Я не сразу поняла, что именно произошло. Сидели всей семьёй за столом — вроде бы обычный воскресный ужин. Запечённая курица, салат оливье, папа даже открыл вино, которое держали «на особый случай». Сестра — как всегда, при параде, в новом пиджаке, с маникюром и голосом, будто с радио.
Я нарезала хлеб, как вдруг мама с улыбкой посмотрела на сестру, а потом перевела взгляд на меня.
– Ну что, девочки, мы с отцом приняли решение.
– Какое ещё решение? – я машинально посмотрела на них обоих.
Сестра замерла, потом как будто сделала вид, что удивлена.
– А что, ты ещё не сказала?
– Я ждала, пока вы сами скажете, – с ноткой фальши ответила она.
Мама хлопнула в ладоши.
– Мы подарили квартиру Лизе.
Пауза.
На секунду я даже не поняла, о какой Лизе идёт речь. А потом пришло осознание: они подарили квартиру моей младшей сестре. Просто так. Без обсуждения. Без предупреждения.
– Квартиру? Какую квартиру? – переспросила я.
– Нашу на Ленинском, ту, которую сдавали, – пояснил отец, как будто речь шла о микроволновке. – Решили, что ей пора обосноваться.
– А мне? – вырвалось у меня. – А я кто вообще в этой семье?
Отец сделал вид, что не понял вопроса.
Мама потянулась к салфетке и начала вытирать крошки, как будто от этого стало легче.
– Ты взрослая, самостоятельная. У тебя работа. У Лизы скоро свадьба. Ей сейчас нужнее.
Сестра сдержанно кивнула, будто принимает награду.
Я смотрела на них и не верила своим глазам.
– Вы серьёзно? А я десять лет вкалываю, помогаю, приезжаю, когда вы болеете, перевожу деньги, когда у вас не хватает на ремонт. Это всё – ничего?
– Ты ничего не просила, – ответила мама, понижая голос. – Мы думали, ты не обидишься. Ты ведь всегда была сильная.
Сильная.
Это слово резануло по живому. Как будто они прикрывались этим словом, чтобы оправдать своё предательство.
Сестра встала из-за стола и выпрямилась.
– Если ты считаешь, что я не заслужила – скажи прямо.
– Я считаю, что всё это подло. Подло – подарить квартиру одной, ничего не сказать другой, а потом делать вид, что так и надо.
Мама поджала губы.
Отец снова налил себе вина и отвёл взгляд.
Никто даже не попытался встать на мою сторону.
– Понятно, – сказала я и резко отодвинула стул. – Приятного вечера. Надеюсь, на новоселье не зовёте.
– Подожди, не надо так, – крикнула мама, но я уже взяла куртку и закрыла за собой дверь.
На лестничной клетке было тихо. Только еле слышно пищала лампа. Я достала телефон, открыла контакты.
Мама – блок.
Папа – блок.
Сестра… Я задумалась на секунду, но потом нажала и её тоже.
Впервые за долгие годы я почувствовала, как что-то во мне отмерло. Как будто я больше не их дочь. Не часть этой семьи. Не человек.
Просто удобный вариант. Запасной. Невидимка.
А теперь – ещё и лишняя.
Прошло два дня. Телефон молчал. Ни мама, ни папа, ни Лиза не пытались выйти на связь. Я ждала. Хотя нет — врала себе. Я надеялась. Хоть на что-то. На объяснение, на оправдание. На глупое сообщение: «Ты всё не так поняла». Но ничего не пришло.
Вечером я не выдержала и сама позвонила. Не потому, что простила. Потому что внутри было так громко, что я уже не могла есть, не могла спать. Мне нужно было услышать их. Услышать, как они скажут: «Мы были неправы».
Трубку взяла мама. Голос ровный, как будто я не срывалась у них в квартире двое суток назад.
– Алло.
– Почему вы молчите? – спросила я.
– А что ты хочешь услышать? – ответила она спокойно.
– Ты серьёзно? Я хочу понять, как вы вообще могли. Почему Лиза? Почему молча? Почему без меня?
На том конце – вдох, короткий, как будто ей надоело.
– Потому что мы можем. Это наша квартира. Мы решили, что Лизе сейчас она нужнее. У тебя работа, ты живёшь нормально. Она выходит замуж. У неё будет ребёнок.
