— Ну ты вообще в курсе, что в городе опять всё перекопали? — Никита бросил сумку у порога, снял кроссовки и прошёл на кухню, растирая шею. — Я полтора часа добирался от кофейни. Пробки, светофоры… Тупо стоял. Это невозможно.
Даша, сидевшая за столом с ноутбуком, подняла глаза.
— Ты же сам говорил, что на метро быстрее.
— Да? Ну, может, и говорил. Но я же не робот, Даш. Устаю. Постоянно мотаться, то туда, то сюда. Я уже не понимаю, где моя жизнь вообще. Как на подхвате всё время. У Серёги, между прочим, за полгода уже два зала отбились. Жена дома, кайфует. А мы что, хуже, что ли?
Он налил себе воды из-под крана, громко отпил и уставился в потолок.
— Серёга, Серёга… — тихо повторила Даша. — У него, может, стартовый капитал был?
— Да с чего бы? Просто голова работает. Я с ним сегодня говорил, у него всё на поток встало. А у нас — ну смотри сама.
Он вытащил планшет из рюкзака и развернул к ней.
— Смотри. Помещение у метро. Место проходное, аренда адекватная. Нам туда надо. Сейчас или никогда.
Даша молчала. На экране — квадратное фото фасада с потёртой вывеской и зелёной дверью. Под фото — цена, метраж.
— А деньги? — спросила она, не отрывая взгляда от экрана.
— Слушай… я вот чего подумал. Всё это время прокручивал в голове, как бы нам вырулить. Хотел уже машину продавать — ну а что, деньги нужны, ты ж знаешь. Но потом прикинул: и как крутиться без неё? Она же у меня одна. Только всю ходовую поменял, жалко, конечно.
Он отвёл взгляд, провёл рукой по затылку.
— С кредитами у меня труба. История убитая, как ни крути. Банк разве что пальцем у виска не покрутит. А хочется запустить что-то своё. Чтобы вы с Лизкой нормально жили, без этих вечных подтягиваний к концу месяца.
Он на секунду замолчал, будто собирался с духом, а потом тихо сказал:
— Я не знаю, может, ты бы помогла? У тебя ведь точно одобрят. Работа стабильная, история чистая. Не для меня прошу, а для нас.
Он положил руку ей на плечо. Она невольно сжалась, но кивнула. В груди сдавило, будто от тяжести.
— Я подумаю, — выдохнула она, наконец. — Но я вообще против кредитов. Не хочу быть должна.
— Да я тоже против, — Никита пожал плечами. — Но иногда это вынужденная мера. Без этого — ну никак. Если хотим выйти в люди, надо чем-то рискнуть.
На следующий день Даша сидела на кухне с матерью. Та нарезала огурцы в салат, аккуратно смахивая кожуру в миску.
— Если деньги ты ему даёшь, пусть расписку напишет, — строго сказала мать, не поднимая глаз. — Ничего тут обидного нет.
— Мама… Ну ты как будто не знаешь, он же мне не чужой. Муж. Не сосед.
— Вот именно потому что муж — пусть напишет. У вас, извини, не десять лет вместе. Год с хвостиком. И что ты о нём знаешь? Он, конечно, милый, умный и работящий. Но, Даш, я таких насмотрелась. И все такие «милые» сначала.
— Он не такой.
— Все они «не такие». А потом — долги, слёзы и «мама, помоги». Ты меня прости…
Даша не спорила. Поставила чайник и подошла к окну. За стеклом гудели машины. Возле лавки пинал мяч мальчик в кепке, с рюкзаком. Она прижала ладони к тёплому подоконнику.
Спустя два дня Никита снова вернулся поздно. Разулся в коридоре, бросил куртку на спинку стула. На кухне Даша ждала его, подперев подбородок рукой.
— Ну что, Дашуль, подумала? — с порога начал он. — Тут надо уже определяться: или мы дальше живём впроголодь, или запускаем своё дело. Быстро и чётко. Тянуть нельзя.
Она склонила голову, будто раздумывала, потом с лёгкой улыбкой сказала:
— Я согласна. Но с одним условием. Ты должен написать расписку.
Он остановился, как будто споткнулся.
— Ты серьёзно? — рассмеялся он. — Расписку? Прям как в кино.
— Ну а что, — она тоже усмехнулась. — Чисто формальность. Для спокойствия.
