Алина сидела на кухне, которая давно уже перестала быть её. Стены – выкрашенные в что-то между «песком» и «утренним персиком» – давили на виски, а старая вытяжка жужжала как комар над ухом. Она держала в руках ложку и машинально мешала чай. Был ли там вообще чай? Или это была просто тёплая вода и осадок иллюзий?
С утра Маргарита Павловна произнесла свою реплику с той величественной уверенностью, с какой Ленин читал Декрет о мире.
– Ты недостойна моего сына, – заявила она, как будто выносила приговор человечеству.
Алина даже не обернулась. Потому что какой смысл? Спорить с Маргаритой Павловной было всё равно что ссориться с ветром – он всё равно будет дуть туда, куда ему вздумается, а ты только простынешь.
И вот теперь она сидела, как в осадке, пока в голове пульсировали слова: «Ты недостойна». Звучало это, как диагноз. Или как эпитафия.
На кухню ввалилось нечто между запахом нафталина и праведного гнева – сама Маргарита Павловна.
– Кирюша с работы скоро вернётся, голодный как зверь, – укоризненно пробурчала она, обводя кухню взглядом специалиста по санитарной инспекции. – А у тебя даже супа нет.
«И тебе здравствуйте», – подумала Алина, но вслух сказала:
– Сейчас приготовлю.
Четыре года. Четыре года в браке с Кириллом научили её не столько любить, сколько молчать. Особенно при матери.
Она достала кастрюлю, вытащила морковь. О, великий оранжевый корнеплод, свидетель всех её кулинарных и брачных страданий.
– Мытая морковь – это ж глупости, – продолжала свекровь, нависая как бронепоезд. – Да и резать ты её не умеешь. Кирюша с детства любит, чтобы мелко.
– Я знаю, – сухо ответила Алина, хотя пальцы задрожали. Не от страха – от того самого чувства, что годами зарывали в землю, как картошку: бессильной злости.
– Знаешь? – Маргарита Павловна изогнула бровь. – А почему же тогда в прошлый раз он ел в кафе?
Алина стиснула зубы. Потому что он не хочет есть дома, милая мама, потому что ты тут с утра до ночи, и даже пельмени теперь пахнут тобой.
– Кирилл обедал с коллегами.
– Ну вот! Предпочёл кафе твоей стряпне. Думаю, вывод очевиден.
Алина молчала. Если бы она получала по рублю за каждый комментарий свекрови – уже давно жила бы в Барселоне и ела бы паэлью без оглядки на чью-то маму.
Маргарита Павловна уселась на табурет и со вздохом расправила юбку. Её ритуал был прост: заявить о себе, унизить невестку, похвалить чью-то дочь и уйти – как ни в чём не бывало. Сегодня героиней повествования стала Верочка – дочь подруги. Идеальная, конечно. Почти Дева Мария.
– А ты всё в этих джинсах… Дизайнер, тьфу. Кирюша у меня – начальник отдела. А ты… картинки свои рисуешь.
– Это моя работа, – прошептала Алина.
– Ну-ну. Работёнка…
Хлопнула дверь. Кирилл вернулся. Их спаситель, бог домашнего очага, который с порога приветствовал обеих женщин:
– Мои любимые! Как хорошо, что вы ладите!
Алина чуть не порезала палец. «Ладим? Угу. Я тебя в рамочку поставлю и повешу на стену – чтоб напоминал, как ты ничего не видишь».
– Алина суп ещё не приготовила, – донеслось до ушей Кирилла. – Я бы, конечно, могла…
– Не надо, мам, – вздохнул он, садясь за стол. – Я перекусил на работе.
– Ну вот опять кафе, – сокрушённо отозвалась свекровь. – Я в твоём возрасте…
Алина уже почти не слышала. В голове звенела одна мысль: уехать. Уехать куда угодно – на север, в Тмутаракань, в Тверь. Хоть в хостел, хоть в лачугу. Лишь бы не здесь.
– Алина! – окликнул Кирилл. – Мама зовёт на дачу в выходные. Поможем, заодно воздухом подышим. Ты же не против?
Ну да. Воздухом. Который пропитан её голосом. Алина закусила губу.
– У меня проект.
– Опять эти твои картинки, – фыркнула свекровь. – Кирюша, устрой её к себе на работу. Пусть хоть нормальной профессии научится.
– Мам, хватит, – наконец раздражённо сказал Кирилл.
О, свершилось! Он сказал «мам, хватит». Засеките дату.
Свекровь встала, попрощалась без тени вины, и удалилась с достоинством уставшей царицы. Алина включила плиту. Суп закипал, как её внутренности.
– Может, и правда съездим? – Кирилл положил руки ей на плечи. – Маме помощь нужна.
– А мне нужен отдых, – еле слышно ответила Алина.
– От чего? Ты же дома.
– Я работаю.
– Мама просто беспокоится…
– А ты беспокоишься обо мне?
Он не ответил. Только поморщился, как будто она испортила вечер.
