У Елены был тихий утренний ритуал: кофе в огромной кружке с надписью «CEO of everything», включённая кофемашина и ровно 4 минуты молчания перед тем, как начнётся день. Не медитация, а, скорее, попытка вспомнить, на кой чёрт она вообще когда-то вышла замуж за Виктора. Последние месяцы этот вопрос начинал грызть, как новая пломба после халвы.
Компания Елены росла — склад арендовали второй, сотрудников было уже двадцать человек, а на прошлой неделе она сама себе выдала бонус в размере двухсот тысяч. Без согласования. Потому что можно.
А вот Виктор…
— Ты встал? — крикнула она из кухни.
— А смысл? — ответ из спальни прозвучал с таким трагическим надрывом, будто у него только что забрали долю в «Газпроме», а не просто выключили PlayStation.
Виктор официально не работал уже полгода. Неофициально — никогда и не стремился. Первое время Елена думала, что это просто кризис. Потом — что он ищет себя. А теперь — что он ищет дурака. Или, вернее, держится за ту, которую уже нашёл.
Когда он вышел на кухню, то выглядел так, как будто всю ночь спасал мир. Халат, растянутые треники, лицо человека, которого разбудили ради чего-то настолько неважного, как семья.
— Ты знаешь, что сегодня к нам Нина Петровна придёт? — спросил он между зевками.
— Я не заказывала сеанс духовной инквизиции. И не понимаю, почему мать моего мужа считает, что может приходить ко мне домой как к себе в огород, — спокойно, почти машинально, ответила Елена.
— Она скучает. Ей просто нужно тепло. Понимание.
— Пусть обнимет батарею. И поймёт, что это не её квартира.
Виктор скривился. Этот разговор происходил уже в третий раз за неделю.
— Лена, ну это тоже мой дом, — сказал он с нажимом, с которым обычно выговаривают «я тебя люблю» в турецких сериалах, перед тем как выкинуть жену с балкона.
— Пока мы не развелись — да. Но ты как-то очень активно тестируешь мои нервы на прочность.
Он хотел что-то сказать, но тут прозвенел звонок. Как в театре: занавес, внимание, на сцену выходит драма. Или её мать.
Нина Петровна появилась в прихожей как будто из воздуха: с сумкой, которой можно было бы вынести продукты на троих пенсионеров, в твидовом пальто и с выражением лица, будто Елена — невестка, а преступница, укравшая у неё жизнь, сына и лучший ковёр.
— Здрааасте… — протянула она так, будто наступила в воспоминания о молодости.
— Доброе утро, Нина Петровна, — сдержанно кивнула Елена, одновременно нажимая на внутреннюю кнопку «не послать».
— Ты, Леночка, всё такая же занятая. Весь дом без души. Пылища стоит. Виктор худой, как мотылёк после пылесоса. Ему ж питаться надо, витаминами. А не этими… смузи, — и она указала на стакан, в котором Елена, между прочим, выжимала себе половину дневной нормы магния.
— А вы, Нина Петровна, всё такая же внимательная, — ответила Елена, поджав губы. — Прямо чувствую, как ваше присутствие насыщает воздух токсинами.
— Вот сразу язвишь. Я ведь как мать. Всё про семью думаю. Нам надо поговорить.
И села. Без приглашения. Как на трон. Или в роддом к чужому ребёнку — нагло и уверенно.
— Ты ведь успешная женщина, — продолжала свекровь. — Не без греха, конечно. Рано на работу ушла. Сына одного оставляла. Ну и понятно — он теперь ищет женское тепло, а ты… как в офисе, только без галстука.
— Он ищет, а я всё оплачиваю. По-моему, всё честно, — отрезала Елена.
— Он мужчина! У него сейчас трудный период. Ты должна помочь. Например… Алена — сестра его — в беду попала. Там… кредит. Срочно нужно три миллиона. Ты же можешь.
В этот момент кофе чуть не поперхнулся Елене в глотке. Три. Миллиона. Рублей. И это говорила женщина, которая возмущалась, что она купила туалетную бумагу не по акции.
