— Присядь, пожалуйста.
— Я и так сижу. Что случилось, Дим?
— Нет, лучше присядь, Ален. И дверь закрой.
— Господи, ну что там? Говори уже!
— Неля звонила…
— И что?
— У них… Ладно, начну с другого. Помнишь, как мы подшучивали над ее рассказами про «инвестиции» и «частное предпринимательство»?
— Постой… Опять у Нели проблемы с бизнесом? Опять деньги нужны?
— Не совсем так… На этот раз серьезнее. Она взяла… Вернее, они с Камилем… кредитов на общую сумму в девятнадцать миллионов.
— Сколько, прости?
— Девятнадцать!
— Миллионов?!
— Ну да.
— Дим, ты шутишь?
— Хотел бы. Держи… (протягивает смартфон) Прочитай.
Беру телефон. Пальцы не слушаются. Экран, неровные строчки сообщений. Каждая буква режет слух:
«Дим, все плохо, мы допустили ошибку, нужна помощь, только вы. Все под угрозой. Очень срочно, иначе…»
«Дом ваш, продавайте — и… спасете нас, иначе мы пропадем, лишимся детей, нам негде будет жить…»
— Неужели у них правда такие долги?
— Угу…
— И они действительно просят продать НАШ дом?
— Клянусь.
— Дим…
— Что, Ален?
— У меня волосы встали дыбом. Кофе хочешь?
— Не откажусь.
На кухне воцарилось молчание. Лишь позвякивала ложка в чашке, и тихо скрипел паркет. За окном апрельская морось, словно природа сочувствует нам — или предостерегает.
— Ты помнишь, сколько сил мы вложили, чтобы этот дом стал НАШИМ, — произношу я тихо.
— Зачем спрашиваешь? Конечно, помню.
— И теперь…
— Теперь вот так все обернулось.
Я смотрела в окно, и видела всю нашу жизнь за тридцать лет: в саду — покосившийся шезлонг, разбитые цветочные горшки, старый тополь, посаженный еще дедом Димы. Дом — не просто стены и крыша, а целая история, наполненная нашим смехом, слезами, страхами, надеждами. Дом — нельзя просто так продать… из-за чужих долгов, в которые влезли по глупости!
— Дим… Я не смогу…
— Да никто не сможет…
— А если с ними что-то случится?..
— Случится — что?
— Ну, если они… погибнут?
— Ален, они взрослые люди.
— Дети…
— Дети ни в чем не виноваты.
Звонок в дверь.
Бах! Сердце подпрыгнуло: словно настал тот самый момент — роковой, безвыходный.
— Может, это Неля?
— Нет, у нее бы не хватило духу прийти вот так, напрямую.
— Посмотри, кто там.
Открываю дверь: на пороге — соседка Валентина Петровна, вся сияет. Наверное, у нее что-то важное, не до наших проблем. Но я выдавливаю улыбку.
— Ой, ребятки, не поверите! Знаете, что сегодня на почте сказали?
— Что?
— Посылка! На ваше имя, прямо из Ярославской области! Я так обрадовалась! Решила сообщить…
— Спасибо, Валентина Петровна, извините… У нас тут свои, как говорится, дела.
— Опять?… Что вы все в себе! Будьте проще, смотрите на мир шире!
Она уходит, а я вдруг сжимаю руку Димы, словно пытаюсь удержаться за что-то родное, чтобы не сорваться в пропасть.
— Дим…
— Что?
— Я ведь свою семью, свое всё… уже один раз потеряла. Ты знаешь. Я не отдам этот дом. Никому.
— Послушай…
— Нет! Слушать ничего не хочу, — в глазах вспыхивает гнев.
— Да и нечего, — эхом отвечает муж.
…Так началась эта история, в которой мы оказались, как в кошмарном сне. И сколько там будет – девятнадцать миллионов или сто девятнадцать… дело не в этом. Главное – нельзя причинять боль там, где и так пусто.
***
Стараясь избегать зрительного контакта, мы с Митей делали вид, что всё в порядке, как обычно. Однако внутри бушевали мысли, грызли и терзали, подобно мыши, поселившейся в пустой кладовке.