Я на секунду перестала дышать.
– Ребёнок?
– Да, – мама сказала это почти шепотом. – Она ещё никому не говорила. Мы хотели подождать.
– Понятно… – я рассмеялась. – Значит, она успела получить и квартиру, и ребёнка, и твоё благословение. А я что? Декорация? Резервная дочь?
– Не начинай снова, – перебила она. – Мы не делили по любви.
Мы сделали по необходимости.
– А поговорить со мной – это не было необходимо? Уточнить, спросить, хотя бы намекнуть? Или вы решили, что я, как обычно, проглочу?
– Ты всё время недовольна, – раздражённо сказала она. – Ты сама себя отдаляешь от нас. Постоянно с претензиями, с обидами. А когда мы что-то делаем – тебе не так.
Я почувствовала, как пальцы сжимаются в кулак.
– То есть это я виновата? Потому что не умею подстраиваться, молчать и хлопать в ладоши, когда вашу любимицу осыпают подарками?
– Лиза ничего не просила. Мы сами предложили.
– Конечно. Она же всегда «ничего не просит». Только всё получает.
– Достаточно, – вмешался папа. Видимо, включили громкую связь. – Хватит скандалить. Мы взрослые люди. Решения принимаем самостоятельно. Не хочешь общаться – не общайся. Но истерику устраивать не надо.
– Это не истерика. Это последствия.
– Хорошо. Значит, ты так решила, – спокойно сказал он. – Тогда прощай. Удачи.
Связь оборвалась.
Я долго смотрела на экран, пока он не погас. Ни слёз, ни крика — ничего. Только оглушающая пустота внутри.
Я дошла до кухни, села на табурет, и в абсолютной тишине съела холодную котлету. Просто чтобы что-то делать руками.
Потом снова взяла телефон.
Мама – блок.
Папа – блок.
Сестра – разблокировать, посмотреть её сторис – снова блок.
Я поняла, что теперь между нами настоящая граница. Не просто ссора. Не обида. Конец.
Потом пришло сообщение от неизвестного номера:
«Ты себя сейчас ведёшь, как ребёнок. Мы же семья».
Я даже не стала отвечать.
Семья? Семья — это когда слышат. А они выбрали не слышать.
Они выбрали Лизу.
Я выбрала — себя.
Прошла неделя.
Я пыталась жить, как обычно: работа, магазин, сон, снова работа. Но внутри всё жгло. Не ярость — что-то другое. Словно меня вытолкнули из жизни, которую я строила вместе с ними, как будто я просто исчезла, и никто даже не заметил.
Утром, в понедельник, открыла Инстаграм — и в ленте, конечно же, Лиза. Селфи у окна, подписано: «Первый рассвет в новой квартире. Мечты сбываются».
Пальцы задрожали.
Дальше — фото: белые стены, диван с пледом, кружка на подоконнике.
И — ячейка апогея — Лиза с животом, вязаная кофточка, улыбается. Подпись: «Теперь нас будет трое».
Снизу сердечки, поздравления, комментарии от каких-то подружек из института, знакомых из фитнеса, даже какие-то дальние родственницы:
«Ты этого заслужила, умничка!»
«Какая ты светлая!»
«А сестра, наверное, счастлива за тебя!»
Я не выдержала. Перешла в профиль мамы — та уже перепостила фото. Подписала: «Горжусь дочерью. Наши девочки становятся мамами».
Наши девочки?
А я — кто?
Невидимка с сумками из «Магнита»? Статист?
Я открыла мессенджер и написала Лизе.
– Ты серьёзно?
– Что? – ответила она почти мгновенно.
– Публиковать это всё. После того, что произошло.
– Это моя жизнь. Я не обязана прятаться, потому что ты обиделась.
– Я не обиделась. Меня предали. А ты выложила это как шоу.
– Это не шоу. Это счастье. И я им делюсь. Не нравится – не смотри.
– Я больше и не смотрю. И не буду.
– Отлично. Может, перестанешь наконец играть в жертву?
Я выдохнула. Медленно, затаённо. Закрыла чат.
Секунду сидела в тишине, глядя в окно.
Потом написала последнее сообщение:
– Желаю тебе счастья. Правда. Но ты для меня теперь чужая.
Ответа не было.
Я заблокировала её снова. На этот раз — осознанно. Без злости. Просто как факт. Как диагноз.