— Нина Петровна, — медленно, с расстановкой произнесла она. — А вы с ума сошли? Или вы с Аленой по очереди бьётесь лбом о телевизор?
— Как ты с матерью мужа разговариваешь?! — воскликнула та, вскакивая.
— А вы в мою жизнь лезете, будто у вас ключи от всего! — сорвалась Елена.
Виктор в это время изображал… подушку. Потому что на диване, как обычно, он лежал и делал вид, что не при делах.
— Скажи ей что-нибудь! — обратилась Нина к сыну.
— Лена, ну не горячись. Может, просто дашь денег? Потом как-нибудь вернут… — пробормотал он, не поднимая глаз.
Пауза. Такая гробовая, что если бы в этот момент рухнул потолок — это было бы как смена декораций, не больше.
— Ты… серьёзно? — спросила она. — Ты правда сейчас просишь меня взять три миллиона и отдать твоей сестре? Которая в жизни даже не поблагодарила? А ты лежишь тут, как морская звезда с ипотекой, и считаешь это нормой?
— Ну я же не прошу себе. Это Алена…
— А кредит, который ты взял на моё имя — он тоже «для Алены»? — вдруг перебила его Елена.
Молчание.
— Ты… знала?
— У меня, как ни странно, приходит смс от банка. И вот эти «одобрено, 920 000 рублей» — знаешь, немного напрягают.
— Леночка… — начала свекровь, но Елена подняла руку.
— Всё. Шоу закончено. Деньги — это не любовь. И если ты, Виктор, этого не понимаешь — то не я должна тебе объяснять, а, видимо, коллекторы.
Она встала и вышла из комнаты. Её шаги были быстрыми. Сильными. В этих каблуках можно было, кажется, пройтись по чужим надеждам, не споткнувшись.
А в гостиной остались два человека, у которых был план. Только вот хозяйка квартиры больше не входила в его рамки.
Квартира дышала пустотой. Елена выключила свет на кухне, но продолжала сидеть за столом. Перед ней — банковские документы, кофе остыл, но остался на месте. В голове — оглушающая тишина. Не такая, как после грозы, а такая, как после удара.
Тот самый кредит на 920 тысяч, который Виктор оформил на неё, оказался не один. Второй был в другом банке. Третий — на потребительские нужды, под какие-то чудовищные проценты, оформленный через онлайн-приложение, в её отпуск, когда она была в Турции. А она ещё удивлялась, почему её симка была «вне зоны». Да, потому что муж сидел дома и ворочал её паспортом, как свою трудовую. Только от последней было больше пользы.
Звонок. Опять он.
— Ты чего трубки не берёшь? — Виктор говорил с уставшим наигранным раздражением. — Мы ж просто поговорили…
— Поговорили? Ты меня ограбил. Только без маски. Хотя, честно, я бы предпочла, чтоб ты был с мешком на голове — хоть не видела бы твою физиономию.
— Ну что ты заводишься, Лена? Всё не так страшно. Я просто не знал, как сказать… Думал, заработаю, отдам, всё уладится…
— Ты взял на меня кредиты. Три. Скопом — почти два миллиона. И думал, я не узнаю? А потом попросил ещё три для сестрички, которая звонит мне раз в год, чтобы уточнить, можно ли у меня пожить, пока у неё «неурядицы». У неё в жизни столько неурядиц, что МЧС пора вызывать.
— Да ты что, мне не доверяешь? — голос уже с вызовом. — Я же твой муж! Мы семья!
— О, вот это ты вовремя вспомнил! Когда орал на меня, что я слишком занята, чтобы рожать, или когда рассказывал друзьям, что «женился по любви, но, если честно, жена — босс», ты тоже чувствовал себя частью семьи?
Он молчал.
— Всё, Вить. С меня хватит. Я завтра иду в банк. Потом — к юристу. А потом — к нотариусу. Потому что я решила: раз ты не уважаешь то, что я строила десять лет, мне не по пути с тобой.
— Ты разводиться хочешь? — глухо.