В тот же вечер Неля снова дала о себе знать, позвонив. Впервые за долгие годы – по собственной инициативе.
— Алёна, ты меня слышишь?
— Слышу. Что стряслось, Неля?
— Покажи Мите, скажи… скажи, что это всё из-за нас… но… дети…
— Я в курсе насчёт денег.
— Правда?
— Правда.
— Скажи откровенно: ты согласна?
— На что?
— Дом продать.
— Нет.
— Алёна, ну войди в положение…
— Я понимаю.
— Ты же сама многодетная! У тебя что, сердца нет? Ты бы хотела, чтобы нас выставили на улицу?..
— А кто вас вынуждал брать кредит за кредитом? На что?..
В трубке повисает гнетущая тишина. Слышу доносящийся из её комнаты шум – наверняка Камиль готовит что-то на кухне, детский смех. Смешиваются запахи еды, крики, шум, и только тихий, едва дрожащий голос Нели:
— Мы хотели, как лучше… детям квартиру… Камилю машину… бизнес. Все так поступают!
— Нет, не все, — стараюсь говорить спокойно, чтобы не задеть.
— Мы порядочные люди! Через нас такие суммы проходили, и всё – банкам! А теперь никто не помогает, даже вы…
— Единственное, что у нас осталось – это дом, Неля. Ты же знаешь.
— Ну что вам, старикам, делать в этой глуши до самой смерти?
Я молчу. Вот оно – истинное выражение всех обид, горечи и самонадеянности. Для Нели мой и Митин дом – лазейка, которую можно использовать для покрытия её ошибок. Но для меня это прошлое, настоящее и будущее, объединённые ковром травы, усыпанным вишнёвыми косточками.
Митя подходит неслышно, прислушивается. Тяжело дышит, руки в карманах.
— Я перезвоню тебе, ладно? — единственное, что я могу произнести, прерываю разговор.
Ночь выдаётся кошмарной – Мите снится, что у дома обрушивается крыша, а я ищу какие-то документы и не могу найти.
Утро. За завтраком никто не притрагивается ни к овсянке, ни к хлебу – молча пьём чай. Телефоны разрываются от сообщений Нели – длинных, как простыни, где до мельчайших деталей расписано: что, как и почему «мы обязаны помочь».
— Ты когда-нибудь задумывался, — внезапно спрашиваю я, — каково это – вдруг стать чужим для своих родственников?
— Задумывался, — ворчит Митя. — Вот сейчас и думаю.
В субботу наведывается Светка – наша соседка, настоящий громоотвод в любом дворе.
— Что ты звонишь, а не рассказываешь, что у вас за переполох – дом уже вторую неделю как склеп! — без лишних приветствий врывается она на веранду.
— Здравствуй, Светлана, — Митя натянуто улыбается.
— Что, опять эти со своими гадостями?! — она садится, хлопает рукой по подлокотнику кресла. — Я же тебя предупреждала: держи язык за зубами, с роднёй – надо быть хитрее.
Я всё рассказываю, ничего не утаивая, – словно высыпаю на стол мешок картошки: и гнилую, и мелкую, всё вперемешку.
Светка слушает, качает головой, стучит пальцами по стакану.
— Знаешь что… Такую сумму у меня бы и во сне не попросили! Девятнадцать миллионов… Алёна, да у Нели, по-моему, даже фантазии с процентами – как у мошенницы!
Мы смеёмся, но выходит как-то неестественно: какое-то злое, истеричное облегчение.
— И что ты собираешься делать? — спрашивает Светка серьёзно, уже без шуток.
— Я не могу продать дом – ты же знаешь.
— А Митя?
— Он…
Митя смотрит на меня: «Я бы послал их подальше… да вот сердце… дети…»
Так тянутся дни: звонки, ультиматумы, сообщения от Нели, перезвоны её мужа Камиля – угрозы, мольбы, бесконечные обещания, что «всё вернут!», «отдадут с процентами», «главное, сейчас нас спасти».