Через час мне позвонила мама — с другого номера. Я не взяла трубку.
Она позвонила ещё раз.
И ещё.
Потом пришла смс:
«Неужели ты думаешь, что мы хотели тебе зла?»
Я прочитала. Удалить не стала. Просто оставила непрочитанным.
Они хотели как лучше. Только вот «лучше» — всегда почему-то для кого-то другого.
Я не хотела с ней встречаться. Ни случайно, ни специально. Но, как назло, город у нас не Москва. Всё рядом. Все магазины — одни и те же. Все люди — на виду. И если хочешь спрятаться, обязательно столкнёшься с тем, от кого бежишь.
Это была суббота. Я зашла в супермаркет купить молоко и хлеб. Хотелось тихо, по-быстрому, без встреч. Но на втором ряду, у полки с творогом, я увидела её.
Лиза.
Живот уже видно.
Куртка не застёгнута, волосы распущены, в наушниках. Стоит, выбирает йогурты, будто ничего не случилось.
Я остановилась. Подумала — развернуться и уйти. Но не смогла.
Она меня заметила. Сняла наушники. Улыбнулась.
– Привет.
– Привет.
Молчание. Люди с тележками проезжали мимо. Кто-то толкнул меня плечом — не заметил, замешкалась. Я отступила в сторону, но не ушла.
– Как ты? – спросила она, будто между нами ничего не произошло.
– Нормально.
– Ты на меня всё ещё злишься?
– Думаешь, это злость? Это уже давно не злость. Это усталость.
– Я не виновата, что родители так решили. Я даже сначала не хотела принимать.
– Но приняла. И выложила всё в Инстаграм. С таким выражением, будто тебе вручили медаль.
– Это моя жизнь. И я не должна прятать, что в ней происходит.
– А я в ней вообще есть? Или уже вычеркнута? – я смотрела ей прямо в глаза. – Ты хоть понимаешь, как это выглядело?
– Я понимаю, что тебе было неприятно. Но я не враг тебе. Мы с тобой с детства не соревновались.
– Может, ты и не соревновалась. А я всё детство слышала, какая ты хорошая. Как ты аккуратная, как ты женственная, как ты «не грубишь». Я была фоном.
– Значит, теперь ты хочешь быть главной в конфликте? Чтобы все сказали: «Да, она права, Лиза — эгоистка, а родители — предатели»?
– Я хочу, чтобы хотя бы раз кто-то подумал: «А как ей с этим?»
Лиза опустила глаза.
– Ты думаешь, мне легко? Я боюсь. У меня впереди роды. Я не знаю, какой будет муж. Мы в новой квартире, я почти всё делаю сама. А ты… ты просто исчезла.
– Потому что никто не подумал, как мне с этим жить. И даже не извинились. Ни ты, ни они.
– А ты хотела бы, чтобы я отказалась? Сказала: «Нет, отдайте эту квартиру моей сестре»?
– Я хотела бы, чтобы ты хотя бы не радовалась так громко. Не демонстрировала это напоказ, когда знала, как мне больно.
– А мне нельзя радоваться? Только потому, что ты страдаешь?
– Радуйся. Но без лицемерия. Ты знала, что мне это будет как удар под дых. И всё равно сделала. А теперь хочешь, чтобы я пришла обниматься?
Мимо нас прошла женщина с коляской, и на секунду мы обе замолчали. Потом Лиза посмотрела на меня устало.
– Я не хочу ссориться. Я правда. Я соскучилась по тебе.
– А я не соскучилась, – ответила я спокойно. – Потому что я до сих пор в себя прихожу.
– Я не знала, что всё так глубоко. Прости. Если бы могла, я бы вернула всё назад.
– Но ты не можешь.
Она кивнула.
– Да. Не могу.
– Тогда не надо делать вид, что всё как прежде. Мы не те. Уже нет «мы». Есть ты. Есть я.
Она отвернулась первой. Пошла в сторону кассы. Я осталась стоять с корзинкой в руке.
Квартира. Беременность. Семья. Новая жизнь.
И я — где-то рядом. Как тень. Как посторонняя.
Через неделю позвонила тётя Оля — мамина сестра. Я не брала трубку, она написала в WhatsApp:
«Будем на даче в субботу, собирается семья. Приезжай. Без обид, просто пообщаться. Не будешь же вечно молчать?»
