– Юбилей у вас немалый, двадцать пять совместных лет! И уж к ссорам и обидам есть у вас иммунитет! Вы в семейной жизни профи, просто чудо-мастера, начали когда-то с ситца – а дошли до серебра!
Анна Ивановна, моя свекровь, зачитывает это поздравление прямо с огромной открытки, разукрашенной блестками, при этом активно жестикулирует, играет голосом: не зря ведь бывшая актриса!
По крайней мере, мне все двадцать семь лет знакомства именно так говорят. Правда, я сама ее театральных ролей никогда не видела… даже фотографий со спектаклей не видела…
Вполне возможно, она и поработать-то там толком не успела: вышла замуж, родила Кирилла, моего мужа, потом его сестер, Веру и Катю, утонула в домашних заботах и делах…
Но воспоминания остались – на всю жизнь. И голос поставленный, и умение играть интонациями, и пластика – тоже остались.
Теперь Анна Ивановна – звезда каждого семейного торжества: говорит тосты, зачитывает стихи, поет, танцует… даром, что шестьдесят девять лет!
Моей вот маме шестьдесят семь, на два года младше… а здоровья уже – совсем нет: то сердце, то почки, то суставы…
Слава богу, что хоть сегодня, в нашу с Кириллом серебряную свадьбу, смогла приехать…
– Спасибо, Анна Ивановна, дорогая, спасибо! – я обнимаю и целую свекровь.
К сожалению, наши с ней отношения никогда не были безоблачными, особенно в самом начале, когда мы с Кириллом только поженились…
Анна Ивановна требовала тогда, чтобы я полностью посвятила себя семье и детям, но я никогда не планировала быть только женой и мамой: всегда, даже во время беременности и с маленькими детьми, я работала, развивалась, занималась тем, что нравится, десять лет назад даже бизнес свой открыла…
Анне Ивановне это не нравилось и до сих пор не нравится.
Вот и сейчас они с Игорем Борисовичем, ее супругом и отцом моего мужа, дарят нам с Кириллом не денежный конверт, чтобы мы по своему усмотрению распределили средства, и не сертификат в СПА на двоих, и даже не новое красивое постельное белье, а… хлебопечку.
Анна Ивановна давно мне советовала такую купить, но я отказывалась: не люблю готовить, да и времени нет, работы много, гораздо комфортней либо делать что-то простое, либо вовсе заказывать готовое… благо, финансы позволяют. У меня – свое ивент-агентство, у мужа – своя мини-компания по изготовлению и установке элитных каминов.
Но Анна Ивановна своего добилась.
– Будешь Кириллушке свежий хлеб делать, – говорит, смотрит в глаза, улыбается.
– Ага, спасибо, – киваю, а сама думаю: будет эта несчастная хлебопечка пылиться в кладовке…
Свежий хлеб – это хорошо, конечно, но мы и так каждое утро берем свежайший в пекарне у дома…
– Не обижайся на родителей, – просит Кирилл, когда мы с ним выходим из столовой в коридор. Нужно достать из кладовки консервированные фрукты, пастилу и морс, а то праздничный стол уже начал пустеть…
– Я не обижаюсь, – пожимаю плечами. – Просто…
– Знаю, знаю, – перебивает он чуть раздраженно. – Потом поговорим об этом. Идем.
Он начинает доставать из кладовки банки с консервированными фруктами.
Потом из столовой вдруг раздается голос Анны Ивановны:
– Кириллушка! Подойди-ка!
Кирилл закатывает глаза.
Я сдержанно улыбаюсь:
– Иди, я принесу остальное.
– Спасибо, дорогая, – муж быстро чмокает меня в губы и спешит на зов матери.
Я наклоняюсь, начиная доставать пачки пастилы, – и вдруг слышу звук уведомления.
Оглядываюсь: оказывается, Кирилл оставил свой мобильный на одной из полок кладовки.
