«Раз это мои деньги, то не вам их считать», – холодно бросила я свекрови. Три года я терпела ее тотальный контроль, отчеты за каждую чашку кофе и унизительные упреки в транжирстве, пока мы копили на общую ипотеку. Я думала, что эта фраза поставит точку, но она стала началом настоящей войны. Свекровь решила мстить, превратив мою жизнь в ад, а муж оказался перед выбором: квартира, которую сулила мать, или я. Он сделал свой выбор в тот вечер, когда она поставила свой главный ультиматум.
***
Квартира пахла тремя вещами: валокордином, жареной картошкой и несбывшимися надеждами. Мы с Андреем жили здесь, в царстве его матери Анны Петровны, уже третий год. Трехкомнатная «сталинка» с высокими потолками, лепниной под слоями побелки и паркетом, скрипевшим, как старый корабль, казалась огромной и одновременно удушающе тесной. Особенно тесной она становилась по вечерам, когда мы втроем собирались на кухне.
«Леночка, ты сегодня на обед потратилась? Я видела чек из «ВкусВилла» в мусорке», – начинала Анна Петровна, помешивая свой вечный кисель из пачки. Голос у нее был тихий, вкрадчивый, но каждое слово впивалось под кожу тонкой иголкой.
«Да, Анна Петровна, взяла себе салат. Не успевала приготовить», – отвечала я, стараясь сохранять нейтральный тон.
«Салат… Триста пятьдесят рублей за траву. На эти деньги можно было три килограмма картошки купить. И на всю неделю бы хватило».
Андрей, мой муж, ерзал на стуле и пытался сменить тему: «Мам, ну что ты опять. Лена устала на работе, имеет право».
«Имеет право, конечно, – вздыхала свекровь, и в этом вздохе было столько вселенской скорби, будто я не салат купила, а продала фамильное серебро. – Только вот ипотека сама себя не накопит. Мы же для вас стараемся, для вашего будущего гнездышка».
«Мы» – это было ключевое слово. «Мы» означало, что я, Лена, дизайнер в крупном рекламном агентстве с зарплатой выше средней по Москве, и Андрей, системный администратор, были лишь неразумными детьми. А она, Анна Петровна, пенсионерка, была главным казначеем и стратегом нашего семейного бюджета.
Наш бюджет хранился в старой металлической коробке из-под печенья. Каждый месяц, в день зарплаты, мы с Андреем клали туда по семьдесят процентов своего дохода. Остатки предназначались на «личные расходы». Но личными они были лишь на бумаге. Любая моя покупка, будь то новое платье на распродаже или поход с подругой в кафе раз в месяц, подвергалась тщательному досмотру и осуждению.
«Леночка, зачем тебе пятое платье? У тебя шкаф не закрывается», – говорила она, хотя в моем шкафу висело три платья на выход и пара офисных.
«Леночка, кофе в кофейне? Это же грабеж! Дома можно сварить».
Я терпела. Я стискивала зубы и улыбалась, потому что любила Андрея. Потому что понимала: его мать выросла в другое время, когда дефицит и экономия были нормой жизни. Потому что мы действительно копили на мечту – на первый взнос по ипотеке. На свою собственную квартиру, где не будет пахнуть валокордином и где никто не будет заглядывать в мой кошелек.
Андрей, разрываясь между нами, чаще всего принимал позицию миротворца. «Лен, ну пойми, она просто переживает за нас», – говорил он мне по ночам, когда мы уходили в свою комнату, единственное место, где можно было дышать свободно.
«Она переживает или контролирует? Андрей, я зарабатываю не меньше тебя. Я вкладываю в эту коробку огромную часть своих денег. Почему я должна отчитываться за каждую чашку кофе?» – шептала я, чтобы не услышала свекровь.
«Ну потерпи еще немного, котенок. Вот накопим, съедем, и все будет по-другому», – он обнимал меня, и я утыкалась ему в плечо, проглатывая обиду.
И я терпела. Я носила старые джинсы, отказывалась от встреч с подругами, врала, что обедала на работе, хотя сама давилась принесенным из дома бутербродом. Все ради общей цели. Коробка из-под печенья пухла от купюр, а я – худела от стресса. Анна Петровна же, казалось, получала от этого контроля какое-то извращенное удовольствие. Она вела амбарную книгу, куда записывала все поступления и «неоправданные траты» (в этой графе почти всегда стояло мое имя).
