— Машенька, у меня такая радость! — голос мамы звенел от счастья. — Павлик наконец-то будет отцом!
Маша автоматически подхватила падающую детскую тарелку, зажав телефон плечом. Двухлетняя Полина размазывала кашу по столу, пятилетний Артём ныл, требуя помочь с конструктором.
— Это замечательно, мам.
— И мы решили отдать им нашу квартиру. Молодой семье нужно пространство. А сами к вам переедем, ненадолго.
Нож замер в руках Маши.
— К нам? Мам, у нас двушка. Сорок три метра на пятерых.
— Ну что ты, детки маленькие, много места не займут. Мы же семья.
Маша посмотрела на свою кухню — шесть квадратных метров, где еле помещался детский стульчик. В соседней комнате муж Сергей укачивал плачущего младенца.
— А Павел? Ему шестьдесят метров на троих мало?
— Машенька, ну что ж ты думаешь только о себе! У них наследник будет! Ты женщина — природой заложено о родителях заботиться!
Те же слова. Двенадцать лет назад, когда семнадцатилетнюю Машу выставляли из дома в общежитие — освобождать комнату взрослому брату.
— Мам, нам нужно подумать…
— Что думать? Мы уже всё решили! Павлик так растрогался — говорит, сестра наконец-то сможет отплатить за всё.
В трубке послышались голоса. Мама говорила с кем-то, прикрыв микрофон:
— Да-да, согласилась. Машка понимающая девочка.
Понимающая. Всегда понимающая.
— Семь человек плюс две собаки? — Сергей уставился на жену. — В нашей двушке?
— Мама уже планирует, где поставить свой комод.
— А твой брат будет наслаждаться трёхкомнатной квартирой втроём?
— У него же наследник, — Маша машинально повторила мамины слова.
— Машка, ты слышишь, что говоришь?
Она посмотрела на фото трёшки на планшете — их мечта, их три года экономий.
— Слышу. И позвоню маме завтра.
— Мам, мы не можем вас принять.
Пауза. Потом голос мамы, уже ледяной, она не ожидала услышать ТАКОЙ ОТВЕТ:
— Что значит не можем?
— У нас нет места. Мы покупаем трёшку, дети растут…
— Нет места? — голос сорвался на крик. — А кто тебя растил? Кто кормил? На ноги ставил?
— Мама, а Павла как на ноги ставили? Институт оплатили, машину купили, на работу пристроили…
— Павел мужчина! Ему род продолжать! А ты замужем — муж обеспечивать должен!
— Обеспечивает. Нас пятерых. На сорока трёх метрах.
К телефону подошёл отец:
— Маша, с каменного века так заведено — сын семью создаёт, дочь родителей содержит. Ты обязана нас принять!
— Пап, у Павла квартира больше нашей…
— Не смей сравнивать! Он мужчина, ему пространство необходимо! А твоя обязанность — нам служить!
Маша представила семь человек в их крошечной квартире, бесконечные скандалы, детский плач, собачий лай…
— Нет.
— Что нет?!
— Не приедете к нам.
Тишина. Потом мамин голос — чужой, злой:
— Тогда ты нам больше не дочь. И чтоб духу твоего рядом не было!
Две недели спустя Маша везла младшего на прививку. В коридоре поликлиники на скамейке сидела мама — постаревшая, растерянная, с дрожащими руками.
Их глаза встретились.
— А ты что здесь делаешь? — мама отвернулась. — Мы же чужие люди.
Но голос дрогнул.
— Что случилось?
— Сердце барахлит. Справлюсь сама.
— Где Павел?
— У них ремонт, — мама смотрела в пол. — Инночке нельзя пыль дышать. Павлик при ней неотлучно.
Конечно. Маша вспомнила свои походы по врачам с грудничком, пока муж на работе.
— Антонова Вера Петровна, кабинет двенадцать!
Мама попыталась встать, пошатнулась. Маша машинально подхватила её.
— Не нужно, — прошептала мама, но не оттолкнула.
У кабинета мама остановилась:
— Спасибо.
Дверь закрылась. Маша могла подождать, проводить домой. Как раньше. Как «хорошая дочь».
Она развернула коляску и ушла.
Вечером зазвонил телефон. Мамин номер. Маша долго смотрела на экран, потом ответила:
— Алло.
— Машенька… — голос был слабый, вопрошающий. — Мне так плохо. Одной так тяжело…
— А Павел?
— Он занят. У них ремонт, Инночка нервничает… Машенька, может быть, ты…
— Может быть, я что?
