— Ты же сама говорила, что семья — это главное, — голос Тамары Сергеевны был будто намазан мёдом, но ложился на уши Алины как наждачная бумага.
Алина в этот момент ставила на плиту чайник и с усилием сдерживала себя, чтобы не ответить что-нибудь в духе “главное — вовремя уйти из токсичной семьи”. Но промолчала. Пока.
На кухне было душно. Игорь, её муж, сидел, уткнувшись в телефон, будто на этом экране можно было спрятаться от того, что вот-вот взорвётся.
— Тамара Сергеевна, у меня был тяжёлый день. Может, мы поговорим об этом завтра? — Алина попыталась вежливо, без скандала, но голос её дрожал. Не от страха, нет — от ярости, которую она давила уже третью неделю.
— Завтра?! — вскинулась свекровь. — А долги Сашки кто завтра оплатит? Ты думаешь, коллекторы будут ждать, пока ты маску для лица смоешь?
— Вот только давайте без манипуляций, ладно? — Алина резко обернулась. — Это квартира моей бабушки. Мне её оставили. В завещании. Мне одной. И вы прекрасно об этом знаете.
— Ты же жена Игоря! Какая разница, чья квартира? Главное — помочь семье, — вскинула брови Тамара Сергеевна, делая губы бантиком. — Мы же не просим вас на улице жить, просто продай — и всем легче будет!
— То есть вы предлагаете мне продать моё единственное жильё, чтобы ваш младшенький раздолбай разрулил свои ставки на спорт?
— Не ставки, а инвестиции! — встрял Саша, только что зашедший с балкона, и хлопнул бутылку пива на стол. — В крипту, между прочим.
— В жопу, между прочим, ты инвестировал, Сашенька, — отрезала Алина.
Игорь тихо хихикнул, но, наткнувшись на ледяной взгляд матери, быстро уставился в телефон снова. Алина его видела насквозь: он не был ни за неё, ни против. Он был за то, чтобы его никто не трогал. Стабильный «серый кардинал». Только без карьеры и мозгов.
— Алина, — начал Игорь наконец, с самым умиротворённым выражением лица, которое вообще только можно натянуть, — ну ты же понимаешь… Мы же вместе. У нас семья. Может, бабушка твоя с радостью бы помогла…
— Не смей! — Алина перешла на крик. — Не смей приплетать бабушку. Она бы тебе кастрюлю на голову одела, если бы услышала, как ты пытаешься вытрясти из меня её квартиру! Саша тридцать лет шляется без работы, зато теперь я должна продать жильё, потому что «инвестиции»! А ты сидишь, как тряпка. Ты же муж, Игорь. Ты должен меня защищать, а не поддерживать этот семейный цирк.
— Вот только не надо истерик, — свекровь схватила пульт и начала переключать каналы. — Женщине полезно жертвовать. Это укрепляет характер.
— Серьёзно?! А мужчине полезно что? — Алина схватила полотенце и швырнула его на стол. — Объясни мне, Игорь! Что полезно мужчине?! Быть мебелью? Или ты всё-таки что-то решаешь в этой жизни?
Игорь встал. Медленно, лениво, как будто у него был выбор — сейчас или после рекламы.
— Алиночка, ну ты же знаешь, у Саши сейчас всё сложно. И мама права — в семье надо помогать друг другу.
— Отлично. Тогда продавайте дачу! Или свою квартиру! Или Сашу — по частям! — Алина всплеснула руками. — Но мою квартиру трогать не будете. Даже если вы всей семьёй на коленях станете!
Тамара Сергеевна резко встала и подошла вплотную:
— Ты неблагодарная. Я тебя приняла как дочь. К столу сажала, на дачу звала. А ты… Всё только своё. “Моё! Моё!” Как собака над миской. Женщиной быть надо, а не бухгалтером с замашками.
Алина хрипло засмеялась:
— Приняли как дочь? Вы? Вы с первого дня смотрели, как будто я с улицы. Пили мозг, потому что я «из простой семьи», потому что «работаю в салоне», потому что у меня не туфли, а позор. И сейчас, когда у вас всё рушится, вы решили, что я должна спасать?
Саша фыркнул:
— Да ты бы без Игоря сейчас где была? Маникюрщица в Химках! А мы тебя в люди вывели!
Алина подошла к холодильнику, открыла, достала бутылку воды и грохнула её обратно, так что стекло зазвенело.