Потом он сказал про отпуск. Про санаторий. С мамой. Все уже решили. Даже чемоданы собраны.
Алина не смеялась. Потому что это было не смешно – это было по-нашему. По-русски.
«Ты не в курсе, но ты едешь».
Она ушла в спальню. И тогда – впервые – увидела переписку на ноутбуке. Мама и сын. Сговор века.
«Я знаю, как с ней поговорить».
«Чемоданы собраны».
«Обратного пути нет».
Вот и хорошо, подумала Алина. Обратного пути действительно нет. Но не для отпуска. Для брака.
Сначала Алина думала, что решиться будет страшно. Что рука задрожит, когда она положит ключи на стол и выйдет. Что охватит паника, начнёт штормить совесть — как же так, уйти без крика, без скандала, без сцены, просто по-английски? Но, как выяснилось, нет. Ни дрожи, ни слёз. Только какая-то странная пустота внутри, будто из неё вынули что-то важное — например, необходимость всё время всем нравиться.
Маргарита Павловна, конечно, не заметила, что Алина исчезла. Потому что в этот день ей нужно было переделать важнейшее: пропылесосить мозги Кирюши, поговорить с его бухгалтером по поводу премии, устроить допрос по поводу новых носков (они, оказывается, стирались «не так»), и заодно — обсудить, как правильно Алине варить овсянку. Соль — «не туда», молоко — «не того процента», а сама каша, прости господи, «не той консистенции».
Когда они поняли, что Алина не просто вышла за хлебом, а действительно ушла — с вещами, с документами, и, главное, с достоинством, — началась паника. Кирилл метался по квартире, как застрявшая в банке пчела. Пытался дозвониться, писал ей в мессенджерах, где их общение годами состояло из «купи хлеба» и «где мои носки». Он по инерции продолжал взывать к разуму.
Маргарита Павловна, в свою очередь, демонстрировала трагедию материнского масштаба. Она сначала плакала. Потом негодовала. Потом звонила всем подряд — от своей сестры в Сызрани до парикмахера, чтобы сообщить: «Алина сошла с ума. Бросила Кирюшу. Уехала, неблагодарная. Он же ЕЁ кормил!»
Слово «кормил» звучало особенно символично. Как будто Алина — золотая рыбка в аквариуме, которой по утрам кидают хлопья, а она, дурочка, ещё и воду баламутит.
Алина в это время сидела в маленьком номере гостиницы, где всё пахло чистыми простынями и началом чего-то нового. Она включила телефон, посмотрела на три десятка сообщений и… закрыла его. Это был её собственный, персональный акт гражданского неповиновения.
Она не отвечала. Потому что всё было ясно. Потому что назад — это туда, где мама мужа оценивает её форму ушей, метод мытья посуды, и вообще — всё.
В первый день свободы она просто спала. Без будильника, без звона кастрюль, без шёпота за дверью: «А она вообще собирается вставать?» На следующий — пошла в юридическую консультацию. Документы оформили быстро. К юристу она пришла уже подготовленной, с распечатками, паспортом и решимостью, которой позавидовала бы любая норвежская ледяная фьельд-волчица.
Юрист, женщина с мягкими глазами и чёткой интонацией, посмотрела на неё долго и сказала:
– Вам бы в психотерапию, конечно, но сначала давайте разберёмся с бумагами.
Алина кивнула. Бумаги — это конкретно. А психотерапия… потом. Если останется, что лечить.
На третий день она поехала в агентство и купила путёвку. Не в санаторий, нет. Никаких йог, бассейнов с пенсионерками и утренних зарядок под «Малиновку». Она выбрала отель у моря — один, скромный, но с балконом. Чтобы сидеть там с кофе и чувствовать: «Я, чёрт возьми, жива».
В это же время в квартире на севере Москвы Кирилл сидел за тем самым кухонным столом, на котором теперь лежало заявление о разводе. Он читал записку: «Проведите отпуск вдвоём. Так будет лучше для всех», и пытался понять, шутка ли это. Маргарита Павловна сидела рядом и пила валерьянку.
– Я знала, – повторяла она в пятый раз. – Я говорила тебе: она не пара тебе. Девка с амбициями и без мозгов. Такие в кино бегают в одних трусах и с ружьём. А не суп варят. Вот Вера…
– Мам, не начинай, – пробормотал Кирилл. Он выглядел растерянным, как человек, который пришёл за булкой, а оказался на митинге.
– Что не начинай? Я тебя вырастила! Я вложила душу, здоровье! А ты позволил, чтобы какая-то дизайнерша из интернета разрушила семью!
Слово «дизайнерша» у Маргариты Павловны шло в одном ряду с «шлюха» и «криптовалюта».
Вечерами Алина сидела в кафе у вокзала и писала что-то в блокноте. Иногда – просто слова. Иногда – грубые зарисовки жизни. Она снова стала видеть людей. Женщину, которая спорила с официантом о цене пельменей. Мужчину, который читал своему сыну «Маугли» в метро. Всё это было трогательно. И не похоже на их кухню. На суп. На «почему опять не мелко».