— Позвоню отцу, — вдруг решает Митя вечером, за чашкой чая.
— И что он скажет?
— Он всегда говорит одно и то же: «родственники родственниками, а думать надо головой».
— Вот и скажи.
Митя звонит. Долго объясняет. На том конце трубки голос суровый, сибирский, лаконичный:
— Не смей. Не вздумай память матери из-за их глупостей разбазаривать. Пусть сами выпутываются.
— Да у них дети…
— Думаешь, мне их не жалко? Жалко. Но и тебя жалко.
Вечером сижу на кухне одна, грею кружку с остывшим чаем, но в голове только мелькают цифры: девятнадцать миллионов, девятнадцать… И всё время думаю: а вдруг, если бы я набрала столько, неужели тоже могла бы кого-то заставлять жертвовать последним ради моего спасения?
Из кладовки достаю старый семейный альбом, листаю страницы: свадьба, мы молодые, дом ещё только строится – фундамент и первая веранда, первая крыша, мелькают лица давно ушедших. И понимаю – никакая суета не стоит этого.
Вдруг ночь. Тишина такая, что слышно, как часы на плите отсчитывают время, а в саду шуршит ветер, словно кто-то из старых родных тихонько подслушивает: как мы решим судьбу своей памяти.
А утро начинается опять с тревоги: Неля пишет, что сейчас Камиль позвонит, и… если «мы не согласимся», то они «не отвечают за последствия».
Митя достаёт свою записную книжку.
— Пойду к юристу.
— Думаешь, поможет?
— Если не поможет, хоть знает закон – подскажет по-человечески.
Вдох-выдох. Первый шаг к независимости или к предательству родных?
***
В кабинете адвоката чувствовался запах застоявшейся пыли, старых бумаг и давно сваренного кофе. Дмитрий сидел, плечи его поникли, словно под гнётом неподъёмных финансовых проблем, а не из-за возраста.
Иван Сергеевич, местный юрист, выглядел энергичным и собранным, а его профессорские очки придавали солидности. Он разложил документы и постучал пальцами по столу:
— Девятнадцать миллионов, — произнёс он в третий раз, медленно и с нажимом. — Сумма внушительная. А где они сами находятся?
— В Ярославле, — ответил Дмитрий.
— Документы у вас есть?
— Только их жалобы и копии кредитных соглашений, которые они прислали.
— Вы выступали поручителем?
— Нет.
— Дом оформлен на вас?
— Да.
— Получен по наследству от родителей?
— Именно так.
Адвокат слегка улыбнулся:
— В чём же тогда проблема?
— Они просят продать дом, чтобы спасти их детей…
— А у вас разве нет своих детей или внуков?
Дмитрий с горечью усмехнулся:
— Алёна — это моя жизнь. Мой дом.
— Вот именно. Ваш. А их долги — это их забота.
Он долго объяснял, ссылаясь на законы, говорил о том, что банкротство — неприятная, но переживаемая ситуация, и что даже если дети Нели пострадают, вина ляжет на их родителей, которые не умеют планировать свои финансы.
В заключение Иван Сергеевич сложил бумаги и внимательно посмотрел на Дмитрия:
— В подобных ситуациях не бывает счастливого конца. Каждый сам отвечает за свои поступки и действия . Если вы отдадите дом, то потеряете не только дом, но и собственную стабильность.
Дмитрий кивнул.
— Спасибо, Иван Сергеевич.
Когда Дмитрий вернулся домой, мы долго молчали. Я гладила рубашку, чувствуя, как легко может разрушиться наша жизнь.
— Что он сказал?
— Сказал не отдавать.
— А совесть?
— Совесть — это когда всем хорошо. А если мы спасём их, то потеряем всё своё. Разве это справедливо?
Я посмотрела на фотографию родителей Дмитрия, висевшую рядом с буфетом. Они обнимались, излучая тепло и заботу… Знали бы они, как сейчас дети делят наследство?..
На следующий день приехала Инна, младшая сестра Дмитрия.
— Ты знаешь, что Неля всем жалуется, будто вы обрекаете их детей на голод?