— Да, я действительно делала ногти. Зато честно. Не просила у матери квартиры, не залезала в долги. И никогда бы не подумала продать чью-то память, чтобы кто-то вылез из своего дерьма.
— Да что ты за человек такой… — пробормотал Игорь. — Всё у тебя через жопу.
Она замерла. И в этот момент что-то в ней оборвалось. Никаких криков, слёз — просто пустота.
— Спасибо, Игорь, — спокойно сказала она. — Знаешь… У тебя есть мама. Есть брат. Вот с ними и живи.
Он непонимающе моргнул.
— Ты о чём?
— О разводе, — сказала Алина чётко, как приговор. — Я завтра подаю заявление. А ты… оставайся тут. Хоть с криптой, хоть с мамой. С бабушкиной квартиры вы все, к счастью, уже выписаны. И она не ваша. И ты не мой.
— Алина, не горячись, — Тамара Сергеевна резко переменилась в лице. — Это просто разговор был. Мы не настаивали. Подумаешь, долги у Сашки. Ну, кто без долгов в наше время?
— Я, — ответила Алина. — И очень горжусь этим.
Она сняла фартук, повесила на спинку стула и ушла в комнату. Через минуту вернулась с сумкой, ключами и документами в прозрачной папке.
— Где ты собираешься жить? — удивлённо спросил Игорь.
— В своей квартире. В той самой, которую вы хотели продать, пока я не ушла в магазин.
— Так это всё из-за квартиры? — голос его стал вдруг жалобным.
— Нет. Это всё из-за тебя, Игорь, — ответила она, не оборачиваясь. — И из-за твоей мамочки с её советами, и братишки-инвестора, и твоей мужской “позиции”.
— Подожди… Ну, подумаешь, попросили. Что такого?
Алина уже стояла на пороге.
— А то, что семья — это не те, кто делит квартиру, а те, кто делит ответственность. Пока, Игорь. И не вздумай приходить. Даже с букетом. Даже с адвокатом.
Она хлопнула дверью. Не драматично, не громко. Просто… как ставят точку в предложении, которое больше не хочется перечитывать.
В квартире пахло прошлым. Старыми книгами, мятой простынёй и чуть-чуть — нафталином. Алина не жила здесь почти два года, с тех пор как переехала к Игорю. Квартира досталась ей от бабушки: двухкомнатная, советская планировка, ещё хранившая уют её детства. В углу стоял сервант, в нём — бокалы с золотой каёмкой и конфетница в виде лебедя. Всё как тогда, когда бабушка доставала «Рафаэлки» к её приходу, будто она не внучка, а почётный гость из МИДа.
А теперь — снова её квартира. И всё по-честному: завещание, вступление в наследство, оплата налога. Только никого из «родни» это, видимо, не смущало.
Она поставила сумку на табурет у окна, села и уставилась в стену. Ту самую, за которой стояли книжки, оставленные бабушкой: Чехов, Дюма, Оруэлл и… толстый том гражданского кодекса. Бабушка у неё была специфическая, но предусмотрительная.
Алина молча провела рукой по столу. Он был покрыт клеёнкой в синие цветочки, та уже начала трескаться на сгибах. И вдруг — всхлип. Не громкий, не театральный, а рваный, как будто где-то под рёбрами лопнула связка.
— Ну и дура я, конечно, — пробормотала она себе под нос. — Выбрать этого маменькиного чемпиона. На кой чёрт он мне сдался?
Телефон молчал. Ни одного звонка от Игоря. Ни сообщения. Ни «прости», ни «ты была права», ни даже банального «куда ты ушла». Только свекровь прислала голосовуху:
— Алина, я вот что тебе скажу. Женщина, которая бежит от семьи — это не женщина, а девка с характером. Игоря ты не тянешь, и по уровню, и по уму. Так что подумай. Пока тебя обратно ещё готовы принять.
Алина прослушала сообщение пять раз. Потом нажала «удалить». Потом — ещё раз «удалить». И включила чайник. Плевать. Обратно — ни за какие коврижки. Даже если Саша начнёт «инвестировать» в нефть и газ.
За окном смеркалось. Был август, ещё тепло, но в воздухе уже чувствовалась осенняя тоска. Как будто всё — и погода, и жизнь — подсказали ей: всё, сезон закрылся. Теперь другой сценарий. Без Игоря. Без его мамы. Без семьи, которая больше напоминала партсобрание.