Однажды вечером я вернулась с работы особенно уставшая. Сдала сложный проект, получила премию. Захотелось порадовать себя и близких. Я купила дорогой торт, бутылку хорошего вина и небольшой букет фрезий для свекрови.
«О, какие траты!» – протянула Анна Петровна, принимая цветы без тени улыбки. – «Леночка, на эти деньги можно было бы купить курицу и приготовить ужин на два дня».
Вино она пить отказалась, сказав, что у нее давление. Торт попробовала, скривившись: «Слишком сладко. Одна химия».
В тот вечер, лежа в кровати и глядя в потолок, я впервые поймала себя на мысли, что эта квартира, на которую мы так отчаянно копим, может стать не гнездышком, а новой, усовершенствованной клеткой. Потому что дело было не в деньгах. Дело было во власти. И я эту власть добровольно отдавала. Но я еще не знала, что мое терпение почти на исходе, и скоро прорвет плотину, которую я так долго и тщательно строила.
***
Все началось с электронного письма. Оно пришло на мою рабочую почту тусклым ноябрьским утром. «Последний шанс записаться на эксклюзивный курс по 3D-визуализации от мирового гуру дизайна». Я давно следила за этим курсом. Это был не просто очередной онлайн-семинар, это был пропуск в высшую лигу. Специалисты, прошедшие его, удваивали свой доход в течение года, получали проекты от международных компаний. Это была не трата, а самая настоящая инвестиция.
Я открыла страницу с описанием. Стоимость… Стоимость кусалась. Очень сильно. Сумма была сопоставима с двумя моими «личными» месячными бюджетами, которые я и так почти не тратила. Или с доброй десятой частью того, что лежало в заветной коробке из-под печенья. Сердце заколотилось. С одной стороны – мечта, карьерный скачок, возможность наконец-то выйти на тот уровень, где я сама смогу диктовать условия. С другой – неизбежный скандал с Анной Петровной.
Я закрыла ноутбук. «Нет, это безумие», – сказала я себе. – «Сейчас главное – ипотека».
Но мысль о курсе не отпускала. Она зудела, как заноза. На работе я стала замечать, что мои текущие навыки уже на пределе. Новые проекты требовали новых знаний, и я все чаще чувствовала, что начинаю отставать. Молодые и дерзкие выпускники вузов наступали на пятки. Курс был моим шансом сделать качественный рывок вперед, обезопасить свое профессиональное будущее. И, как следствие, наше общее будущее с Андреем. Ведь если я буду зарабатывать больше, мы быстрее накопим на квартиру. Логично же?
Я решила поговорить с Андреем. Выбрала момент, когда мы гуляли в парке в выходной, подальше от ушей его матери.
«Андрюш, тут такое дело… Есть один курс профессиональный. Очень крутой. Он дорогой, но он окупится сторицей, я уверена», – начала я издалека.
Андрей слушал внимательно, кивал. Он всегда меня поддерживал в профессиональных начинаниях.
«Звучит здорово. А что за курс?»
Я рассказала ему все в деталях: про преподавателя, про программу, про перспективы. Глаза у меня горели.
«Я тебя понимаю, котенок. Это действительно важно для тебя. А сколько он стоит?» – спросил он, и я поняла, что это ключевой вопрос.
Я назвала сумму. Андрей нахмурился и присвистнул.
«Ого… Это серьезно. Лен, ты же понимаешь, что мама…»
«Я понимаю, что мама устроит Армагеддон. Но, Андрей, это мои деньги! Я получила премию, я могу себе это позволить. Это вклад в наше будущее! Я смогу больше зарабатывать, мы быстрее закроем эту ипотеку!» – мой голос дрожал от волнения.
«Я-то понимаю, – вздохнул он. – Но как ей это объяснить? Она же увидит списание. Или ты хочешь взять из общей коробки?»
«Нет, конечно! Со своей карты оплачу. Но она все равно узнает. Она же требует у меня выписки по карте, чтобы «проверить, нет ли скрытых трат».
Мы помолчали. Шуршание листьев под ногами казалось оглушительным.
«Может, пока не говорить ей? Оплати, начнешь учиться. А потом, когда будет результат, тогда и скажем», – предложил Андрей.