— Ладно, давай сюда бумагу. Чего писать-то?
— Подпиши. Ну, просто… формально. Мама настояла.
Он поднял брови, потом хмыкнул, улыбнулся криво, присел, взял ручку, глянул на лист.
— Ну, что писать-то? Типа: «я, Никита такой-то, обязуюсь…» — Он начал выводить буквы, усмехаясь. — Ой, Дашка. Ты что, правда думаешь, я тебя когда-нибудь кину? Ну вот тебе подпись. Всё. Довольна?
— Я просто… ну, мало ли. Для порядка.
— Мало ли! Вот это поворот. — Он дописал, поставил точку и протянул ручку. — Расписался. Что дальше?
— Спасибо. — Она машинально сложила лист, убрала в папку с квитанциями. — Ну всё, забыли, это была мини проверка для тебя, без обид. Но если что, я этот листок…
— Сам знаю. Моя гроза. — Он рассмеялся, подмигнул. — Да никто тебя не кинет. У нас будет огонь как всё пойдёт. Увидишь.
Через четыре дня она оформила кредит — быстро, под небольшой процент. Деньги сразу перевела Никите на счёт, как всегда — с пометкой, за что. Внутри всё сжималось, но виду она не подала.
Недели прошли в суете. Никита носился по городу: мебель, вывеска, кофемашина. Иногда приезжал вспотевший, с коробками, уставший, но весёлый. Вечерами пересчитывали сметы, он просил: «Докинь ещё на кофемолку — нужная штука», и Даша сжимала зубы, оформляла кредитку с беспроцентным периодом на два месяца. А потом — как пойдёт.
Кофейню открыли тихо. Шарики, бумажные стаканчики, самодельный штендер. Никита в белой рубашке с пятном кофе на рукаве стоял за стойкой, улыбался знакомым. Даша заходила, иногда брала на сдачу невостребённые пирожные — те, что всё равно не продадутся, — и приносила домой. Вместе с ними — усталость, приторный запах сиропа и странное чувство чужой жизни, в которую её не пускали.
— Вот увидишь, скоро в очередь выстроятся, — говорил он вечером, подкидывая дочь на руках. — Погоди чуть-чуть.
Но прошло больше месяца, и очередь не выстраивалась. Даша старалась не спрашивать. Он уставал, приходил поздно, жаловался на аренду и поставщиков.
В один вечер, он упомянул мимоходом:
— Я нанял бухгалтершу. Молодая, толковая. Сама вызвалась порядок навести.
Даша, стоявшая у плиты с шумящей сковородой, бросила на него взгляд через плечо.
— Я ведь могу помочь. В документах я разбираюсь. Тем более, это наш бизнес.
— Да зачем тебе, Даш? У тебя своя работа, Лизка. А она быстро схватывает. Порядок будет.
Он махнул рукой, ушёл с телефоном в комнату. Даша повернулась к раковине, долго тёрла сковороду, хотя та уже блестела.
Пена с плиты уже стекала на край, но Даша всё тёрла и тёрла сковороду, будто хотела выскрести из неё что-то большее, чем остатки соуса. За дверью Никита говорил по телефону, смеялась Лизка, включился телевизор. А у неё в голове стучало одно и то же: зачем он так отмахнулся?
На следующий день подруга приехала неожиданно. Вечером. Даша открыла в домашнем, без макияжа, с хвостиком на затылке. Та молча прошла на кухню, села за стол.
— Ты сегодня сама на себя не похожа, — сказала она, наливая чай. — Что происходит?
Даша вздохнула, присела напротив.
— Да что. Он всё время в кофейне. Бухгалтершу нанял, со мной — как с мебелью. Говорю, могу помочь — отмахивается. Домой приходит — как в гостиницу. А я тут одна, на двух работах: и на своей, и дома.
Подруга смотрела внимательно, не перебивала. Потом тихо сказала:
— А ты заезжай туда. Просто так. Без звонков. Посмотри сама.
На следующий день, после работы, Даша вышла не к метро, а в сторону кофейни. Рядом с остановкой — вывеска, к которой она приложила деньги, витрина, что оплачивала частями, и дверь, которую Никита покрасил сам.
Она толкнула дверь. Прошла внутрь. Запах кофе, карамели. За стойкой стоял он — Никита. Смешно наклонившись, он что-то шептал молодой девушке в приталенной рубашке. Та смеялась, коснулась его руки. Он не заметил Дашу.