— Ну… навещать меня. Продукты приносить. Ты же понимаешь, я старенькая…
Маша закрыла глаза. Опять те же слова. «Ты понимаешь», «ты должна», «ты обязана».
— Мам, а когда я лежала после родов, кто меня навещал?
— Машенька, при чём тут…
— Никто. Когда болела с температурой сорок, кто сидел с детьми?
— Ну у тебя же муж есть…
— Муж работал. Я одна справлялась. Всегда одна.
Тишина.
— Мам, попросите Павла взять отпуск. Поухаживать за вами.
— Он не может! У него работа, семья!
— А у меня что? Троих детей ради развлечения рожала?
— Но ты же женщина! Это твой долг!
— Был долг. Больше нет.
Маша положила трубку.
Через час звонил отец:
— Ты совсем совесть потеряла? Мать больная, а ты…
— А я что, пап?
— Отказываешься помогать! Мы тебя растили, на ноги поставили!
— Растили? — Маша рассмеялась горько. — В семнадцать в общежитие вытолкнули. На ноги поставили? Ни копейки на учёбу не дали.
— Ты женщина! Не твоё дело учиться!
— Не моё дело. А Павлу — институт, машину, работу. Всё моё дело — вас содержать?
— Так природой заложено!
— Тогда пусть природа и содержит.
Она отключила телефон.
На следующий день они подписывали договор на трёшку. Дети уже выбрали себе комнаты, спорили о том, кто где будет спать.
Зазвонил телефон Сергея.
— Маша? Это Инна, жена Павла.
Сергей недоуменно протянул трубку.
— Слушаю.
— Ваша мама совсем плоха. Павел на работе допоздна, мне с токсикозом тяжело… Может, вы поможете?
— Чем именно?
— Ну… продукты, лекарства, уборка. У вас дети большие, сами справляются.
Маша посмотрела в окно. На площадке играли чужие дети.
— Инна, а вы знаете, что мне в семнадцать лет пришлось уехать в общежитие, чтобы освободить место для Павла?
— Ну… это же естественно. Он мужчина.
— Знаете, что на мою свадьбу родители не приехали? Денег не было — они Павлу вторую машину покупали.
— Но… но это ваши родители.
— Были родителями. До тех пор, пока не решили, что я им ничего не должна, а они мне всё.
Пауза.
— Инна, передайте Павлу — пусть берёт отпуск. За своими родителями ухаживает.
— Он не может! У нас ремонт, я беременная…
— А я что — не женщина? У меня трое детей, работа, ипотека. Но почему-то должна бросить всё и нестись к маме.
— Потому что вы дочь!
— Была дочерью. Теперь просто чужой человек. Как мне и объяснили.
Маша положила трубку.
Поздно вечером, когда дети спали, она сидела у окна с чаем. В телефоне — пятнадцать пропущенных вызовов.
Включила последнее голосовое сообщение:
«Машенька, доченька… Прости меня… Мне так страшно одной… Павлик целыми днями на работе, а мне плохо… Я понимаю, ты обижена, но мы же семья… Неужели ты меня совсем бросишь?»
Голос дрожал, срывался на всхлипы.
Маша выключила запись. Посидела в тишине. Потом набрала мамин номер.
— Машенька! — мама заплакала от радости. — Ты позвонила!
— Мам, я вас не брошу. Но на моих условиях.
— На каких условиях?
— Никто больше не будет мне диктовать, что я должна. Хочу помочь — помогу. Не хочу — не буду.
— Но ты же дочь…
— Я дочь. Но не служанка. И не запасной аэродром на случай, если Павлу некогда.
Молчание.
— Мам, я навещу вас в воскресенье. Если захочу. А пока попросите сына взять больничный.
— Машенька…
— Всё, мам. До свидания.
Завтра они переедут в новую квартиру. У каждого ребёнка будет своя комната. У неё с мужем — спальня, где можно закрыть дверь и не слушать, что она кому-то должна.
В груди всё ещё болело. Но это была другая боль — не от унижения, а от взросления. От понимания, что любить можно, не позволяя себя использовать.
За окном зажигались огни в чужих квартирах. В каждой — своя история, свои правила, свои границы.
Маша допила чай и пошла спать. Завтра новая жизнь. На своих условиях.
***Когда свекровь сказала, что хочет оставить всё имущество внучке, я готова была расплакаться от благодарности.
Но в этот момент я ещё не знала, что подписываю себе приговор.