Это был компромисс, но какой-то трусливый. Жить в постоянном страхе, что твой «обман» раскроется. Но другого выхода я не видела. Я была благодарна Андрею даже за такую поддержку. Он хотя бы не сказал «нет».
Вечером, когда все уснули, я сидела на кухне с ноутбуком. Руки дрожали, когда я вводила данные карты. Нажать кнопку «Оплатить» было все равно что прыгнуть с парашютом. Секундное сомнение, глубокий вдох, щелчок мыши. Платеж прошел. На почту упало письмо с подтверждением и доступом к первым лекциям.
Я почувствовала смесь восторга и ужаса. Восторг от того, что я это сделала, что вложилась в себя, в свое развитие. И леденящий ужас от того, что будет, когда Анна Петровна узнает. Я закрыла ноутбук и тихо прокралась в нашу комнату. Андрей спал. Я смотрела на него и думала: неужели мы, двое взрослых, работающих людей, должны так бояться его матери? Неужели наша мечта о собственной квартире стоит этого унижения и вечной лжи?
Следующие две недели прошли в напряжении. Я занималась по ночам, когда свекровь уже спала, прятала конспекты и скрывала следы своей «противозаконной» деятельности. Анна Петровна, словно что-то чувствуя, стала еще более подозрительной. Она могла зайти в нашу комнату без стука, заглядывала через плечо, когда я сидела за компьютером. Атмосфера в квартире стала такой густой, что ее можно было резать ножом. Я знала, что это затишье перед бурей. И буря не заставила себя ждать.
Развязка наступила в субботу. По иронии судьбы, это был день «финансового отчета». Раз в месяц Анна Петровна устраивала ревизию нашего бюджета. Она садилась за кухонный стол, надевала очки, раскладывала свою амбарную книгу, чеки и наши банковские выписки, которые мы обязаны были предоставлять. Процедура была унизительной, но стала настолько привычной, что я воспринимала ее как поход к стоматологу – неприятно, но неизбежно.
В этот раз я особенно нервничала. Выписка с моей карты, где черным по белому была прописана сумма, заплаченная за курс, лежала на столе, как мина замедленного действия. Я надеялась, что свекровь, как обычно, пробежится по строчкам глазами, поворчит на мелкие траты и не заметит главного. Андрей сидел рядом, напряженный, как струна, и делал вид, что увлеченно читает новости в телефоне.
Анна Петровна медленно водила пальцем по строкам. «Так… Продукты… Аптека… Хозтовары… Леночка, а это что за перевод такой крупный? «Образовательная платформа»? Ты что, опять какую-то ерунду купила?»
В ее голосе пока не было гнева, лишь привычное недовольство.
Я сглотнула. «Анна Петровна, это не ерунда. Это очень важный курс по повышению квалификации. Он поможет мне в работе, я смогу больше зарабатывать для нашей общей цели». Я старалась говорить спокойно и убедительно, как на презентации у клиента.
Свекровь сняла очки и посмотрела на меня в упор. Ее глаза, обычно водянисто-голубые, потемнели и стали похожи на два кусочка стали.
«Повышение квалификации… А ну-ка, скажи мне, Леночка, сколько стоит это твое «повышение»?»
Тишина на кухне стала оглушительной. Андрей оторвался от телефона. Я понимала, что врать бессмысленно.
Я назвала сумму.
Анна Петровна несколько секунд молчала, переваривая информацию. Потом ее лицо медленно начало наливаться краской. Она резко стукнула ладонью по столу так, что подпрыгнули чашки.
«Ты в своем уме?!» – ее тихий голос сорвался на визг. – «Ты выбросила на ветер целое состояние! Целое состояние! Мы тут каждую копейку считаем, я себе колготки новые купить не могу, штопаю старые, а она… она на какие-то курсы деньги спускает!»
«Мам, перестань, это Леныны деньги, ее премия», – попытался вмешаться Андрей, но она его словно не слышала.
«Ее деньги? А ипотека у нас чья будет? Общая! Значит, и деньги общие! Лучше бы в коробку положила! Мы бы на месяц раньше нужную сумму собрали! Ты о будущем вообще думаешь? Или только о своих платьях да курсах?» – она размахивала моей выпиской, как флагом.
Во мне что-то оборвалось. Годы терпения, проглоченных обид, унизительных отчетов – все это разом хлынуло наружу. Вся моя накопленная усталость и злость сконцентрировались в одной точке. Я встала, посмотрела ей прямо в глаза и произнесла слова, которые, кажется, зрели во мне все эти три года. Я сказала это холодно, четко, без крика.
