— Ты слышала, что моя мамочка сказала? Полы иди мой!
Лида замерла, тонкая бретелька шёлковой ночной сорочки, купленной специально для первой брачной ночи, соскользнула с плеча. Она медленно обернулась. Никита стоял в дверях их спальни, уже одетый в домашние треники и старую футболку, и смотрел на неё без тени улыбки. Вчерашний жених, такой трогательный и немного растерянный в строгом костюме, исчез. Перед ней стоял чужой, незнакомый человек с жёстким выражением лица.
— Что? — переспросила она, уверенная, что ослышалась. Утро было солнечным, тихим, пахло кофе, который она только что сварила, и остатками вчерашнего праздника — тонким ароматом роз и шампанского. Ей хотелось нежности, объятий, ленивых поцелуев и шёпота о вечной любви.
— Что слышала, то и делай, — отрезал Никита, кивнув в сторону коридора. — Мама говорит, что хорошая жена с утра по дому шуршит, а не в постели нежится. Пол на кухне весь затоптан после гостей.
Лида почувствовала, как ледяная волна поднимается от самых пяток. Шок был настолько сильным, что она даже не сразу нашла слова. Это шутка? Глупый, неуместный розыгрыш? Но лицо Никиты было серьёзным, даже каким-то требовательным.
— Никит, ты сейчас серьёзно? — её голос дрогнул. — У нас… у нас утро после свадьбы. Я думала, мы позавтракаем, погуляем…
— Погуляем, — хмыкнул он. — Дела сначала сделать надо. Мамочка уже завтрак приготовила, а ты всё дрыхнешь. Она встала в шесть утра, чтобы нас накормить, а ты… Нехорошо, Лида. Маму надо уважать.
Он произнёс это с таким апломбом, с такой непоколебимой уверенностью в своей правоте, что Лида растерялась. В коридоре раздались шаркающие шаги, и в комнату, не постучав, заглянула Елизавета Семёновна. На ней был старый халат в мелкий цветочек, а на лице играла слащавая, покровительственная улыбка.
— Лидочка, деточка, ты уже проснулась? А я вам сырничков напекла, со сметанкой. Никитушка мой их с детства обожает. Ты кушай, сил набирайся. А то полы мыть — дело нелёгкое. Особенно после вчерашнего.
Она окинула Лиду оценивающим взглядом, задержавшись на кружевной сорочке, и губы её скривились в едва заметной усмешке.
— Красивое… Но непрактичное. В хозяйстве от такого толку мало. Ну, давайте, голубки, завтракать. А потом за работу. Чистота — залог здоровья и семейного счастья.
Елизавета Семёновна удалилась, оставив за собой шлейф запаха жареного масла и нравоучений. Лида смотрела на спину своего мужа, который покорно поплёлся за матерью, и чувствовала, как рушится её хрустальный замок, построенный из девичьих грёз. Она вышла замуж за Никиту, но, кажется, её настоящим мужем стала его мамочка. А ей, Лиде, в этой новой семье была отведена роль бесплатной прислуги. Холодный ужас сковал её сердце.
***
Первые недели были сплошным кошмаром, туманом из мелких придирок и крупных унижений. Лида, работавшая парикмахером в небольшом салоне красоты, привыкла к чистоте и порядку, но стандарты Елизаветы Семёновны были сродни требованиям армейского прапорщика.
— Лида, ты суп пересолила! У моего Никитушки от такого давления может подскочить! — вещала свекровь, демонстративно отодвигая тарелку, хотя Никита уплетал за обе щеки.
— Лида, почему рубашки Никиты не белоснежные? Ты что, стирать не умеешь? Я всю жизнь их ручками застирывала, с хозяйственным мылом, а не вашими порошками новомодными! — выговаривала она, выхватывая из рук Лиды ещё влажное бельё и неся его в ванную «переделывать».
— Лида, ты опять купила не тот кефир! Ну кто же берёт однопроцентный? Это же вода, а не кефир! Моему мальчику нужно полноценное питание!
Никита во всём поддерживал мать. Любая попытка Лиды возразить или сделать по-своему натыкалась на его глухую стену.
— Мама лучше знает, она жизнь прожила. — Лид, ну что тебе стоит сделать, как она просит? Зачем скандал на пустом месте устраивать? — Ты просто не уважаешь мою мать, а ведь она для нас старается!
Лида чувствовала себя в ловушке. Двухкомнатная «хрущёвка» казалась тюрьмой. Одна комната была их с Никитой, а вторая, проходная, принадлежала Елизавете Семёновне. Свекровь, словно надзиратель, постоянно контролировала каждый её шаг. Она могла без стука войти в их комнату, пока Лида переодевалась, под предлогом «ой, я платочек забыла». Она проверяла кастрюли на плите, заглядывала в мусорное ведро, комментируя его содержимое, и перекладывала вещи в их шкафу, потому что «у вас вечно бардак».
Самым больным вопросом стали деньги. Всю свою зарплату электрика Никита, не моргнув глазом, отдавал матери. «На хозяйство», — коротко пояснил он. Когда Лида в первый раз попросила у него денег на проезд и обеды на работе, он удивлённо вскинул брови.