Я долго смотрела на сообщение. Слово «семья» выворачивало меня изнутри. Какое право они имели использовать его, будто ничего не произошло?
Всё же я поехала. Из упрямства. Не потому что хотела увидеть их. Хотела посмотреть им в глаза. Сказать — я не слабая. Просто больно.
На даче было как обычно: дым от шашлыка, пластиковые столы, запах зелени, дети родственников бегают по траве, взрослые орут через всю веранду. С первого взгляда — идиллия. С третьего — спектакль.
Я подошла к калитке. Тётя меня сразу заметила, крикнула:
– О, пришла всё-таки! Ну, слава богу!
Я натянуто улыбнулась. Кивнула. За столом уже сидели мама, папа, Лиза с мужем и пузиком, бабушка, двоюродные. Я поздоровалась. Все замолчали буквально на две секунды, а потом снова начали жевать, наливать, смеяться. Будто я — просто часть мебели, привычная, но никому не нужная.
– Ну что, как ты? – подала голос тётя Оля. – Смотрю, всё ещё с флагом независимости ходишь?
– А с каким мне ещё ходить? С белым? – ответила я тихо, но жёстко.
– Да ладно тебе, – вмешался папин брат. – Всё уже забыли, пора и тебе. Сестре подарили — и что? Родители помогли одной, помогут и другой. У них не две квартиры, к слову.
– Спасибо за напоминание, – я сделала глоток воды.
– Я не против помощи. Я против тишины. И театра.
– Так ты же сама всех в блок загнала, – вставила мама, будто ничего не было. – Как нам было с тобой говорить?
– До того. До Инстаграма. До фотосессии с животом. До подписей в стиле «мечты сбываются».
Сестра молчала. Сидела рядом с мужем, гладила живот. Как будто её всё это не касалось. Как будто она была выше происходящего.
– Может, хватит уже растягивать эту тему, – раздражённо бросил отец. – Не для того собрались.
– А для чего? Чтобы снова сделать вид, что всё хорошо?
– Мы просто хотим, чтобы ты вернулась. – голос мамы задрожал. – Как раньше. Ты же всё равно нам родная.
– Родная? – я посмотрела на неё. – Родная — это когда спрашивают. Родная — это когда делятся, когда помнят, что я тоже живу, чувствую, думаю. А вы просто распределили, как было удобно. И я оказалась лишней.
– Никто тебя не вычёркивал, – вмешалась бабушка. – Просто так сложилось. Твоя сестра ждёт ребёнка. Это серьёзно.
– А я? Я не серьёзная? Только потому, что не беременна и не замужем?
За столом повисла тишина. Кто-то из родственников отвёл взгляд, кто-то жевал с видом «меня это не касается». Было противно.
– Ты ведёшь себя как будто тебе 15, – сказала Лиза. – Всё время в обороне. Постоянно ищешь обиды.
– Потому что меня ими кормят вместо любви, – я сказала жёстко. – И уже лет десять. Вы все думаете, что я сильная. Но я просто устала быть ненужной.
– Может, тебе к психологу надо, – не выдержала тётя. – А то это уже не обида, это диагноз.
Я встала. Медленно, спокойно. Все на меня уставились.
– А может, вам всем стоит хотя бы раз посмотреть на себя со стороны. Я не просила квартиры. Я просила — уважения. Простого разговора. А получила молчание и ложь.
Я взяла сумку со скамейки и направилась к выходу.
– Подожди, – крикнула мама. – Куда ты?
– Домой. Где не надо играть в «семью».
Я вышла за калитку, захлопнула её за собой и пошла по просёлочной дороге. Слышала, как за спиной снова заиграла музыка, кто-то хохотнул, кто-то налил себе ещё.
У них праздник.
У меня — прощание.
После дачи я дала себе обещание: больше не отвечать. Ни на звонки, ни на сообщения, ни на жалкие попытки «просто поговорить». Они хотели делать вид, что всё в порядке? Отлично. Пусть теперь живут с этим «порядком» сами.
Я не брала трубку даже тогда, когда видела, что мама звонит с нового номера. Они начали менять симки, писать с чужих телефонов, пытаться пробиться в мессенджеры, где я их ещё не блокировала.
– «Может, хватит дураться?»