Забираю кувшин с морсом, потом беру мужнин телефон…
В этот момент экран загорается, и я вижу сообщение, которое всплыло как непрочитанное:
«Пуся, приедешь ко мне сегодня?! Я уже соскучилась…»
Странное сообщение я перечитываю трижды, ощущая себя при этом как в тумане…
Где-то на задворках сознания, конечно, сразу появляется единственно правильная мысль, но мозг – а главное, сердце! – отказываются верить.
Предположения несутся в голове, обгоняя одно другое.
Может, это кто-то из старых друзей шутки ради называет моего мужа пусей?!
Может, они прошлой ночью в бильярд или боулинг играли, и друг хочет продолжить?!
Может, это все вообще розыгрыш какой-то?! Может быть, даже для меня… у нас ведь все-таки праздник… вдруг Кирилл пошутить решил?!
Просто… зачем ему любовница?!
У нас ведь все хорошо… кажется.
У нас сегодня двадцать пятая годовщина свадьбы, вместе двадцать семь лет, двое детей, две квартиры, два бизнеса…
Конечно, последние лет десять интим уже не так часто, и поговорить по душам вечно некогда, но… разве так не все живут?!
Мы, чай, не дети уже. Мне сорок пять, Кириллу сорок шесть.
Но я никогда не замечала за ним ничего… такого. Подозрительного, плохого. Неужели просто слепой была?!
Тревожные мысли делают меня невнимательной и неуклюжей.
Я роняю пачку пастилы… хорошо хоть, что кувшин с морсом остается в руках.
Но на грохот сразу прибегает муж, я едва успеваю положить его телефон обратно на полку кладовки.
– Все хорошо?! – спрашивает он, сразу же бросаясь поднимать то, что упало.
– Д-да, – заикаюсь, киваю, не рассказываю о том, что успела увидеть.
У нас полный дом гостей: мои и его родители, наши дети, наши сестры с семьями… им все это ни к чему.
Даже если все это не розыгрыш и не плод моей бурной фантазии, и у моего мужа правда есть любовница, нашей семье это пока знать не надо.
Особенно моей маме, которая нервничает по любому поводу и потом болеет, и нашей дочери Арине, которой шестнадцать и которая и так вчера пришла домой с розовыми волосами и новым пирсингом в носу…
Рассказать ей, что у отца любовница, – это значит дать ей свежее топливо для очередного бессмысленного и беспощадного подросткового протеста.
Лучше уж мы поговорим, когда гости уйдут.
Время тянется бесконечно.
Я и так-то не очень люблю семейные торжества, все эти посиделки, где надо держать лицо, улыбаться, слушать истории о жизни дальних родственников, кивать, соглашаться… а сегодня еще и тяжелые мысли поглощают меня целиком, сдавливают горло, сковывают по рукам и ногам…
Когда гости наконец расходятся, а Арина отправляется в свою комнату – она, кажется, больше моего рада, что все закончилось, – Кирилл говорит:
– Ты последние два часа как будто не с нами была… Неужели все-таки на тему подарка от матери расстроилась?! Выбрось ты из головы эту хлебопечку! Ты сказала, что она нам не нужна, я понял. Пусть стоит себе, жалко, что ли?! Может, мать будет иногда в гости приезжать и готовить в ней…
– Дело не в хлебопечке, – говорю я тихо, качая головой.
– А в чем же тогда?! – удивляется Кирилл. – Давай, рассказывай, а то меня мужики позвали в бильярд поиграть… хочу успеть к ним до полуночи.
– Мужики, значит?! – переспрашиваю я, чувствуя в собственном голосе горькие нотки.
– Ну да, – морщится муж. – А что не так-то?!
– И что за друг называет тебя пусей, скажи, пожалуйста?! – спрашиваю я и, предупреждая его возмущение, добавляю: – Я видела сообщение. Я не дура, Кирилл. Скажи честно: у тебя есть любовница?!
– Не дура, говоришь?! – хмыкает муж, и я вижу, как он в одно мгновение меняется, становится каким-то холодным и… чужим. Мои худшие опасения оправдываются, и я чувствую, как сердце сжимается от боли.