«Анна Петровна. Это моя премия, которую я заработала своим трудом. Я сама решила, как ею распорядиться. И раз платите за это не вы, то не вам и контролировать мои расходы».
На кухне воцарилась мертвая тишина. Даже старый холодильник , казалось, перестал гудеть. Лицо Анны Петровны из красного стало мертвенно-бледным. Она смотрела на меня так, будто я ее ударила. Губы ее дрожали.
Андрей смотрел то на меня, то на мать, и на его лице был написан неподдельный ужас. Он понимал, что только что произошло нечто непоправимое. Рубикон был перейден.
Первой нарушила молчание свекровь. Она медленно поднялась, ее руки тряслись.
«Я… я для вас все… жизнь на вас положила… а ты…» – прошептала она, и в ее глазах блеснули слезы. Но это были не слезы обиды. Это были слезы ярости и оскорбленного самолюбия. Она развернулась и, не сказав больше ни слова, ушла в свою комнату, громко хлопнув дверью.
Я осталась стоять посреди кухни, тяжело дыша. Адреналин бил в ушах. Я впервые в жизни дала ей отпор. И это было страшно и одновременно… сладко. Я почувствовала, как с плеч упал невидимый груз.
«Лен, ты что наделала?» – прошептал Андрей. В его голосе не было осуждения, только растерянность и страх.
«Я сказала правду, Андрей. То, что должна была сказать три года назад», – ответила я, все еще не отводя взгляда от двери, за которой скрылась его мать.
Мы оба понимали, что это не конец скандала. Это было лишь его начало. Настоящая война была объявлена, и поле боя – наша маленькая кухня – еще увидит много сражений. Но в тот момент я знала одно: я больше не буду молчать.
***
Если я думала, что после моей тирады наступит ясность, я жестоко ошибалась. Вместо открытой конфронтации Анна Петровна избрала тактику партизанской войны, превратив нашу квартиру в сцену для своего театра одного актера. Главной темой ее выступлений стала демонстративная, всепоглощающая экономия, призванная уколоть меня как можно больнее.
Началось все с еды. На следующий день после скандала на ужин нас ждала гречка. Пустая, серая, сваренная на воде, без масла и соли. Она стояла на столе в большой кастрюле, и рядом – больше ничего.
«Кушайте, деточки, – сказала Анна Петровна с трагическим выражением лица, садясь за стол. – Мясо нынче дорого. А нам ведь надо копить, раз уж Леночка решила вкладываться в образование, а не в семейный бюджет».
Андрей бросил на меня извиняющийся взгляд и молча наложил себе каши. Я же чувствовала, как во мне закипает злость. Это было так мелко, так по-детски. Я молча встала, достала из холодильника яйца и поджарила нам с Андреем яичницу. Анна Петровна смотрела на меня с укоризной, как на расточительницу, пускающую по миру голодающую семью.
Дальше – больше. Она перестала покупать свой любимый кефир, заявив, что «обойдется водичкой». Начала ходить по квартире и выключать за мной свет, даже если я выходила из комнаты на минуту. «Электричество нынче не бесплатное, Леночка. Каждая копеечка на счету!» – говорила она с тяжелым вздохом. Вершиной этого театра абсурда стал вечер, когда я застала ее в ванной, штопающей капроновые колготки. Она сидела, согнувшись в три погибели, с иголкой и ниткой, и вид у нее был такой страдальческий, будто она последняя из рода Романовых, вынужденная заниматься черной работой.
«Анна Петровна, да что вы делаете? Выбросьте их, я куплю вам новые!» – не выдержала я.
«Что ты, деточка, не нужно на меня тратиться, – подняла она на меня свои кроткие, полные вселенской скорби глаза. – Я уж как-нибудь перебьюсь. Лучше эти деньги на ипотеку отложим. Каждая сотня рублей важна».
Это было невыносимо. Ее жертвенность была настолько фальшивой, что от нее сводило зубы. Она не экономила, она наказывала меня, выставляя бездушной эгоисткой, которая пустила по миру собственную свекровь. И самое ужасное, что эта тактика частично работала. Чувство вины, смешанное с раздражением, грызло меня изнутри. Я начала сомневаться в своей правоте. Может, я и правда была слишком резка? Может, стоило промолчать?