— А твоя зарплата на что? Ты же работаешь.
— Никита, мы же семья. Разве у нас не должен быть общий бюджет?
— У нас и есть общий бюджет, — невозмутимо ответил он. — Он у мамы. Она лучше знает, как деньгами распоряжаться, чтобы на всё хватило. Подойди к ней, попроси, она даст.
Лиде пришлось пережить унизительную сцену, когда она, краснея и запинаясь, просила у свекрови денег на колготки. Елизавета Семёновна долго её отчитывала за расточительность («надо аккуратнее носить, а не рвать каждый день!»), а потом с тяжёлым вздохом отсчитала мятые купюры из своего старого ридикюля.
Лида плакала по ночам, тихо, в подушку, чтобы никто не услышал. Никита спал рядом, отвернувшись к стене. Он не замечал её слёз, а если и замечал, то делал вид, что спит. Ей казалось, что она попала в дурной сон, из которого нет выхода. Она вспоминала их свидания, его красивые слова, обещания носить на руках. Куда всё это делось? Неужели это был обман?
Она начала замечать то, на что раньше не обращала внимания: как Никита звонил матери по пять раз на дню, как советовался с ней по любому пустяку, от покупки ботинок до выбора фильма в кино. Елизавета Семёновна была центром его вселенной, а Лида — лишь досадным спутником, который вращался где-то на дальней орбите.
***
Однажды вечером, после очередного скандала из-за «неправильно» поглаженной скатерти, Лида не выдержала. Никита курил на балконе, и она вышла к нему, решив во что бы то ни стало поговорить начистоту.
— Никита, так больше не может продолжаться, — начала она тихо, но твёрдо. — Я так не могу жить.
— Опять ты за своё? — он раздражённо выдохнул дым. — Что тебе опять не так? Сыта, одета, крыша над головой есть.
— Мне не нужна просто крыша над головой! Мне нужен муж! — её голос зазвенел от сдерживаемых слёз. — Муж, а не маменькин сынок! Когда ты поймёшь, что у нас теперь своя семья? Я и ты! А твоя мама… она должна быть просто мамой, а не хозяйкой нашей жизни!
Никита зло затушил сигарету о перила.
— Не смей так говорить о моей матери! Она для нас всё делает! А ты только и знаешь, что недовольство своё показывать! Неблагодарная! Мама права была, когда говорила, что ты с гонором девка.
— С гонором? — ахнула Лида. — Это называется чувством собственного достоинства! Я не прислуга и не рабыня, чтобы выполнять все её прихоти и выслушивать оскорбления! А ты… ты просто прячешься за её юбку! Когда ты станешь мужчиной, Никита?
— Я мужчина! — рявкнул он, нависая над ней. — И я сказал, что ты будешь уважать мою мать! Иначе нам не по пути!
— Вот как? — ледяным тоном спросила Лида. — Тогда, может, нам и правда не по пути?
В его глазах на мгновение промелькнул испуг, но тут же сменился упрямством.
— Если тебя что-то не устраивает — дверь там! — он махнул рукой в сторону квартиры. — Но я от матери не откажусь. Никогда.
Лида смотрела на него, и пелена с её глаз окончательно спала. Она любила не этого человека. Она любила образ, который сама себе придумала. А этот, настоящий Никита, был слабым, зависимым и жестоким в своей слабости. В ту ночь она впервые не плакала. Внутри неё что-то перегорело и превратилось в холодный, твёрдый пепел.
На следующий день она сидела на лавочке у подъезда, ожидая, пока высохнет лак на ногтях, и невольно подслушала разговор соседок, двух старушек — бабы Клавы и тёти Вали.
— …и ведь девочка-то какая хорошая, Лидка эта, — говорила баба Клава, лузгая семечки. — Тихая, работящая. А Елизавета её совсем заела. Прямо житья не даёт.
— А что ты хочешь? — поддакнула тётя Валя. — Она и первую жену Никитки так же выжила. Та и года не продержалась. Сбежала, роняя тапки. Елизавета ведь собственница страшная. Ей невестка не нужна, ей рабыня в дом требуется. А Никитка — тюфяк, слова против неё сказать не может. Жалко девку, пропадёт она там.
Лида сидела, боясь пошевелиться. Первая жена? Никита никогда не говорил ей, что был женат. Он сказал, что у него были «серьёзные отношения, но не сложилось». Значит, он солгал. И его мать солгала. Они все ей лгали. Жалкость к себе сменилась жгучим, очищающим гневом. Нет, она не пропадёт. Она не позволит им сломать себя.
***
С этого дня Лида изменила тактику. Она перестала спорить и скандалить. Она стала тихой, покорной и незаметной. На все придирки свекрови она отвечала кроткой улыбкой и молча всё переделывала. Елизавета Семёновна на какое-то время успокоилась, решив, что наконец-то сломила строптивую невестку. Никита тоже расслабился, радуясь, что в доме воцарился мир.
Но это был мир перед бурей.
