Анне исполнилось тридцать семь. Утром она проснулась от запаха кофе — ароматный, чуть горький, такой, каким варил только Сергей. Когда они только начали жить вместе, она дёргалась от каждого скрипа на кухне — боялась, что он что-то разобьёт или испортит. А сейчас лежала и слушала, как он шаркает тапками, хлопает шкафчиком, ставит турку. Привычные звуки, как шум старого холодильника — раздражают, но без них как-то пусто.
Она села в постели, потянулась. В окно бился яркий луч — июнь, солнце уже в шесть утра как кувалдой по шторам. Встала, прошла мимо зеркала, бросила взгляд — волосы растрёпаны, футболка вытянута, но фигура ещё держалась. «Скоро сорок, а ничего так», — подумала она и тут же вздохнула: «Скоро сорок» — как приговор. Но пока — праздник.
Сергей встретил её на кухне с улыбкой.
— Ну что, именинница, — сказал он, обнял сзади, поцеловал в щёку. — Варёное яйцо и бутерброд с колбасой. Завтрак королевы.
— Королевы ЖЭКа, — фыркнула Анна, садясь за стол. — Где торт? Где свечи? Где шампанское?
— Вечером будет. Всё будет, — сказал он с такой серьёзной миной, что она нахмурилась.
— Ты чего такой загадочный?
— Я же сказал — вечером. У меня для тебя кое-что есть. Особенное. Ты офигеешь.
Она рассмеялась, но внутри шевельнулось: странно он это сказал. Не подарок, не сюрприз, а именно «кое-что особенное». От Сергея можно было ждать всего. Он мог и сережки купить, и люстру на кухню повесить, а мог и с телефоном в унитаз залезть — «посмотрел, как там работает слив, и уронил».
Они вместе три года. Поженились быстро, после полугода встреч. Жили в квартире Анны — двухкомнатной, доставшейся от бабушки. Сергей говорил: «Ты же понимаешь, я же к тебе не из-за квартиры», — так часто, что Анна начинала сомневаться, что он не из-за квартиры.
Работал он в автосервисе, руки вечно в мазуте, ногти с чёрным ободком, даже когда мылся. Зато умел чинить всё: утюг, чайник, смеситель, даже стиралку однажды воскресил, когда она начала биться током. А ещё умел шутить. Про соседей, про жизнь, про себя. Особенно про себя. Это обезоруживало. Анне нравилось, что он не строит из себя героя, не выёживается. Правда, иногда — слишком не выёживается. Валяется на диване, пиво, телек. Или сидит в гараже, как в бункере. Но она прощала — за смех, за тепло, за ощущение, что рядом кто-то есть.
Вечером пришли подруги, бывшая коллега из банка и соседка с первого этажа. Наташа принесла шампанское, Ира — салат с курицей, сама Анна приготовила запечённые бёдра, греческий, порезала сыр и выложила на тарелку колбасу. Всё как обычно. Все как дома. Только внутри — дрожь.
Сергей сидел молча, ел, посмеивался, но взгляд у него был отрешённый. Как будто ждал чего-то.
После девяти все разошлись. Анна вымыла посуду, надела халат и уже собралась ложиться, когда Сергей вдруг сказал:
— Пойдём, у меня всё готово.
Она удивлённо посмотрела:
— Что готово?
Он достал из-за шкафа конверт. Тот был плотный, светло-серый. Она раскрыла — и замерла.
Там лежали документы.
— Это… — начала она, но он перебил.
— Слушай внимательно, — голос был другой, не мягкий, не весёлый. Холодный. — Тут заявление о дарении. На квартиру. На меня. Твоя подпись и моя. И всё, мы — семья. Без этих твоих «моя квартира, мои правила».
Анна медленно опустила конверт на стол.
— Это ты называешь особенным подарком?
— Да. Потому что это — шаг. Мы вместе, значит, всё общее. Или как? Ты мне не доверяешь?
— Сергей, ты серьёзно? — голос её дрожал. — Ты что, считаешь, что если я не перепишу квартиру — значит, я тебя не люблю?
Он пожал плечами:
— А ты сама подумай. Сколько мы живём? Три года. И всё это время я — как квартирант. Твоё, твоё, твоё… Я устал.