Она не сказала ни слова. Развернулась и вышла. Сердце билось ровно, почти глухо. Ноги шли сами. Шаг за шагом. Домой она шла пешком, не чувствуя ни холода, ни города.
Вечером Никита появился как ни в чём не бывало. Кинул ключи на полку, скинул куртку, прошёл на кухню.
— Тяжёлый день был, — буркнул.
Даша стояла у мойки. Молча. Не обернулась. Он открыл холодильник, достал банку газировки, захлопнул дверцу и ушёл в комнату.
С этого дня всё стало ещё тише. Он приходил поздно, ел молча, спал на диване. Утром уходил, не глядя. Лизка пару раз спросила, где Никита, почему не читает книжку. Даша только гладила её по волосам.
Через пару дней, ближе к обеду, на кухне появилась свекровь. С порога — с пакетом и пирожками.
— Что-то Никита ко мне давно не заходит, на телефон не отвечает — произнесла она, ставя сумку на стол. — Не заболел?
— Я и сама его не узнаю, — честно ответила Даша. — Он дома бывает наездами. Я зашла как-то в кофейню… Там эта девушка с ним, ну, похоже, как-то флиртует. Наверное, та самая бухгалтерша.
Свекровь нахмурилась.
— Не говори ерунды! — свекровь всплеснула руками, голос дрогнул. — Мой сын никогда бы не предал, я его знаю как облупленного! Он благородный, добрый! Тебя с ребёнком принял, между прочим, а ведь на такое мало кто пойдёт. Это вообще не каждому под силу, так что не забывай, что он для вас сделал!
Даша ничего не ответила. Только убрала в шкаф пару чашек и резко захлопнула дверцу.
Когда дверь за свекровью закрылась, на кухне повисла тишина. Даша выдохнула, как будто досидела до конца тяжёлого спектакля. Чай в чашке остыл, она вылила его в раковину, машинально достала из хлебницы кусочек вчерашнего хлеба и медленно стала жевать, стоя у окна. Сил садиться не было.
Вечером Никита пришёл как будто нарочно громко, хлопнул дверью, не сказал ни слова и сразу пошёл в ванную. Даша вышла из кухни, облокотилась на дверной косяк, дожидаясь.
Когда он вышел с мокрыми мокрыми волосами, вытирая лицо полотенцем, она спросила:
— Ты где пропадаешь вообще? Ни звонка, ни сообщения. Как будто тебя нет.
— Да потому что ты каждый раз устраиваешь допрос! У меня дел по горло!
— А дома у тебя что? Не дело? Я тебя вообще не вижу, Никита.
Он резко поставил сумку на пол.
— Слушай, хватит мне уже компостировать мозги! Не нравится — можем разбежаться. Всё просто.
— Не надо меня пугать, — ответила она твёрдо. — Хочешь уходить, — уходи.
Он хохотнул, натянуто, зло.
— Вот и уйду. Я тебя за язык не тянул.
Он развернулся и ушёл в комнату. Даша осталась одна на кухне. В груди сжалось — горло запекло, глаза защипало. Слёзы выступили резко, как от пощёчины. Она вытерла их ладонью, но стало только хуже. Слёзы отчаяния — тяжёлые, горячие — покатились по щекам.
Минут через пятнадцать Никита вышел в коридор с двумя сумками. Быстро накинул куртку, обулся и, не сказав ни слова, направился к двери.
— Ты куда? — спросила она, не оборачиваясь.
— Я больше не могу. Ты меня душишь. Устал я.
— Ты к ней уходишь? К этой бухгалтерше, да?
Он молча натянул кроссовки, закинул куртку на плечо. Лизка выглянула из комнаты, замерла на пороге.
— Ясно, — тихо сказала Даша. — Ну и проваливай. Нам предатели не нужны.
На следующий день к ней зашла мать, Екатерина Аркадьевна. Села за стол, положила перед собой очки.
— Ну что у вас случилось? — спросила Екатерина Аркадьевна, глядя на дочь в упор. — После твоей смски я всю ночь не спала.
— Он ушёл, — просто сказала Даша. — Вещи собрал и ушёл.
— Ну не переживай, — сказала Екатерина Аркадьевна чуть мягче. — Значит, не твой человек. Подумай лучше о Лизке. А что теперь с кредитом делать? На тебе всё и повисло. Я тебе тогда говорила: сделай расписку. А ты?