– Не дура… – повторяю я, словно эхо.
– Ну, если ты не дура, то зачем вообще этот разговор заводишь?! – спрашивает Кирилл.
– Что значит – зачем?! – не понимаю я. – Чтобы узнать правду!
– И что эта правда даст тебе?! Что ты будешь делать, узнав ее?! На развод подашь?! – спрашивает он с какой-то издевкой.
– Значит, это правда?! – говорю я убитым голосом. – У тебя есть любовница, и ты изменяешь мне… давно?!
– Вик, мы почти тридцать лет вместе, отметили серебряную свадьбу… Ты правда все испортить хочешь?!
– Я просто хочу узнать правду, – говорю тихо, но твердо, со сталью в голосе.
Я не понимаю, к чему все эти попытки отсрочить неизбежное, замолчать правду…
Он что, действительно думает, что если мы в браке двадцать пять лет, если у нас дети, недвижимость и бизнес, то я предпочту забыть о том, что он мне изменяет, лишь бы сохранить видимость идеальной семьи?!
За кого он меня принимает?!
За меркантильную малолетку, которой ничего, кроме денег и красивой картинки, не нужно?!
Во мне поднимается буря возмущения.
– Говори правду! – требую я громко… ну, не слишком громко, чтобы Арина из своей комнаты не услышала… впрочем, она, наверное, как обычно, напялила на уши огромные акустические наушники и не услышит ничего, даже если между ее родителями начнется перестрелка…
– Правду, значит?! – шипит Кирилл.
Я вижу, как он зол. Венка на его шее пульсирует, лицо покраснело, кулаки сжаты. Он как будто не с женой своей говорит, а с врагом…
Я не узнаю его. Ведь всего пару часов назад он был совсем другим: заботливым, нежным, теплым… моим.
Мне страшно.
Но я продолжаю стоять на своем.
– Ладно, вот тебе правда, – говорит Кирилл. – Да, Вика, у меня есть любовница. Вот уже почти год. Ей тридцать два, зовут Лиза. И с ней… с ней я чувствую себя, как с тобой двадцать пять лет назад: молодым, полным сил, тем, у кого все еще впереди… Нет проблемных взрослых детей, нет финансовых обязательств, нет кучи разношерстных родственников с их непрошеными советами… Да и сама она – другая.
– Какая же?! – хмыкаю, до боли сжимая зубы и кулаки и тщательно пряча свою боль.
– Простая. Домашняя. Без карьерных амбиций, без бизнеса, без громкого личного мнения, которым ты любишь трясти передо мной… У нее маленький ребенок от предыдущего брака, и все, чего она хочет, – это безопасности и стабильности.
– А мне, по-твоему, безопасности и стабильность не нужны?!
– Ты – слишком самостоятельная.
– Ого. Не знала, что это плохо.
– Это не плохо, но я… я не чувствую себя добытчиком рядом с тобой, – признается он. – С тех пор, как ты открыла это свое дурацкое агентство и начала зарабатывать столько же, столько и я…
– Ясно, – киваю я.
В этот момент вдруг раздается звонок в дверь.
Мы с Кириллом оба вздрагиваем.
Кого там еще принесло?!
Словно отвечая на мой незаданный вопрос, муж говорит:
– Это моя мать. Она шаль свою забыла.
– Я открою, – говорю убитым голосом и иду в прихожую, по пути забирая роскошную кашемировую шаль Анны Ивановны.
Когда свекровь оказывается передо мной, я молча протягиваю ей забытую вещь.
Анна Ивановна видит мое мрачное лицо, потом переводит взгляд на своего сына, который останавливается позади меня, и насмешливо хмыкает:
– Что, рассказал ей наконец-то?!
– Она сама выяснила, – отвечает Кирилл, а я поднимаю глаза на свекровь:
– Вы что, тоже обо всем знали?!
Анна Ивановна смотрит на меня с откровенной усмешкой:
– Конечно, знала! А ты что, думала, мой Кириллушка от меня что-то скрывать будет?! Да никогда! Правда, сынок?!