Она вышла на балкон — тот самый, где бабушка сушила бельё и хранила трёхлитровые банки. Внизу играли дети. Кто-то кричал «Не в меня, дурак!», кто-то бегал с мячом. Алина вдохнула воздух и вдруг вспомнила: у неё ведь тоже есть мама. И мама ничего не знает.
Позвонила.
— Алло, мам, привет…
— Алиночка? Ты чего такая тихая?
— Я… уехала от Игоря. Развод подаю.
Пауза.
— Слава тебе, Господи, наконец-то! Я уж думала, ты там свекровь в рабство сдала, раз не выходишь на связь.
— Мам…
— А что? Ты посмотри на себя. Кожа да кости. Ни одного приличного фото за два года. И всё время с этим кислым лицом. Я думала, ты у них как сиделка живёшь. То пирог им, то полы. А твой этот… как его… «игорёк» — он тебе не пара. Вот сразу видно — мужчина с глазами, но без стержня.
— Спасибо, мам. Поддержка — как всегда, уровень бог.
— Не злись. Просто рада, что очнулась. К тебе можно приехать?
— Нет. Пока нет. Мне нужно немного тишины.
— Ну, тишины у тебя будет — хоть выкатывай на подносе. Обниму тебя позже, как придёшь в себя. И знаешь что?
— Что?
— Ты у меня — настоящая. А настоящие не живут с пустыми. Они сами себе семья.
Алина выключила телефон и села у окна. На кухне снова звенела тишина. Но она была — своя. Ни криков, ни упрёков. Только ты и чайник.
На следующий день с утра она пошла в МФЦ. Очередь, как обычно, тянулась до небес. У окошка с надписью «Семейные споры» сидела женщина с красной сумкой, бубнила что-то про «делёжку дачи», и Алина вдруг поняла: она не одна. Таких, как она, — целый мир. Просто у каждой свой Игорь. И своя Тамара Сергеевна.
Вечером, вернувшись домой, она нашла у двери… букет.
Нет, не розы. Не лилии. А… гладиолусы. Мама Игоря обожала гладиолусы. Он их ненавидел. Значит, не от него. Записка была вложена в целлофан:
Алина, ты поступила правильно. Я всегда знал, что ты сильная. Прости, что не сказал раньше.
— Костя.
Она замерла. Костя. Одноклассник. Первый парень, который подарил ей шоколадку. Потом уехал в Москву, стали врачом. Один раз переписывались, потом потерялись. Последний раз виделись на похоронах бабушки. И всё. Она даже не знала, что он запомнил её.
На следующий день пришёл Игорь. Без цветов, без пакета. Просто в кроссовках и майке с вытянутыми локтями.
— Алина, ты серьёзно?
Она молча кивнула.
— Ты понимаешь, что я тебя люблю?
— Нет, Игорь, не понимаю.
— Но мы же были семьёй!
— Нет, мы были чем-то вроде мини-филиала твоей мамы. У нас даже почта приходила на её имя.
— Ты изменилась, — буркнул он, сжав кулаки.
— Нет. Я стала собой. Ты просто впервые это видишь.
Он долго стоял, потом сжал губы и ушёл. Не хлопнул дверью. Просто закрыл. Как страницу в книге, которую никогда не дочитает.
Алина вернулась на кухню и достала ту самую конфетницу в виде лебедя. Положила в неё шоколадку. И вдруг поняла: ей больше не нужно ничего делить. Ни квартиру. Ни себя.
Прошла неделя.
Алина снова начала спать. Не тревожно, не с подскакиваниями, не вцепившись в одеяло, как в последнюю соломинку. А по-настоящему — с расслабленными плечами, без мыслей, кто чем недоволен и кто чего «ждёт от женщины».
Она записалась к врачу, купила новый матрас (старый был как спина Саши — мягкий и бесполезный), наконец-то сделала себе стрижку, которую давно хотела, — каре. Сама себе напомнила девочку из университета: ту самую, которая ещё верила, что любовь — это союз, а не сделка между уставшей женой и безвольным сыном своей мамы.
Костя, между тем, писал ей каждый день. Не навязчиво. Просто как человек, который знает: торопить того, кто только вышел из пожара, глупо. Он прислал фото из своего кабинета:
Скучно без тебя тут. Бабки спорят, кто первый. Приходи — разрулишь. Всё по справедливости у тебя получается.