Её отпуск начался раньше, чем планировалось. Только теперь это был не отдых от работы. Это был отпуск от себя прежней — той, что боялась сказать «нет», боялась недовольства, боялась «что скажут».
Кирилл продолжал писать. Один раз даже прислал фото — старое, где они на пляже три года назад, улыбаются в камеру, и Алина тогда ещё была чуть более наивной, чуть менее уставшей. Он подписал:
«Помнишь это лето? Может, всё не зря?»
Алина глянула. Помнила. Тогда ещё Маргарита Павловна звонила каждые два часа и спрашивала: «Ты его намажешь кремом? Или, как всегда, сгорит?»
Да, всё было не зря. Потому что именно благодаря этим годам она теперь знала точно: свобода — это не одиночество. Это когда никто не дышит тебе в ухо фразой: «А у нас так не принято».
На четвёртый день ей позвонил отец. Он жил далеко, общались редко.
– Алиночка, мама сказала, ты ушла от Кирилла? Всё в порядке?
– Да, пап. Всё только начинается.
Он помолчал, потом сказал с мягкой горечью:
– Главное — не возвращайся ради приличия. Это самый дорогой билет обратно в ад.
– Не собираюсь, – улыбнулась она.
Маргарита Павловна тем временем продолжала названивать с разных номеров. Её гнев стал тоньше, как пыль. Уже не громила, а язвила. Последнее сообщение звучало так:
«Я слышала, ты в отеле. Очень прилично. Настоящая жена так не поступает. Но ты ведь никогда не была настоящей…»
Алина заблокировала и этот номер.
На пятый день она стояла у вокзала, с билетом в руках и лёгкой сумкой. Впереди — море. Позади — восклицательные знаки, суп и йога с Маргаритой Павловной.
Алина впервые за долгое время чувствовала себя живой. И, как это ни странно, благодарной. Потому что именно Маргарита Павловна научила её главному: вовремя уходить — это тоже талант.
Солнце на берегу было каким-то другим. Оно не пекло, как дома, сквозь запылённые окна кухни, где запах капусты и недовольства витал ежедневно. Здесь оно согревало, как руки человека, который не требует взамен ничего — ни борща, ни носков, ни отчёта за деньги.
Алина сидела на пляже в лёгком платье, с босыми ногами, зарытыми в песок, и впервые за много месяцев чувствовала не просто воздух, а присутствие самого себя.
Она смотрела, как дети бегают с ведёрками, как женщины в купальниках шепчутся под зонтами, как мужчины сутками играют в шахматы, будто от результата партии зависит судьба мира.
И в этом всем был покой.
Рядом появился Андрей. Он подошёл почти неслышно — с бутылкой воды и невидимым, но вполне осязаемым уважением к её личному пространству. Он сел рядом, ничего не спросил. Только улыбнулся. Они молчали. И было хорошо.
– Я сегодня окончательно оформила документы, – сказала Алина, глядя на горизонт.
Андрей кивнул.
– Поздравляю. Это победа. Даже если она досталась кровью и нервами.
Она усмехнулась.
– Скорее – супом и сарказмом.
Он засмеялся.
– В моём случае – ипотекой и тёщей.
Они снова замолчали. Иногда тишина — это гораздо честнее любых признаний.
В телефоне по-прежнему лежали десятки сообщений. Последние — особенно язвительные.
«Ты ещё пожалеешь!»
«Он уже смотрит на Верочку. Та хотя бы суп варит!»
«Таких, как ты, никто не берёт второй раз!»
Алина читала и удивлялась: неужели кто-то действительно верит, что жизнь женщины заканчивается вместе с браком?
Вечером она сидела в кафе у моря, ела рыбу с лимоном и думала, как удивительно быстро приходит ощущение новой жизни. Без раздражающих голосов за спиной, без постоянного «ты должна». А главное — без Кирилла. С его вечным: «Ну не начинай…» и «Давай не будем сейчас».
Именно «не будем сейчас» и превратило четыре года жизни в постоянную отсрочку — любви, уважения, взаимности.
Теперь же всё стало предельно просто. Она — одна. У неё есть ноутбук, работа, море и шанс. Не на нового мужчину. Не на очередной брак. А на себя.
Поздно вечером, лежа на белоснежных простынях отеля, Алина написала сообщение Кириллу. Одно. Последнее.
«Прощай, Кирилл. Я больше не варю суп на двоих, когда ем одна».
Она нажала «отправить» — не чтобы его вернуть или ранить. А чтобы самой поставить точку.
А утром она вышла на пляж в новом купальнике, с чашкой кофе и мыслями о будущем, в котором она — не приложение к чьей-то жизни. Не пункт в списке ожиданий. Не утварь на кухне.
Алина теперь была собой. Без оправданий. Без «я постараюсь». Без кастрюль.