Андрей оказался в самом эпицентре этой тихой войны. Он метался между нами, как загнанный зверек. Вечерами он пытался говорить с матерью.
«Мам, ну прекрати этот цирк. Ты же знаешь, что у нас есть деньги. Зачем ты ешь пустую гречку?»
«Сынок, я хочу помочь вам. Хочу, чтобы вы поскорее купили свою квартиру. Я же вижу, Леночка не понимает всей серьезности. Может, мой пример ее чему-то научит», – отвечала она своим мученическим тоном.
Потом он приходил ко мне.
«Лен, я тебя прошу, не реагируй. Она специально тебя провоцирует. Просто игнорируй».
«Как я могу это игнорировать, Андрей? – срывалась я. – Мы живем в театре абсурда! Твоя мать морит себя голодом у меня на глазах, чтобы я почувствовала себя виноватой! Это ненормально!»
«Я знаю, что ненормально! – повышал голос он. – А что ты мне предлагаешь делать? Выгнать ее из собственной квартиры? Или развестись с тобой? Я люблю вас обеих, я разрываюсь на части!»
Такие разговоры заканчивались тяжелым молчанием. Мы отдалялись друг от друга. Напряжение висело в воздухе постоянно. Наш дом перестал быть домом. Он стал полем битвы, где каждый неверный шаг мог привести к взрыву. Мой курс, который должен был стать источником радости и новых возможностей, превратился в яблоко раздора. Я занималась урывками, не чувствуя никакого вдохновения. Каждая открытая лекция напоминала мне о том, какую цену я за нее плачу. И цена эта измерялась не в деньгах, а в разрушенных нервах и угасающих отношениях с мужем.
Однажды вечером, после очередной сцены с выключенным светом и вздохами о дороговизне жизни, я сидела в нашей комнате и смотрела в окно на огни чужих квартир. В них горел свет, и мне казалось, что там живут счастливые люди, которые не штопают колготки из принципа и не едят пустую гречку в наказание. И тогда во мне зародилось сомнение, страшное и холодное, как ноябрьский ветер за окном. А стоит ли вообще брать эту общую ипотеку? Стоит ли привязывать себя к общему будущему, если даже мои личные деньги, мой личный выбор становятся предметом такого жестокого и изощренного контроля? Может быть, свобода стоит дороже любых квадратных метров? Эта мысль испугала меня, но, зародившись, уже не отпускала.
***
Сомнение, поселившееся в моей душе, росло с каждым днем. Оно было похоже на сорняк, который сначала незаметен, а потом прорастает сквозь асфальт, разрушая все на своем пути. Идея общей ипотеки, еще недавно казавшаяся светлой и единственно верной целью, теперь выглядела как ловушка. Я представила, как мы покупаем квартиру, и Анна Петровна, как главный инвестор нашего счастья (ведь она «экономила на всем»), получает пожизненное моральное право приходить к нам без предупреждения, делать замечания по поводу ремонта и продолжать контролировать наши расходы. От этой картины у меня по спине пробегал холодок.
Я поняла, что мне нужен совет со стороны. Человек, не вовлеченный в нашу семейную драму. Моя лучшая подруга Катя была именно таким человеком. Мы встретились в небольшой кофейне – я настояла на встрече вне дома, чтобы вырваться из гнетущей атмосферы хотя бы на час.
«Ты выглядишь ужасно, Ленка», – сказала Катя вместо приветствия, внимательно разглядывая мои темные круги под глазами.
Я заказала самый большой и сладкий капучино, наплевав на возможные упреки, и выложила ей все. Про курс, про скандал, про пустую гречку и штопаные колготки. Катя слушала молча, лишь изредка качая головой.
«Это не экономия, это психологическое насилие, – вынесла она вердикт, когда я закончила. – Она не деньги твои считает, она твою волю подавляет. Она боится потерять контроль над сыном, а ты для нее – главная угроза. Ипотека для нее – это просто идеальный инструмент, чтобы держать вас обоих на коротком поводке еще лет двадцать».
Слова Кати были жестокими, но они попали в самую точку. Это было именно то, что я чувствовала, но боялась себе признаться.
«И что мне делать? – спросила я растерянно. – Андрей ее любит, он не пойдет против нее».