— Ты устал? — голос у неё сорвался. — А я? Я тебя вообще к себе пустила! В дом, где каждая полка бабушкой покупалась! Ты знаешь, сколько слёз я здесь пролила? А ты — заявление. Как будто у нотариуса романтика больше, чем у нас.
Сергей поднялся, подошёл ближе:
— Анна, это же просто. Подписала — и живём спокойно. У тебя остаётся право пожизненного проживания, ты в курсе? Всё по закону.
Она отступила, как от удара:
— А ты в курсе, что я тогда вообще теряю всё? Всё! Это не ты мне — это я тебе! Я не дура, Серёж. Я не из тех, кто ради «доверия» теряет крышу над головой.
Он резко развернулся, прошёлся по комнате, пнул тапок:
— Знаешь что? Если ты мне не веришь — так и скажи. Только не делай из меня вымогателя.
— А ты кто? — она смотрела на него и не узнавала. — Ты правда думал, что я это подпишу? И сразу после праздника? Ты ещё кольцо сними, чтобы совсем красиво было.
Он бросил:
— Ладно. Думай. У тебя есть неделя. Потом решай: или мы семья, или ты хозяйка квартиры — но одна.
Он ушёл на кухню, хлопнув дверью. Анна села на кровать, держась за виски. Мысли метались, как мухи. Сначала — злость. Потом — ужас. Потом — пустота.
Она не могла уснуть. В три ночи прошлась по комнатам, как будто искала подтверждение — что всё это правда. Комод. Шторы. Стул с коцками. Всё, что было её жизнью, теперь — объект торга.
Наутро он ушёл рано. Сказал только:
— Я у Лёхи. Если передумаешь — позвони.
Она не ответила. Закрыла за ним дверь. Прислонилась лбом к косяку. И впервые за три года почувствовала, что живёт с чужим человеком.
Первое, что Анна сделала утром — закрыла на два оборота замок. Буднично, почти машинально. Только когда щёлкнул ключ, она осознала: боится. Не за жизнь — за пространство. За то, чтобы никто не входил, не давил, не ставил ультиматумов под видом любви.
Сергей не появлялся три дня. Телефон молчал. В мессенджере — синий кружочек и фраза: «был в сети 7 минут назад». Она ловила себя на мысли, что каждое «был в сети» колет. Как игла под ноготь. Не написал. Значит — обиделся. Значит — ждёт, что она сломается.
Но она не ломалась. Варила суп. Мыла пол. Вытирала пыль с комода бабушки. И разговаривала с собой вслух.
— Дарение, — сказала она один раз в пустоту, — он хотел, чтобы я отдала. Просто взяла — и отдала. Квартиру. Жизнь. Себя. А потом, что? Скажет: теперь и выписывайся?
Она вспоминала, как в молодости мать уговаривала её оформить дарственную на отчима. Мол, всё равно в семье живёшь. Тогда она не согласилась. Мать дулась месяц, потом махнула рукой. Но теперь история повторялась — только хуже.
На четвёртый день Сергей вернулся. Без предупреждения, с пакетом из «Пятёрочки» и обиженным видом, как будто это она исчезла на неделю, а он переживал у Лёхи под одеялом.
— Ну что, надулась? — сказал он, поставив пакет на кухонный стол. — Или думала, я без тебя сопьюсь?
Анна повернулась от плиты, где варился компот:
— Ты вообще собирался объясниться?
— А что тут объяснять? — пожал он плечами. — Я честно сказал, что хочу. Не за спиной, не хитрил. А ты — сразу в позу.
— В позу?! — она вспыхнула. — Я тебе не гимнастка, чтоб в позу вставать. Я просто не хочу, чтобы меня использовали!
Он усмехнулся:
— Да ладно, кто тебя использует? Ты сама всё преувеличиваешь. Хочешь, я нотариуса сменю? Хочешь, напишем, что если развод — квартира обратно тебе? Что ты ещё хочешь?
— Я хочу, чтобы ты перестал считать меня дурой! — она ударила ладонью по столу. — Ты думаешь, я не знаю, зачем это всё? У тебя долги? Или кто-то тебе нашептал, что если я сдохну — ты квартиру получишь?
Он побледнел. Даже отступил на шаг.
— Анна, ты вообще слышишь, что говоришь?