— Не хочу. Я буду. — И отключила.
Всю ночь она не спала. Ни от кофе, ни от адреналина, ни от злости. Она стояла у окна и смотрела на город. Миллионы окон, миллионы семей. И где-то ещё такая же женщина, с усталостью в глазах и тоном недоверия в голосе, будет спрашивать мужа — почему он не пришёл домой. Или зачем продал машину. Или почему их дача теперь у сестры.
А утром — пришёл адвокат.
— Я понимаю, что тяжело, — сказала Ася, её подруга и юрист. — Но всё это можно оформить. Доля квартиры — твоя. Бизнес — только твой. Ты заранее это предусмотрела. А вот кредиты… Ну, придётся доказывать, что ты не брала их сама. Сложно, но реально.
— Я не боюсь. Знаешь, чего я реально боюсь? Что я буду жить дальше с ним. И однажды проснусь в своей же квартире, но без кухни, потому что он сдал её за биткоины какому-то кулинарному блогу.
— Ты всё ещё шутки шутишь. Значит, жива. Значит, прорвёшься.
На третий день после того разговора Виктор вернулся. Без предупреждения. Как грибы после дождя: нежеланный и вонючий.
— Ну ты чего, — сказал он сразу с порога. — Всё так раздула! Это ж семья, Лена. Бывают сложности!
— А ты — как та сложность, от которой хочется нажать «удалить аккаунт».
— Я же сказал — отдам. — Он подошёл, положил руки на стол, навис. — Давай как взрослые люди. Поговорим. Без этих… юристов.
— Убери руки, — сказала она спокойно. — А то у меня начнутся непредсказуемые реакции. У меня тут нож для лимонов — он, правда, тупой, но если долго и с эмоцией — сработает.
Он отдёрнул руки.
— Ты серьёзно? Всё вот так взять и закончить?
— Не закончить, Виктор. Закончила я тогда, когда ты впервые врал мне в глаза и думал, что я не замечаю. А сейчас я просто озвучиваю финальные титры.
И тут в дверь постучали.
Нина Петровна.
— Ну что там у вас за цирк опять?! — возмутилась она, проходя мимо сына, словно он — вешалка.
— Я его не пущу больше. Можете не приходить, — сразу сказала Елена. — Мне не нужен муж, который меня обворовал. И мама, которая считает, что я — банкомат.
— Как ты с пожилыми людьми разговариваешь?!
— Прекрасно. Я вас, Нина Петровна, даже уважаю. Знаете за что? За наглость. Вот если бы вы с такой энергией работали, как манипулируете — вы бы «Газпром» купили. Без сдачи.
— Ты что, правда его выгоняешь?! Это же сын! Муж! Ты не жена, ты…
— Я — человек. И знаешь, Виктор, — она повернулась к нему, — ты меня предал. Не когда кредит оформил. А когда врал, день за днём, и думал, что я такая занятая, что даже не замечу.
Он молчал. А потом… уселся.
— Я не уйду.
— Это моя квартира, Виктор.
— Но я же тут прописан. По закону. Ты меня не выгонишь.
Пауза.
— Ага… Ну, значит, пойдём по-другому.
И вот тут — она позвонила полицейскому участковому.
Спокойно, чётко, по-деловому. Сказала, что её муж находится в состоянии конфликта, проявляет агрессию, отказывается покидать её частную собственность и она просит зафиксировать нарушение. Участковый сказал: «Вызываю наряд». И добавил: «Муж у вас, конечно, лох. Но формально прав. Надо через суд».
Она кивнула. Выдохнула. И набрала риэлтора.
— Да, добрый день. Мне нужна квартира. Неважно где. Главное — без прописанных клопов.
Прошло два дня.
Она сидела на полу в новой квартире. Без мебели. Без претензий. Без мужа. Рядом коробка с вещами. И бутылка шампанского, которую она берегла «на особый случай».
— Ну что, — сказала она сама себе. — Развод — это не провал. Это… как сбросить старую прошивку. С багами. С вирусами. И, наконец-то, поставить обновление.