— Неужели?
— Мне уже звонили знакомые, упрекали, какие вы…
— Умеют они давить на жалость, — вздохнул Дмитрий.
— Не слушай их, Митя, — прошептала Инна. — У меня тоже есть кредиты. Но я никогда не позволю, чтобы мои родители из-за моих долгов оказались на улице.
Её слова прозвучали как спасательный круг. Не всё потеряно, когда близкие способны понять.
Но ситуация ухудшалась. Сообщения Нели становились всё злее, угрозы — всё отчаяннее. Через несколько дней пришло официальное письмо с требованием выделить им долю в доме, «иначе они подадут в суд».
В этот момент я впервые заплакала — не из-за денег, а от отвращения и страха.
Дмитрий прочитал письмо, затем долго смотрел в окно, шепча что-то про себя.
Вечером в доме появился запах ладана — Дмитрий принёс святую воду и окропил ею пороги и дверные ручки, говоря:
— Чужая беда становится ужасной, когда она разлучает близких.
В саду таял снег, капая с крыш, словно слёзы, которые никто не видит. Мы почти не разговаривали, боясь нарушить хрупкое равновесие.
Потом последовал долгий откровенный разговор. В кухне было темно, горела только старая лампа, стрелки часов двигались по кругу.
— Может быть, ну его, — сдадимся? Поможем…
— А если завтра они снова возьмут кредит?
Я вспомнила свою студенческую жизнь, когда мы жили вчетвером в одной комнате, ели дешёвую еду и не жаловались. Было трудно, но мы всего добивались сами. А тут… брать на себя чужие долги?
Каждый телефонный звонок обжигал, словно рана. Звонил уже сам Камиль — голос у него был хриплый и жалобный.
— Алло, Митя… тут такое дело…
— Что случилось?
— Короче, нам нужно срочно встретиться.
На следующий день они приехали — Неля, её муж Камиль и их трое детей: младший с конфетой во рту, старшая с айфоном, средний с пачкой чипсов.
— Сами понимаете, семья большая, расходы огромные, дети растут, — Камиль начал заранее подготовленную речь.
— Зачем же вы брали кредиты?
— Жизнь такая! Бизнес… Если не берёшь кредиты, то никогда не разбогатеешь.
— Почему теперь наш дом должен пострадать?
— Семья! Только семья может помочь в трудную минуту.
— А если мы сами останемся ни с чем?
— Ну как же так… Вы же старшие, у вас есть опыт, а у нас всё только начинается…
— Вы сами превратили своё «только начинается» в девятнадцать миллионов!
В этот момент в комнату ворвался наш внук Сашка и заявил:
— Я не отдам бабушкин дом никому! Даже тебе, тётя Неля.
Все замолчали. Внук, оказывается, слышал разговор. Его детское, упрямое лицо стало самым важным аргументом.
— Вот и ответ, — вздохнул Дмитрий. — Дом наш. Мы его не тронем. Мы поможем вам, чем сможем, но не крышей над головой.
Дети Нели тихо играли на диване, а она сама впервые посмотрела на нас не с обидой, а с усталостью.
В тот вечер мне стало легче. Мы почти не спали, но мысли, терзавшие нас, отступили. Возможно, мы сделали правильный выбор.
***
Два дня протекли в томительном полусне, когда ожидаешь надвигающейся беды, но не находишь в себе сил приблизить неизбежное. Кажется, всё в доме застыло в ожидании: ни один предмет мебели не издает скрипа, стрелки часов движутся бесшумно, даже кошка ведет себя неестественно осторожно, словно обдумывая каждый прыжок, и бросает исподтишка задумчивые взгляды.
Ненастное утро. Дождь за окном льёт потоками, тяжёлыми, словно не выплаканные слёзы. Ставлю на плиту чайник – старый, эмалированный, с облезлой ручкой, доставшийся мне по наследству от матери Мити. Закипающая вода шумно хлопает крышкой, словно призывает к откровенному разговору.
В телефоне – новое уведомление о входящем вызове. Неля.
