухню, убрала со стола обе нетронутые тарелки в холодильник, а затем достала из бара бутылку дорогого красного вина и высокий бокал. Она налила себе вина, подошла к окну и сделала небольшой глоток, глядя на огни ночного города. На её губах играла улыбка чистого, незамутнённого триумфа. Она добилась своего. Раздался телефонный звонок. Это была её мать.
— Ну что? — раздался в трубке тихий, деловой голос Нины Павловны.
— Всё по плану, мама, — так же тихо ответила Арина, делая ещё один глоток. — Абсолютно всё. Можешь возвращаться домой. Ты была гениальна.
— Я знаю, дочка. Я знаю…