И нажала «play» на музыке.
Гремел Земфира. А за окном была ночь. И полная тишина. Такая… освобождающая.
Прошло три месяца.
Суд шёл туго, как пробка в старом коньяке: всё вроде логично, а открыть не получается. Виктор, как и обещал, не уходил без боя. Подал встречный иск, требовал «свою долю» в квартире, которую он даже не выбирал, когда они её покупали. Потому что тогда он был «уставшим инженером с идеями», а она — женщиной, которая тащила всё на себе, включая ипотеку, дизайн, и мать Виктора, которую пришлось заселить на два месяца «пока ремонт в комнате закончится» (он шёл полгода, и закончили они ссорами и порванными шторами — в смысле, шторами чужими, из магазина).
Теперь же Виктор требовал всё.
— Я же поддерживал тебя морально, Лена! — кричал он в суде, разводя руками, будто дирижировал симфонией абсурда. — Она бы ничего не достигла без моей атмосферы!
— Атмосферы? — не выдержала она. — Атмосферы лени, токсичности и пижамы с дыркой? Это что, у вас, новое направление в менеджменте?
Судья кашлянул и попросил вести себя сдержанно.
Алена — сестра — тоже пришла. Вся в жалости и драме. Надела очки, будто ей плохо видно, и тихим голосом сказала:
— У нас такая семья. Мы все очень… зависим друг от друга. Я без брата не выживу. А если он будет один — он сломается. А если он сломается — он не сможет помогать мне. А я… — и тут голос дрогнул — …я тогда совсем останусь на дне.
Судья покивал. А Елена подумала: «Вот где у неё талант. Не к работе, не к учёбе. А к произношению ‘дно’ с интонацией Оскара».
После суда Виктор попытался опять «поговорить». Он ждал её возле здания. На нём была куртка, которую она ему когда-то купила. Та самая, которая стоила как половина его кредита.
— Лена, ну что ты делаешь? Разве ради этого мы жили? Я же не чужой тебе.
— Нет, Вить, ты именно что чужой. Просто раньше я не хотела это признавать.
— Ты изменилась. Стала холодной. Бизнес испортил тебя.
— Нет, бизнес меня спас. От тебя.
Он хотел схватить её за руку. Она отпрянула.
— Не трогай меня. Мы закончили.
— Но у нас же были чувства! Любовь!
— Нет. У нас был ипотечный договор, совместные ужины и общая подписка на Netflix. Всё остальное я додумывала сама.
Он молчал. А потом уронил последнюю карту:
— Мама заболела. Очень. У неё давление. И сердце. Ты же не оставишь её?
— Я её никогда и не брала. Так что пусть с ней останется тот, кто её вырастил. А я займусь собой.
Он смотрел на неё, как на предателя.
А она смотрела — как на человека, который больше не может ей навредить.
Через месяц суд вынес решение:
— Квартира — её. Кредиты — его. Имущество — делить нечего, потому что его не было. А эмоциональные убытки — компенсируются свободой.
Елена вышла из суда не просто счастливой. Освобождённой. Впервые за много лет она почувствовала — никто не тянет её вниз. Ни муж. Ни его мама. Ни его сестра, как паук, обмотавшая всех своей бедностью.
Она поехала в офис. Собрала команду.
— С сегодняшнего дня у нас новое направление. Мы запускаем проект для женщин, которые выходят из токсичных отношений. Курсы. Финансовая грамотность. Юристы. Психологи. Помощь. Без жалости, без слёз, только действие.
— А название? — спросили её.
— «Заново».
Вечером она сидела на кухне. Новый ремонт, свежие стены. Музыка. Шампанское. Она читала смс от бывшего:
«Я скучаю. Ты всё равно останешься моей женой в сердце. Ты просто сейчас злая. Но ты не такая…»
Она ответила:
«Ты прав. Я уже не такая. Слава Богу.»
И заблокировала номер.
За окном пошёл дождь. Но внутри было тепло. Потому что у неё теперь было главное — она сама. Целая. Настоящая. Без вранья.