Принимаю вызов.
– Алёна, мы приняли окончательное решение.
– Я внимательно слушаю…
– Завтра последний день, отведенный судом. Если не внесем оплату – лишимся всего имущества.
– Всего… – вторя ей, словно эхо, внезапно осознаю, что где-то неподалеку, всего в часе езды, рушится их собственный мир, не менее значимый, чем наш.
– Мы не хотели поступать так. Просто не решались признаться сразу…
– И теперь вы рассчитываете на то, что мы не только придем на помощь, но и простим вас?
– Мы просто… не хотим, чтобы вы считали нас бесчувственными монстрами.
Телефонная трубка дрожит в моей руке. Слышу, как Митя с трудом поднимается со стула на кухне. Он избегает смотреть мне в глаза, словно боится увидеть в них отражение собственного непонимания происходящего.
– Скажи ей, – тихо произносит он, – что мы отдали бы всё, если бы имели уверенность в том, что они встанут на путь исправления. Но разве это возможно?
В этот момент в памяти всплывают мгновения из прошлого: как Митя, стоя на морозе, достал из-под куртки обручальное кольцо, делая мне предложение; как мы вдвоем заливали фундамент летом, используя старую бетономешалку, пока я пыталась поймать кур, бегающих вокруг; как впервые привезли из роддома нашего сына Сашку, как мой дедушка, еще будучи в живых, посадил во дворе куст бузины.
Сердце начинает бешено колотиться: неужели один день, один чужой страх способны перечеркнуть годы совместной жизни, воспоминания, запахи, взгляды и смех?!
– Я не могу, Неля, – произношу я, обращаясь скорее к себе, но она слышит мои слова. – Я не могу поставить под угрозу будущее моей семьи, чтобы покрыть ваши долги. У нас – свои опасения, свои заботы и своя совесть.
– И что же нам теперь делать?..
– Живите по-новому. Воспользуйтесь услугами адвоката, подайте заявление о банкротстве. Или примите то, что предначертано судьбой.
На другом конце провода воцаряется тяжелая тишина, словно приговор. И внезапно слышу всхлипы и детский голос:
– Мама, не плачь… – И я не могу сдержать слез.
Вечером получаю последнее сообщение:
«Простите… мы не справились. Очень жаль, что всё так получилось. Берегите себя и свой дом. Мы не сможем приехать к вам в ближайшее время. Не держите на нас зла…»
Перечитываю сообщение – и горькое чувство охватывает меня с новой силой: дело не в доме и не в деньгах, а в том, как рушатся связи, заложенные нашими родителями, и каждый из нас оказывается в своей собственной лодке, а река, разделяющая нас, становится непреодолимо широкой.
Митя сидит рядом:
– Знаешь, я думал, что после всего этого буду испытывать к ним ненависть. Но теперь мне просто их жаль.
– Меня пугает мысль о том, что когда-нибудь и нас могут поставить в подобную ситуацию и сказать слова, которые невозможно будет простить.
– Главное, чтобы был дом, остальное переживем. Со всем справимся.
И внезапно возникает сильное желание выйти в сад, под моросящий дождь, пройтись босиком по земле, обнять старый тополь и почувствовать, что несмотря на все невзгоды, корни живы и тянутся глубоко к сердцу.
В этот вечер мы не включаем телевизор, не звоним никому, просто сидим рядом. Иногда лучшее, что можно сделать для своих близких, – это не предавать самих себя. Ведь дом – это не просто стены и крыша, он построен на основе преданности и верности.
Где-то за стеной громко мяукает кошка. Сашка, стараясь, читает по слогам «Повесть временных лет», и его тихий смех звучит так, словно ничего и не произошло.
На стене тикают часы.
Дом жив.
Мы живы.
***
Весна наступила стремительно, словно природа, дождавшись окончания нашей личной трагедии, вновь решилась расцвести. Последние следы снега исчезли, и на заброшенном поле за оградой пробилась первая сорная трава. Каждое утро я ступала в сад босыми ногами – так меня учила еще бабушка, чтобы избежать ломоты в костях и уберечь душу от зимней хандры.