«А ты себя любишь? – прямо спросила Катя. – Лена, тебе нужно съезжать. Вам с Андреем нужно жить отдельно. Даже на съемной квартире. Да, это отложит покупку своей. Да, это будет тяжело финансово. Но вы либо станете настоящей, отдельной семьей, либо ваша семья развалится под гнетом его мамы. Третьего не дано».
Мысль о съемной квартире казалась мне дикой. Мы же так долго копили, отказывали себе во всем. Уйти на съем – означало перечеркнуть все эти усилия, признать поражение.
«Это шаг назад», – пробормотала я.
«Нет, – возразила Катя. – Это шаг в сторону. Чтобы потом сделать два шага вперед. Подумай об этом».
Домой я возвращалась в полной растерянности. Но слова Кати прочно засели в голове. Вечером, когда все уснули, я снова открыла ноутбук. Но на этот раз я не стала включать лекции по дизайну. Я открыла сайт с объявлениями по аренде жилья. Сначала просто из любопытства. Я смотрела на фотографии маленьких, но уютных однокомнатных квартир где-нибудь на окраине Москвы. Смотрела на цены, прикидывала в уме наш с Андреем совокупный доход.
Я увидела небольшую студию недалеко от метро. Свежий ремонт, пустая, но чистая. Без «бабушкиной» мебели и ковров на стенах. Цена была подъемной, если затянуть пояса. Я представила, как мы с Андреем живем там. Одни. Как мы сами решаем, что есть на ужин – гречку или стейк. Как я могу спокойно заниматься своим курсом, не прячась по ночам. Как мы можем просто сидеть в тишине, не боясь, что сейчас откроется дверь и начнется очередной спектакль.
Эта картина была настолько манящей, что у меня перехватило дыхание. Это было то, чего я хотела на самом деле. Не квадратные метры в собственности через пять лет мучений. А свободу. Прямо сейчас.
Я начала действовать тайно. Сохраняла в закладки понравившиеся варианты. Составила примерный бюджет на жизнь в съемной квартире. Подсчитала, сколько денег нам понадобится на залог и первый месяц. Сумма получалась внушительной, но не заоблачной. Часть денег у меня была на личном счете – то, что я успела сэкономить до того, как все доходы стали «общими».
Я ничего не говорила Андрею. Я боялась его реакции. Боялась, что он сочтет меня предательницей, разрушающей общую мечту. Я должна была сначала все продумать, подготовить почву, найти идеальный вариант. Мой тайный план побега стал для меня глотком свежего воздуха. Он давал мне силы терпеть ежедневные представления Анны Петровны. Я улыбалась ей, кивала, когда она в очередной раз рассказывала про цены на капусту, а сама мысленно уже расставляла мебель в нашей будущей маленькой, но своей крепости. Я знала, что впереди меня ждет самый сложный разговор в моей жизни – разговор с мужем. Но впервые за долгое время у меня появился не просто план, а надежда.
***
Кульминация наступила в воскресенье. Анна Петровна объявила, что готовит «праздничный ужин». Само это словосочетание в контексте последних недель звучало зловеще. Весь день она гремела на кухне кастрюлями, и по квартире плыл забытый аромат запеченной курицы. Это было так не похоже на ее недавний аскетизм, что я сразу почувствовала подвох.
Вечером мы сели за стол. Накрахмаленная скатерть, лучшая посуда, та самая курица в центре стола. Все это выглядело как декорации к важному спектаклю. Андрей был напряжен, я – насторожена. Анна Петровна, напротив, сияла. Она налила Андрею и себе по бокалу вина (того самого, которое я когда-то купила, и которое было забраковано как «химия»), мне же демонстративно поставила стакан с соком.
«Ну, давайте выпьем, – торжественно произнесла она. – Сегодня у нас большой день».
Мы недоуменно переглянулись с Андреем.
«Я долго думала над сложившейся ситуацией, – начала она издалека, сделав глоток вина. – Я понимаю, вам тяжело копить. Я вижу, как Леночка срывается, покупает ненужные вещи…»
Я сжала вилку так, что побелели костяшки пальцев, но промолчала.
«Я понимаю, что молодость хочет всего и сразу. И я решила вам помочь. По-настоящему».
Она сделала паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.
«Я продаю дачу. Документы уже у риелтора. Это старый домик, но земля там хорошая. Думаю, выручу за нее…» – она назвала сумму. Сумма была очень крупной. Она покрывала больше половины стоимости однокомнатной квартиры, на которую мы копили.