– «Ты себя накрутила»
– «Мы ведь всё равно тебя любим»
Сообщения сыпались, как мусор из окна. Все одного толка – не про меня, а про них. Они не спрашивали, как я. Не извинялись. Не пытались понять. Они просто хотели, чтобы я снова была удобной. Сестрой. Дочерью. Дежурным человеком, который всегда рядом, когда нужно. Особенно когда плохо. А как хорошо — забывают.
Я стерла почти все контакты. Осталась только подруга — Вика. Ей я ещё отвечала. Иногда.
Однажды она позвонила поздно вечером.
– Я смотрю, ты исчезла совсем. Жива вообще?
– Да, жива. Просто живу теперь в параллельной реальности, где у меня нет семьи.
– Ты не отвечаешь родителям?
– А зачем? Чтобы они снова рассказали, какая я неблагодарная?
– Может, стоит просто поговорить? Без ожиданий. Без претензий.
– Вика, они меня не слышат. Им надо, чтобы я снова включилась в их сериал. А я не хочу. Пусть живут с новым составом.
– Но ты же знаешь, они не злые. Просто глупые.
– Да. Глупые. Но от глупости бывает не меньше боли, чем от злости.
– Ты же понимаешь, что это не навсегда? Ты всё равно с ними как-то пересечёшься. Рано или поздно.
Я молчала.
– Или ты реально думаешь, что можно вот так — взять и вырезать родителей?
– Нет. Но можно поставить их в беззвучный режим. Чтобы не мешали дышать.
После этого разговора я сделала странную вещь. Разблокировала маму. Посмотрела фото в её статусе. Там была Лиза — опять. В пижаме, с тарелкой супа и надписью: «Будущая мама должна есть за двоих».
Я снова нажала «заблокировать».
Каждый раз одно и то же. Я пыталась простить, но каждый их жест снова напоминал — меня просто исключили. Без объяснений.
Без шанса.
Раз в неделю я заходила в архив сообщений и перечитывала их глупые извинения. Иногда даже отвечала мысленно. Саркастично. Колко. По-настоящему — никогда.
Потом начинались дни молчания. Телефон не звонил. Никто не писал. И вот в эти моменты становилось особенно тяжело. Не от одиночества, а от пустоты.
Потому что раньше была иллюзия: если будет совсем плохо — мама позвонит. Папа приедет. Сестра хотя бы напишет.
Теперь — нет.
Теперь — тишина. И я сама её выбрала.
Иногда думала: а если я заболею? Или попаду в беду? Кто будет рядом?
Отвечала себе — никто.
И в этом было что-то страшное и одновременно освобождающее.
Вика всё же уговорила меня встретиться. Сказала — хватит жить в четырёх стенах и разговаривать с холодильником. Мы выбрали небольшое кафе на углу — то самое, где мы раньше сидели после универа. Вика пришла раньше, как всегда. Заказала чай с лимоном и чизкейк. Для себя. Мне — ничего.
– Я знала, ты будешь молчать минут десять, – улыбнулась она, глядя на меня через чашку. – Так что чай бери сама.
– Мне просто не смешно. Всё это. Весь этот цирк.
– А ты выглядишь как будто уже месяц без нормального сна.
– Потому что так и есть. Я просыпаюсь ночью и думаю: может, я перегнула? Может, я и правда истеричка?
– Может, и перегнула. Но ты имела право. Только…
– Только что?
– Только ты в этом застряла. Не живёшь — зависла. А они — как ни в чём не бывало. Уже дальше пошли.
Я опустила взгляд. На столе лежала салфетка, на ней было пятно от чая, похожее на карту. Захотелось стереть, но не стала.
– Мне обидно. Понимаешь? Они сделали вид, что я ничего не стою. И никто даже не задумался, как это — смотреть, как сестре вручают квартиру, а тебе — тишину.
– А ты им говорила это прямо?
– Я орала. Я рыдала. Я бросала трубку. Мне казалось, они поймут через боль.
– А если они не умеют по-другому? Не умеют чувствовать, только распределять. Вот тебе квартира, вот тебе чайник, вот тебе «ты сама справишься».
– Я устала быть той, кто справляется. Всю жизнь мне говорили — ты сильная, ты сама, ты без капризов. А Лизу холили. Пеленали. На руках носили. А я?
– Ты была удобная.
Я вскинула глаза. Вика смотрела серьёзно.