С Нелей – молчание. Ни единого звонка, ни одного письма. Лишь изредка кто-то из общих знакомых сообщал очередную новость: их квартиру в Ярославле забрал банк, теперь они живут в съемной, дети вынуждены экономить, Камиль подрабатывает таксистом, а Неля устроилась администратором в фитнес-центр, что казалось совершенно невозможным.
В доме, к моему удивлению, стало легче дышать. Исчезла та незримая тень, омрачавшая каждый завтрак и каждый ужин – ощущение постоянной вины, ожидание новых проблем. Вчера я заметила, что снова пеку пироги, как в прежние времена, для всей семьи. Приходит Светка, стучит ложкой в окно:
– О! Аленушка… наконец-то ты подобрела! Я уж думала, мы так и состаримся на черном хлебе и воде!
Мы смеемся, обсуждаем наши садовые хлопоты – бузина прижилась, гортензия цветет, а вишня, посаженная еще дедом Мити, вновь тянет зеленые ветви к солнцу.
Митя стал чаще улыбаться. Он заметил:
– Знаешь, мне кажется, что дом держится не только на фундаменте, но и на нас с тобой…
Инна нашла письмо от мамы – оно выпало из старой книги. Бумага пожелтела, почерк неровный, но каждое слово – словно благословение:
“Дети мои, живите в согласии. Дом – это не только место для еды, но и убежище от любых бед. А тех, кого нельзя спасти – прощайте, и простите себя.”
Читая эти строки, я так сильно захотела покоя! Хоть ненадолго, хоть для трех поколений, хоть для себя самой – покоя без упреков, без чужих долгов и горечи от осознания собственного бессилия.
Лето подходит к концу. Однажды во дворе останавливается незнакомая машина. Из нее выходит Неля. Она выглядит постаревшей, ее глаза потускнели, на руках она держит младшего сына.
– Можно?
Митя утвердительно кивает головой.
– Просто погулять… мы ничего не просим.
Мы молча прогуливаемся по двору, она нежно касается цветов рукой, присаживается на старую лавочку.
– Я тогда… почти ненавидела вас, – тихо произносит она. – Думала, что вся ваша семья – мои враги. А потом поняла: когда тонешь, кричишь на того, кто оказался рядом.
Я обнимаю ее за плечи и чувствую, как она дрожит, словно ребенок у костра.
– Жаль, что все так произошло… – говорит она.
– В жизни всякое бывает.
– Мы с Камилем… учимся жить заново.
– Главное, чтобы дети не повторили наших ошибок…
Она смотрит на меня с грустной улыбкой:
– Не повторят. Они теперь каждую конфету считают, а жизнь преподала им уроки честнее всяких книг.
Сквозь слезы Неля произносит:
– Спасибо… что выстояли и за себя, и за нас. Хотя тогда мне казалось, что вы ненавидите меня.
Я качаю головой:
– Мы любили и любим вас… Просто иногда любовь – это граница, а не жертва.
В саду цветет бузина, вишня дала первый урожай, солнце и все вокруг – снова превращается в дом, а не в квартиру, выставленную на продажу. Наш внук Сашка читает вслух, играет во дворе в мяч, кричит в окно:
– Бабушка, мы всегда будем здесь жить?
А я отвечаю – будто и себе, и ему, и всем, кто когда-либо жил, живет и будет жить здесь, радуясь и страдая:
– Будем. Пока стоит дом – будет и жизнь. А если кто-то когда-нибудь сломается… простите, но не отдавайте чужое за свое.
Вечерами мы собираемся вместе – чай, пироги, разговоры. Больше нет разговоров о больших деньгах, только тихая работа, дом, сад и тепло семейного очага: самое ценное, что нельзя купить ни за какие деньги.
Осень раскрашивает листву яркими красками. Жизнь продолжается. Иногда – с болью, иногда – с надеждой. Главное одно: дом пережил бурю, не стал расплатой за чужие ошибки. Мы остались верны себе – и этого достаточно для долгой и счастливой жизни.