Я опешила. Андрей тоже. Он смотрел на мать с открытым ртом.
«Мама… ты серьезно? Зачем? Это же твоя дача, ты ее так любишь…»
«Ради будущего моего сына и его семьи я готова на все, – патетично заявила Анна Петровна, бросив на меня значимый взгляд. – С этими деньгами и вашими накоплениями вы сможете купить квартиру уже через пару месяцев. Без всякой ипотеки. Или с самой минимальной».
Это был ход конем. Это было предложение, от которого невозможно отказаться. Я почувствовала, как меня накрывает волна растерянности и… страха. Я понимала, что у такой щедрости обязательно будет цена. И я не ошиблась.
«Но есть одно условие», – продолжила свекровь, и ее голос снова стал стальным. Она посмотрела прямо на меня.
«Я отдам вам эти деньги, но с этого момента всеми финансами в семье буду распоряжаться я. Чтобы не было больше никаких «неожиданных» трат. Я создам вам правильную систему, научу экономить. И когда я увижу, что Леночка действительно поняла цену деньгам и научилась быть хорошей, экономной хозяйкой, я передам вам всю сумму. Считайте это моим вкладом и моим контролем за этим вкладом».
Вот оно. Цена свободы. Точнее, цена рабства. Она не просто предлагала деньги. Она предлагала мне сделку: я полностью и безоговорочно отказываюсь от своей финансовой независимости, от права голоса, от самой себя, а взамен получаю долю в бетонной коробке. Она покупала меня. Оптом.
В голове пронеслись все последние недели: пустая гречка, штопаные колготки, мои тайные поиски съемной квартиры. Все встало на свои места.
Я медленно положила вилку на тарелку. В ушах звенело. Я посмотрела на Андрея. Он был ошеломлен, но в его глазах я увидела не ужас от предложения матери, а… надежду? Надежду на то, что вот оно, решение всех проблем. Легкий путь.
И в этот момент я поняла, что больше не могу. Не могу играть в эти игры, не могу быть товаром, который покупают.
Я встала. Спокойно, без дрожи в голосе.
«Спасибо за предложение, Анна Петровна. Оно очень щедрое. Но мы его не принимаем».
Свекровь застыла с бокалом в руке. «Что?»
«Я отказываюсь от вашей помощи. И от ваших денег. И от вашего контроля, – я говорила тихо, но каждое слово отдавалось эхом в наступившей тишине. – Мы с Андреем съезжаем. На съемную квартиру. Мы будем жить самостоятельно».
Я повернулась к мужу. Его лицо было белым как полотно.
«Андрей, я больше так не могу. Я люблю тебя, но я не могу жить в этой клетке. Я хочу свою жизнь. С тобой. Но отдельно. Завтра я позвоню по объявлению, которое нашла. Надеюсь, ты поедешь со мной».
Я не стала дожидаться ответа. Ни его, ни ее. Я просто развернулась и ушла в нашу комнату, закрыв за собой дверь. Я села на кровать и только тогда почувствовала, как сильно бьется мое сердце. Я сделала свой ход. Теперь очередь была за Андреем. И от его выбора зависело все. Не только будущее нашей семьи, но и то, останется ли у нас вообще семья.
***
За дверью комнаты повисла тишина, тяжелая и вязкая. Я сидела на краю кровати, не решаясь даже дышать, и ждала. Каждая секунда растягивалась в вечность. Что сейчас происходит на кухне? Что она ему говорит? Убеждает, давит на жалость, угрожает? Я приготовилась к худшему – к тому, что дверь откроет Андрей и скажет, что я сошла с ума, что мы не можем отказаться от такого шанса, что он остается с матерью.
Прошло минут десять, показавшихся мне часом. Наконец, дверь тихонько скрипнула. Вошел Андрей. Он молча закрыл за собой дверь, подошел и сел рядом со мной на кровать. Он не смотрел на меня, его взгляд был устремлен в пол.
«Она сказала, что если я уйду с тобой, я ей больше не сын», – глухо произнес он.
У меня сжалось сердце. Вот он, главный удар. Тот, которого я боялась больше всего.
Я молчала, давая ему время. Я понимала, что в его голове сейчас идет титаническая борьба. Вся его жизнь, вся его система координат рушилась.