Алина улыбалась. Впервые за долгое время не потому, что «надо быть вежливой». А потому что — хочется.
Но в пятницу всё опять пошло наперекосяк.
Дверь позвонили так, будто вызывали пожарных. Она открыла — на пороге стояла Тамара Сергеевна. В руках — папка с документами, на лице — кислота, мощнее уксуса.
— Нам нужно поговорить, — без приветствия.
— Нам? — Алина облокотилась на дверной косяк. — Вы не ошиблись дверью? Приёмная бывших свекров на два этажа ниже.
— Хватит шуток, — прошипела та. — Саша подал на банкротство. А квартира — совместно нажитое имущество.
— Простите, что?
— Ты же жила с Игорем, значит, квартира — общее имущество!
— Так, стоп. Квартира оформлена на меня ДО брака. Она унаследована. Это чётко прописано в законе. Вы что, думаете, я идиотка?
— Ты жила с ним. Он платил за продукты, за коммуналку.
— За коммуналку?! — Алина захохотала. — Вы в суде это скажете? Он мне носки свои по квартире разбрасывал — тоже «вклад в быт»?
— Мы всё равно подадим. Игорь страдает. Я мать. Я его защищаю.
— Вы его душите, Тамара Сергеевна, — сказала Алина спокойно. — И он даже этого не понимает. Или делает вид. А теперь — до свидания. И больше не приходите. Если что — мой юрист с вами свяжется.
— Ты испортила ему жизнь! — взвизгнула она. — Мужика сломала! Из-за квадратных метров!
Алина шагнула ближе:
— Нет. Его жизнь испортила вы. А я просто спасаю свою.
Она закрыла дверь. Медленно, с достоинством. Но внутри — всё дрожало. Как в суде быть? Что они ещё придумают? И в этот момент — снова звонок. Не в дверь, а в телефон.
Костя.
— Ну как ты?
— Приходила… твоя любимая.
— Жива осталась?
— Еле.
— Тогда встречай меня через пятнадцать минут. Сюрприз.
— Костя, мне не до сюрпризов. Я тут, возможно, в суд по недвижимости иду.
— Поверь, тебе очень пригодится мой сюрприз. Всё. До встречи.
Через пятнадцать минут Костя стоял в коридоре с… мужиком. Строгий костюм, папка, очки. Внешность — как у человека, который может объяснить Конституцию на пальцах.
— Знакомься. Николай Викторович. Юрист по семейному и наследственному. Он тебе всё расскажет.
— Простите, а вы что — мой телохранитель? — прищурилась Алина.
— Почти, — кивнул Николай. — Я уже ознакомился с вашей ситуацией. С заявлением, которое готовит ваш бывший. Сразу скажу — шансов у него, как у чайной ложки стать аквалангом.
— Что?
— Ноль. Всё, что оформлено ДО брака, и получено по наследству — ваше личное имущество. Ни он, ни его «семейка» не имеют права даже смотреть на эту квартиру.
— Но они хотят…
— Пусть хотят. Хотеть — не значит иметь право. А вот вы имеете полное право на иск о моральной компенсации, если они продолжат вас тревожить.
Алина села. Сердце колотилось, как сумасшедшее. То ли от облегчения, то ли от того, что впервые за долгое время она была не одна.
— Костя… — прошептала она. — Ты это всё… зачем?
Он присел рядом. Улыбнулся.
— Потому что хочу, чтобы у тебя была не просто свобода, а защита. Не просто квартира, а дом. Я всегда… я тебя не забыл, Алина. Я просто ждал, пока ты сама выйдешь. Из той… клетки. Теперь ты вышла. А я — рядом.
Она смотрела в его глаза. Без слов. Потому что иногда — слова мешают.
Через неделю пришло официальное уведомление: суд отказал Игорю и его маме в признании имущества совместным. Алина распечатала бумагу, повесила на холодильник и впервые за долгое время закричала от радости.
Вечером Костя снова был у неё.
— Ну что, хозяйка, пустишь?
— Только если с пирожками.
— Пирожки будут. Главное — ты.
Она открыла ему дверь. Но уже не как «бывшая жена кого-то», а как женщина, которая снова себе принадлежит. И которую — впервые — не делят, не покупают, не ломают.
А просто любят.