— Слышу. И очень хорошо. А ты слышишь, что просишь? Ты не подарка хочешь — ты страховку. Ты не любви хочешь — а гарантии.
Он сел на табурет, ссутулившись. Уставился в пол.
— Я просто хотел, чтобы всё было по-настоящему. А не «моя хата с краю».
— По-настоящему? — голос у неё дрогнул. — По-настоящему — это когда доверие. А не бумажка у нотариуса. Или ты думаешь, если будет бумажка, я вдруг стану другой? Мягче? Щедрее?
Он молчал.
Она пошла в комнату. Захлопнула дверь. Долго сидела на диване, обхватив себя руками. Не плакала. Слушала, как он там шумит на кухне — гремит кружками, хлопает дверцей холодильника, сыплет сахар. Всё это было раздражающе знакомо. Всё это раньше было уютом. А теперь — вторжением.
На следующий день он снова ушёл. Сказал, что на смену. Взял свой рабочий рюкзак, постучал пальцами по косяку — мол, пока — и исчез. И снова — тишина.
Через два дня пришла свекровь.
Анна как раз срезала зелёный лук на окне. Услышала звонок, подошла к двери. За ней стояла Тамара Павловна — худая, прямая, как жердь, в строгом плаще и с таким выражением лица, как будто она пришла на похороны.
— Аннушка, — сказала она мягко, но голос был ледяной. — Можно на минуточку?
Анна помедлила, но открыла.
Тамара Павловна прошла на кухню, осмотрелась, села на стул.
— Я недолго. Просто поговорить. По-человечески.
Анна стояла у раковины, не оборачиваясь.
— Говорите.
— Я всё знаю. Сергей мне всё рассказал. Ты не хочешь оформлять квартиру. Это, конечно, твоё право. Но…
— Вот с этого «но» и начинается манипуляция, — перебила Анна, повернувшись. — Тамара Павловна, вы ко мне с претензией?
— С советом. — Она сложила руки на коленях. — Ты не молодеешь, Аннушка. И дети у вас пока не получаются, я знаю. Так может, стоит подумать о будущем? У Сергея ведь больше ничего нет. Он всю душу в тебя вложил.
Анна медленно подошла ближе. Голос у неё стал тихим:
— Душу? Или расчёт?
— Ты несправедлива. Он мужик, он хочет стабильности. А ты… Ну, извини, но ты держишь его на коротком поводке. Всё «моё», всё «сама». Семья — это не так.
— А как? — в голосе Анны появилась сталь. — Когда женщина даёт, а мужчина берёт? И ещё говорит — «иначе ты меня не уважаешь»?
Тамара Павловна пожала плечами:
— Женщина должна быть мудрой. Если ты не подпишешь — он уйдёт. А потом, не обижайся, когда встретит ту, что поймёт.
Анна замерла.
— Вы сейчас угрожаете?
— Я предупреждаю, — ровно сказала свекровь. — Не всё измеряется документами. Есть вещи, которые не вернёшь, когда упустишь.
Она встала, поправила плащ, подошла к двери. Прежде чем выйти, добавила:
— А ты подумаешь. Женщина в твоём возрасте должна думать головой.
Когда она ушла, Анна стояла в коридоре как вкопанная. Потом пошла в ванну. Закрыла дверь. Села на крышку унитаза и уставилась в пол.
«Сорок лет — не девочка. Без детей. Без поддержки. Без своего мужчины, если честно. Только комната, шкаф, подушка и старый сервиз бабушки. Да, квартира — моя крепость. И я должна её защищать».
Потом встала. Умылась. Посмотрела в зеркало.
— Сама себе и подруга, и адвокат, и муж. Привыкай, Анька, — сказала вслух.
Вечером зазвонил телефон.
Сергей.
— Ну что, ты подумала? — голос был почти добрый, почти прежний.
— Да, подумала.
— И?
— Я решила, что мне нужна пауза. Длинная. И без тебя.
Молчание. Потом — резкий выдох.
— Ты с ума сошла?
— Нет. Я наконец-то протрезвела.
— Это всё моя мать, да? Она опять с вилами пришла?
— Это всё ты. И твоё лицо, когда ты протягивал мне те бумаги.
Он тяжело дышал.
— Хорошо. Тогда жди повестку. Я своё просто так не оставлю.