Лида начала тайно откладывать деньги. Каждый рубль, сэкономленный на обедах, каждая копейка из чаевых, которые ей оставляли благодарные клиентки в парикмахерской, — всё шло в её тайник. Она завела старую обувную коробку и прятала её на антресолях, за завалами старого хлама. Этот маленький секрет грел ей душу и давал надежду. Это был её фонд побега. Она ещё не знала, куда и когда сбежит, но знала, что этот день настанет.
Она стала больше работать, брала дополнительные смены, оставалась допоздна. Дома она объясняла это тем, что «начальство просит», а сама копила, копила, копила. В коробке уже скопилась приличная сумма, достаточная, чтобы снять на первое время комнату и прожить месяц, не нуждаясь ни в ком.
Её отстранённость и молчаливая покорность начали беспокоить Елизавету Семёновну больше, чем прежние скандалы. Враг, который не сопротивляется, а лишь загадочно улыбается, пугает. Свекровь стала ещё более подозрительной. Она начала устраивать внезапные «обыски» в их комнате под предлогом генеральной уборки. Лида находила свои вещи переложенными, косметику — передвинутой. Она понимала, что мать Никиты что-то ищет, но была уверена, что её тайник в безопасности.
Развязка наступила в один холодный ноябрьский вечер. Лида вернулась с работы, уставшая и замёрзшая. В квартире стояла гнетущая тишина. Никита сидел на кухне, мрачнее тучи. Елизавета Семёновна, поджав губы, мерила шагами коридор.
— Где ты была? — вместо приветствия спросила свекровь.
— На работе, где же ещё, — спокойно ответила Лида, снимая сапоги.
— Не ври мне! — взвизгнула Елизавета Семёновна. — Мне сегодня Валентина звонила, она тебя в обед видела у банка! Что ты там делала? Деньги прячешь от семьи? На любовника своего тратишь?
Лида замерла. Она действительно заходила в банк, чтобы разменять крупные купюры на мелкие для своего тайника.
— Я не обязана перед вами отчитываться, — холодно сказала она.
— Ах ты, змея подколодная! — зашипела свекровь, подскакивая к ней. — Я тебя на чистую воду выведу! Никита, ты посмотри на неё! Она же тебя обворовывает!
Никита поднял на Лиду тяжёлый взгляд. — Лида, это правда? Ты что-то скрываешь от нас?
В этот момент в Лиде что-то взорвалось. Вся накопленная боль, унижение и гнев вырвались наружу.
— Да! — крикнула она ему в лицо. — Да, я скрываю! Я скрываю от вас своё человеческое достоинство, которое вы пытаетесь растоптать каждый день! Я скрываю свои слёзы, которые лью из-за вас по ночам! Я скрываю желание сбежать из этого ада, в который ты превратил мою жизнь!
— Ах, ада? — передразнила её Елизавета Семёновна. — Да тебя в тепле и сытости держат, неблагодарную!
— Мне не нужна ваша сытость! Я вам не прислуга! — Лида повернулась к Никите, её глаза метали молнии. — Я выходила замуж за мужчину, а не за тень своей свекрови! Когда ты перестанешь прятаться за мамину юбку? У нас есть семья? Или мы просто квартиранты в доме твоей мамы, живущие по её указке? Отвечай, Никита!
Он молчал, лишь растерянно переводил взгляд с разъярённой жены на мать, лицо которой исказилось от злобы.
— Я так больше не буду жить! — выкрикнула Лида и, развернувшись, бросилась в свою комнату, с силой захлопнув за собой дверь.
Её трясло. Сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Она прислонилась спиной к двери, пытаясь отдышаться. Всё. Это конец. Нужно уходить. Прямо сейчас.
Она подтащила стул к шкафу и полезла на антресоли. Рука привычно нащупала старый хлам, пробираясь к заветному уголку. Вот она, обувная коробка. Лида сняла её, прижала к груди, как самое дорогое сокровище. Сейчас она соберёт сумку и уйдёт в ночь, куда глаза глядят.
Она села на кровать и открыла крышку.
Коробка была пуста.
Абсолютно. Пуста.
Ни одной купюры. Только пыльное дно.
Лида смотрела на пустоту, и воздух вышел из её лёгких. Мир накренился и поплыл. Её деньги. Её надежда. Её свобода. Всё исчезло.
И в этой оглушающей тишине, в звенящем вакууме её рухнувшего мира, она услышала из коридора торжествующий, громкий голос Елизаветы Семёновны, которая с кем-то говорила по телефону.
— …Да, милочка, представляешь, купила себе новые сапожки! Итальянские! Кожаные, на натуральном меху. Дорогие, жуть! А что, я не заслужила? Сын-то у меня один, всё для матери делает. Он знает, что мамочку надо баловать…
Лида сидела на кровати, сжимая в руках пустую картонную коробку. Слёзы высохли, не успев появиться. Шок сменился ледяным, кристально чистым спокойствием. В её голове не было ни одной мысли, только звенящая пустота. А потом, из этой пустоты, родилась одна-единственная, острая, как игла, мысль. Она подняла голову и посмотрела на своё отражение в тёмном стекле шкафа. На неё смотрела незнакомая женщина с хищным, тёмным блеском в глазах. И эта женщина точно знала, что делать дальше.