– Прости, если обидно, – продолжила она. – Но ты сама их приучила. Ты никогда не просила. Никогда не показывала, что тебе нужно. А потом вдруг — взрыв.
– Так мне что, теперь виниться, что не кричала в детстве?
– Нет. Но, может, стоит хотя бы сейчас начать говорить по-настоящему? Не блоками. Не игнором. Просто словами. Не для них — для себя.
– И что я должна сказать?
– Что тебе было больно. Что ты чувствовала себя ненужной. Что ты устала быть запасной. И что ты не хочешь ненавидеть, но и не можешь больше жить так, как раньше.
Я молчала. Вика медленно отломила кусочек чизкейка и сунула в рот.
– Понимаешь, – проглотила она, – ты закрылась. Сидишь в тишине и ждёшь, что они в неё пробьются. А вдруг — не пробьются? Так и останешься одна?
– А может, я и хочу одна.
– Врёшь.
Я подняла глаза. И впервые за много недель почувствовала, что в них снова что-то дрогнуло. Не злость. Не обида. А растерянность.
– Я не знаю, чего хочу, – прошептала я.
– Тогда начни с простого. С того, чего точно не хочешь. Ты не хочешь быть той, кого не слышат. Так скажи это. Хотя бы себе. Без боли. Без истерики.
Я кивнула. Маленькое, слабое кивок, будто призналась — да, ты права.
Мы посидели молча. Потом я сказала:
– Я, наверное, скучаю. По маме. По… семье. Не по конкретным людям. По ощущению, что я кому-то нужна. Просто так. Без доказательств.
– И ты ещё думаешь, что перегнула?
– Не знаю. Но, наверное, пришло время говорить. Не кричать. Говорить.
Вика улыбнулась.
– Вот с этого и начни. А дальше — разберёшься.
Она взяла меня за руку. Я не отдёрнула. Мне давно никто так просто не прикасался. Без упрёка. Без фальши.
Только с пониманием.
И, может быть, это было началом не прощения.
А началом возвращения к себе.
После встречи с Викой я ещё долго не могла уснуть. Сидела у окна, пила чай с мёдом и прокручивала её слова в голове.
«Ты не хочешь быть той, кого не слышат. Так скажи это. Хотя бы себе».
Говорить. Не кричать.
Не убегать. Не блокировать.
Я смотрела на отражение в стекле — усталое лицо, глаза с тенью тревоги, волосы в пучке. Я выглядела старше. Не по возрасту — по взгляду.
Телефон лежал рядом. Без звука. Почти как символ: я выключила весь мир.
И вдруг экран мигнул.
СМС.
Номер был незнакомый. Я даже не сразу поняла, от кого. Только когда открыла, прочитала:
«Если когда-нибудь захочешь поговорить — я буду ждать. Не извинений. Не оправданий. Просто разговора. Лиза»
Сердце сжалось.
Не потому что простила.
Потому что часть меня всё ещё хотела, чтобы с ней можно было говорить без боли. Просто говорить.
Я не ответила. Просто отложила телефон.
Но не заблокировала.
Потом в голове неожиданно всплыли другие мысли. Не о Лизе. О себе.
Я вспомнила, как в двадцать лет верила, что если будешь хорошей дочерью — всё сложится. Что мама и папа увидят, оценят, выберут. Что любовь — это что-то само собой разумеющееся. Что если не просишь — всё равно дадут.
А в тридцать вдруг поняла: никому ты ничего не должна. И никто тебе тоже. Даже семья.
И вот оно, горькое, но честное — никто не обязан понимать твою боль, если ты её прячешь.
Я слишком долго ждала, что меня догонят. Услышат сквозь тишину. Вынесут из обиды на руках. А это ведь моя собственная задача — выйти.
Не забыть. Не закрыть глаза.
А научиться жить без иллюзий.
Что всё можно вернуть.
Что семья — это всегда надёжно.
Что любовь — это автоматически.
Я выключила свет и легла. Не плакала. Просто лежала и дышала.
Спокойно.
Впервые за долгое время — без желания доказать, что я права.
Я не победила. И не проиграла.
Я просто встала и вышла из игры, в которую меня никто не звал.
А на утро — проснулась. И не проверила сообщения.
Потому что день, в который ты выбираешь себя — начинается без чужих слов.