Сынок, впрочем, явно не в восторге от материнских признаний, он равнодушно пожимает плечами и говорит:
– Ты тоже случайно обо всем узнала.
Я фыркаю:
– Может, не дорос ты еще любовниц заводить, если не в состоянии держать это в тайне, если сначала мать, а потом и жена все узнали?!
– И хорошо, что узнали, – говорит Кирилл. – Надоело уже скрываться.
– А зачем было скрываться?! – удивляется Анна Ивановна, а потом смотрит мне прямо в глаза: – Вика сама виновата, что довела тебя до такого…
– Вы в своем уме?! – вспыхиваю я, вцепляясь онемевшими от злости и обиды пальцами в ее кашемировую шаль. – Вы что, серьезно одобряете измены вашего сына?! Вы не считаете это предательством семьи?! Предательством по отношению к нашим детям, вашим внукам, между прочим?! Ладно я, но они… Они чем такого отца заслужили?! И ведь всего пару часов назад вы смотрели мне в глаза и поздравляли с годовщиной свадьбы! Вам нормально после этого, ничего нигде не щемит внутри?!
Я вдруг начинаю верить, что она – действительно очень хорошая актриса, яркая, талантливая!
И сын ее такой же!
Сколько времени они это скрывали, а я ни сном ни духом!
Анна Ивановна, по-прежнему стоя на пороге, усмехается:
– О каком предательстве семьи ты говоришь, Вика?! Мой сын разве ушел от тебя?! Разве бросил своих детей?! Нет, он все еще здесь… А вот ты, неразумная, действительно семью свою предала. Вспомни-ка, как двадцать с лишним лет назад выпускные экзамены сдавала и диплом писала, а у самой уже беременное пузо на глаза ползло… Может, если бы тогда меня и мужа своего послушалась, бросила университет, сидела дома, то и Максим, ваш старший, не родился на три недели раньше срока…
Я стою, опешившая от ее слов, и не знаю, что сказать.
Да, это правда: будучи беременной первенцем, я заканчивала университет, изучала рекламу и связи с общественностью, успешно сдала все экзамены и защитила дипломную работу.
А что мне было делать?! Отчисляться с последнего курса, когда до заветного статуса выпускницы оставалось полгода?!
Можно было, конечно, взять академический отпуск, но срок беременности и здоровье позволяли закончить все сейчас… через год с грудным младенцем было бы гораздо сложнее.
А что касается родов «раньше срока» – так это только Анны Ивановны мнение. Я родила Максима в тридцать восемь недель, это вариант нормы.
– И с Ариной потом то же самое было, – припоминает мне свекровь мою вторую беременность. – Через месяц рожать – а ты что?! На какую-то конференцию поперлась в Москву!
– И что?! – фыркаю я. – Прекрасно съездила, вернулась, родила.
– Да то, что учеба и работа тебе всегда важнее мужа и детей были! Помню, когда Арина маленькая была, ты даже няню нанимала! Стыд-позор, а не мать! Не то, что Лизонька… Та, хоть и работает, но ребенка своего никому чужому не перепоручает! И только и думает, как бы жизнь ему обустроить!
– А я, значит, не думала, как своим детям жизнь обустроить?! – спрашиваю я, поражаясь тому, как она восхваляет любовницу своего сына при живой жене. – Ведь если бы я сидела дома с детьми, разве наш семейный бюджет не был бы в два раза меньше, а наши возможности – в два раза хуже?!
– Кириллушка прекрасно бы вас всех прокормил! – гордо говорит Анна Ивановна. – Потому что это тебе излишества подавай: квартиру побольше, технику покруче, отдых на море каждый год!