Он поднял на меня глаза. В них была боль, растерянность, но не было осуждения.
«Я собирал вещи, когда ты ушла, – тихо сказал он. – Я просто ждал, когда она закончит говорить».
Я не сразу поняла смысл его слов. А когда поняла, из глаз хлынули слезы. Это были слезы облегчения, благодарности и безграничной любви. Он выбрал меня. Он выбрал нас. Нашу семью.
«Собирай самое необходимое. Уедем сегодня же. Переночуем в гостинице, а завтра позвонишь по своему объявлению», – сказал он твердо, и я увидела перед собой не мальчика, разрывающегося между мамой и женой, а взрослого мужчину, принявшего самое важное решение в своей жизни.
Мы собирались в тишине, стараясь не шуметь. Складывали в спортивные сумки одежду, ноутбуки, документы. Анна Петровна больше не выходила из своей комнаты. Квартира, казалось, затаила дыхание. Когда мы уже стояли в коридоре, обутые, с сумками в руках, ее дверь открылась. Она стояла на пороге, бледная, постаревшая на десять лет, и смотрела на нас, как на предателей.
«Прости, мама», – это все, что сказал Андрей.
Она ничего не ответила. Просто смотрела, как за нами закрывается входная дверь, отрезая нас от прошлой жизни.
Первые недели были похожи на безумный квест. Мы сняли ту самую студию на окраине. Она была крошечной, почти пустой. У нас был только надувной матрас, два стула и маленький столик. Мы ели лапшу быстрого приготовления из пластиковых контейнеров и чувствовали себя самыми счастливыми людьми на свете. Впервые за долгое время мы были одни. Мы могли говорить обо всем на свете, не понижая голоса. Могли ходить по квартире голышом. Могли оставить на ночь грязную посуду в раковине, и за это нас никто не упрекал. Это была наша территория. Наша свобода.
Финансово было трудно. Почти все наши «личные» сбережения ушли на залог и оплату первого месяца. Мы снова начали копить, но теперь уже для себя. Создали новую таблицу бюджета в Excel, где не было графы «неоправданные траты». Каждая покупка обсуждалась, но это было партнерское обсуждение, а не допрос с пристрастием.
Я с головой ушла в свой курс. Теперь мне никто не мешал. Я занималась с азартом и вдохновением, и результаты не заставили себя ждать. Через три месяца я сдала финальный проект и почти сразу получила предложение от крупной студии на удаленную проектную работу с гонораром, который вдвое превышал мою месячную зарплату. В тот день мы купили бутылку шампанского и нашу первую собственную вещь в новую квартиру – удобное кресло.
С Анной Петровной мы не общались. Андрей несколько раз пытался ей позвонить, но она не брала трубку. Было больно, но мы оба понимали, что нужно время.
Прошло около полугода. Однажды у Андрея зазвонил телефон. Неизвестный номер. Это была соседка Анны Петровны. Сказала, что та сильно простудилась, лежит с высокой температурой и никого не пускает.
Мы приехали не раздумывая. Дверь была не заперта. Анна Петровна лежала в своей комнате, бледная и слабая. Увидев нас, она отвернулась к стене. Я молча прошла на кухню. Сварила куриный бульон, заварила чай с малиной и лимоном. Поставила все на поднос и занесла ей.
«Вам нужно поесть, Анна Петровна. И выпить лекарство», – сказала я тихо.
Она долго молчала, потом медленно повернулась. В ее глазах не было злости. Только усталость и что-то похожее на смирение.
«Спасибо, Леночка», – прошептала она.
Это было начало долгого и трудного пути к примирению. Отношения уже никогда не станут прежними, и слава богу. Мы больше не были детьми, живущими под ее крылом. Мы стали отдельной семьей, которая приезжает в гости к маме. Мы научились выстраивать границы. Анна Петровна, кажется, тоже медленно училась принимать новую реальность. Она больше не лезла с советами о деньгах, но иногда привозила нам банки с соленьями со своей дачи, которую она так и не продала.
Мы все еще живем на съемной квартире. Но мы уже купили кровать, шкаф и большой удобный диван. И мы копим на ипотеку. Но теперь мы точно знаем, что квартира – это не просто стены. Это место, где ты чувствуешь себя свободным и счастливым. И эту свободу мы обрели, отказавшись от чужих денег и чужих правил.