— Жди. Я тоже кое-что готовлю, — сказала она и отключила.
Положила трубку. Села за стол. Разложила перед собой документы: свидетельство о праве на наследство, выписку из Росреестра, копии квитанций. Потом открыла ноутбук. Нашла вкладку: «Юридическая консультация. Семейные и жилищные споры».
Набрала:
«Здравствуйте. Хочу развестись. Муж требует переоформления квартиры. Какие действия лучше предпринять в первую очередь?»
Нажала «отправить».
Это было не гнев. Это было прозрение.
Анна проснулась в полной тишине. Сначала не поняла, сколько времени. В комнате серо, словно утро затаилось за плотными шторами. Голову сдавливало — не от вина, от тревоги. Мысли, как пчёлы: гудят, жалят, не дают встать.
Вчера пришла повестка. Из мирового суда. Сергей подал иск — требовал «признания доли в совместно нажитом имуществе», то есть в квартире. Указал, что жил, ремонтировал, улучшал. Анна держала бумагу в руках, как мину: знала, что взорвётся.
Она думала: «Он реально пошёл на это. Пошёл по беспределу. Не ушёл по-человечески — пошёл по суду». И всё в ней оборвалось.
Собралась быстро. Надела строгие брюки, закрытую чёрную рубашку, убрала волосы. В зеркале — другая Анна. Не именинница, не «Анечка», не «солнышко». Женщина. Хозяйка своей жизни. Одинокая, да. Но не сломанная.
Перед выходом заперла дверь на все замки. Потом вернулась, достала из шкафа старую папку, в которой хранились копии всех документов, чеки на мебель, письма бабушки. Всё, что могло хоть как-то доказать: эта квартира — её. Не их, не «семейная», не «совместно нажитая» — её.
На судебном заседании было душно. Мировой судья — женщина лет пятидесяти — глядела устало, как будто уже всё видела и знала. Сергей пришёл в светлой рубашке, с аккуратно подстриженными ногтями. Сел, как ни в чём не бывало. Улыбнулся.
— Здравствуйте, Анечка.
— Не анечка, — коротко бросила она.
Он начал говорить. Уверенно, мягко, с ноткой обиды. Мол, три года жил, всё делал по дому, вкладывался морально, материально, даже плитку в ванной сам клал. Анна слушала, и у неё сжимались кулаки. «Да ты эту плитку купил на мои деньги. И даже чек на меня оформлен», — хотела сказать. Но промолчала. Подала свой пакет — со всеми копиями, выписками, доказательствами. Говорила спокойно. Без эмоций. Даже не глядя на него.
Судья кивала, задавала вопросы. Потом объявила перерыв.
Сергей подошёл в коридоре.
— Мы могли бы договориться. Без всего этого. Просто подписала бы — и точка. Я ведь не враг.
Анна посмотрела ему в глаза. Улыбнулась — впервые за долгое время.
— А теперь ты — да.
Он вздрогнул.
— Ты озлобилась.
— Я научилась. И ты помог.
Судья вынесла решение через неделю. В иске отказано. Оснований для признания совместной собственности нет. Квартира — личное имущество Анны. Всё.
Она прочла постановление трижды. Потом села на кухне. В тишине. На старом стуле, за тем же столом, где он протягивал ей конверт. Перед глазами — как в кино: тот вечер, шампанское, слова про «особенное», и вдруг — удар в лицо.
Телефон зазвонил через день. Сергей.
— Ну что, довольна? Добилась?
— Да, — ответила она. — Добилась, что ты теперь не вернёшься.
Он молчал. Потом тихо сказал:
— Удачи.
Она не ответила. Просто нажала «Сбросить».
Вечером собрала его оставшиеся вещи — рубашки, триммер, фотографию с отдыха в Сочи, где он в смешной панаме. Положила в пакет. Вынесла в подъезд. Поставила у двери. Позвонила. Ушла.
На следующее утро пакета не было.
Через неделю сняла обручальное кольцо. Положила в коробочку. Засунула в ящик стола, под пачку платёжек. Даже не закрыла ящик. Просто ушла в ванну. Посмотрела в зеркало.
Улыбнулась. Настоящей, уставшей, но честной улыбкой.
Она была одна.
Но впервые за долгое время — в безопасности.