– У нас на севере, если хотя бы раз в год на море не ездить, загнуться можно от простуд и депрессии, – фыркаю я. – Впрочем, чего я перед вами оправдываюсь…
– Да, не надо оправдываться, – соглашается Анна Ивановна. – Сама виновата ты, и точка. А Лизонька – хорошая девушка, домашняя, хозяйственная, Кириллушка с ней счастлив…
Я собираюсь уже было вручить свекрови ее шаль и захлопнуть у нее перед носом входную дверь как вдруг слышу за спиной голос дочери:
– Что еще за Лизонька?!
Я оборачиваюсь в ужасе.
Арина стоит на пороге своей комнаты, глаза широко раскрыты, а наушники, из которых гремит клубными битами какая-то модная музыка, спущены на шею.
Я не знаю, как давно она здесь стоит, когда вышла, что успела услышать… но мне сразу становится так противно.
Свекровь не пожалела меня, выкатив обвинения двадцатилетней давности, но свою родную внучку могла бы и пожалеть, могла бы и промолчать, зная, что та в любой момент может выйти из своей комнаты!
Мне так и хочется обернуться к Анне Ивановне и закричать: «Вот, видите, что вы натворили?! Разбирайтесь теперь, объясняйте ей, кто такая Лизонька и почему вы, ее родная бабушка, считаете нормальным, что ее отец изменяет ее матери!»
Но я, конечно, так не делаю.
А что действительно делать – не знаю.
Поворачиваюсь к дочери и пытаюсь хоть как-то начать диалог:
– Милая… – но Арина – вовсе не милая, она – ершистый, колючий шестнадцатилетний подросток с розовыми волосами и десятком проколов по всему телу, и ей мои ласковые обращения побоку.
– Нет, мам, – останавливает она меня, а потом обращается к бабушке: – Ба, что за?!
– Вот, видишь! – сразу же взрывается Анна Ивановна. – Как твоя дочь ко мне обращается?!
– Так все современные подростки разговаривают, – я закатываю глаза.
– Нет, Вика, это все – твое дурное воспитание, твое недостаточное внимание по отношению к дочери!
– О боже… – я прикладываю ладонь ко лбу, чувствуя, как начинает раскалываться голова.
В этот момент к Арине обращается Кирилл:
– Дочка, я все тебе объясню…
– Нет, – снова перебивает Арина и показывает пальцем на свою бабушку: – Она мне все объяснит. Она здесь громче всех вопила.
Я невольно фыркаю.
Я понимаю, что Арина не должна разговаривать так со взрослыми, но прямо сейчас меня все устраивает. В ее агрессии по отношению к Анне Ивановне я чувствую попытку грубо, неумело, но все же защитить меня.
У нас с ней сейчас, конечно, довольно сложный период.
Мы постоянно спорим, Арина делает все наперекор, гуляет до утра с друзьями, пропускает школу, но… я знаю, что это закончится.
Она просто отстаивает свои границы, свое право быть собой… Но я точно знаю, что на самом деле она умная и добрая девочка.
Глупая и злая не выиграла бы областную олимпиаду по русскому языку.
Не притащила бы домой несчастного ободранного котенка, найденного на улице и отвоеванного у собак.
Не плакала бы над пиксаровскими мультфильмами.
Не водила бы дружбу с девочкой-инвалидом, которая передвигается на коляске.
Не отправляла бы карманные в благотворительный фонд.
Но Анне Ивановне, конечно, лучше знать, какая у меня невоспитанная, испорченная, ужасная дочь!
– Пока ты так ко мне обращаешься, я ничего тебе объяснять не буду, – говорит тем временем свекровь, а Арина смотрит на нее, прищурившись:
– Да ладно, я ведь не дура, я и так все прекрасно поняла. Отец изменяет матери, а ты считаешь, что это окей. Я, конечно, всегда предполагала, что бабушка ты так себе, но сегодня ты просто пробила дно… и ты тоже, пап.
– Арина… – начинает Кирилл, но дочь лишь фыркает:
– Вы мне противны, – и скрывается в своей комнате, громко хлопая дверью.
– Вот видишь, до чего ты… – начинает свекровь, но в этот момент я швыряю ей в лицо ее шаль и рычу:
– Проваливайте из моего дома! Сейчас же!
***