— Мам, ну хватит… — Даша опустила глаза. — Мне и так сейчас плохо.
Она помолчала, потом вдруг подняла голову:
— Слушай… мы, кстати, делали расписку. Вроде. Но я не знаю, подойдёт ли. Там есть его подпись, точно. Сейчас гляну в документах.
Они вместе перебрали ящик с бумагами. Среди старых гарантий, квитанций и Лизкиных рисунков нашлась сложенная бумага с подписью. Даша долго смотрела на неё, потом кивнула.
— Я пойду к юристу.
Даша встала рано утром, почти не спала. В доме ещё было тихо, за окнами серело. Накинула пальто, сунула документы в сумку и вышла. В соседнем доме, в небольшом офисе с жёлтой табличкой, принимал юрист.
Юрист был спокойный, лет сорока, с потёртой папкой и настольным календарём на февраль.
Даша рассказала, как брала кредит, показывала ему выписки, чеки, распечатки переводов. Юрист листал бумаги молча, кивал, делал пометки.
— Есть ли у вас ещё что-то? — спросил он, подняв глаза.
Даша замялась, порылась в сумке и достала сложенный лист.
— Мы… ну, в шутку это писали, когда всё только начиналось. Но подпись его настоящая. Я не знаю, подойдёт ли…
Она неловко протянула документ.
Юрист развернул бумагу, внимательно прочитал, хмыкнул:
— Рабочий документ. Почти всё как надо: сумма, дата, подпись. Прикладываем переводы и платёжки. Этого хватит, чтобы подать в суд. Даже если вы жили вместе — расписка и переводы имеют юридическую силу.
— Мы же были семьёй… — пробовала возразить Даша.
Он пожал плечами:
— Теперь вы в разных лодках. И тонет пока ваша.
— Скажите… — Даша чуть понизила голос. — А вообще есть шансы вернуть деньги? Хотя бы часть?
Юрист отложил ручку, посмотрел внимательно:
— Шансы есть. Не стопроцентные, но реальные. Главное — расписка есть, переводы сделаны с назначением. Суд может признать часть суммы займом и обязать его компенсировать. Всё зависит от позиции суда и поведения вашего бывшего. Но это дело стоящее.
В тот же день, после обеда, пришла свекровь. На этот раз — без сумок, без пирожков, как раньше. Села за стол, огляделась.
— Ну, как у вас дела? — спросила она сдержанно, но с явным напряжением в голосе.
Даша пожала плечами.
— Поругались. Он собрал вещи и ушёл. Как я и думала — к той бухгалтерше.
— Да ладно, ты не придумывай, — отмахнулась свекровь. — Я тебе уже говорила: мой сын не такой.
— Я же говорила, что он благородный, — свекровь закусила губу, взгляд дёрнулся. — Он бы не предал просто так. Вы оба упрямые, конечно, но это пройдёт. Ещё всё наладится, вот увидишь.
Даша молча поставила перед ней кружку. Потом села напротив, сложив руки на столе.
— Вы меня не слышите? Я тогда была права. Он с той… девушкой. Вот к ней и ушёл. А меня с долгами оставил. Но вы ему передайте — я в суд подам. И заберу всё, что смогу.
— Ты что, с ума сошла? — вспыхнула свекровь. — Он же ради вас жил, тебя принял, помог. И ты теперь так? В суд?! Да ты хоть подумала, что это ему сломает жизнь?
— А он не думал, когда мне её ломал?
— Вы же ещё можете помириться…
— Я уже ничего не хочу с ним. Совсем.
— Не вздумай. Сама себе хуже сделаешь, — процедила свекровь, встала, резко задвинула стул.
— Всего доброго, — спокойно ответила Даша.
Вечером приехала подруга. Привезла грушевый пирог, открыла шкаф и поставила коробку.
— Подавай в суд. Если нужна будет помощь — я рядом.
— Я уже всё решила. У меня дочь. И я ещё и с долгами осталась.
— Значит, действуй. Ты не одна.
Утром Даша пришла к юристу, и они вместе оформили иск.
Суд назначили через два месяца.
В зале было холодно. Никита сидел в своём худшем пиджаке, самоуверенно откинувшись. На вопрос судьи о деньгах пожал плечами:
— Я ничего не просил. Она сама всё делала. По любви. Кто ж думал, что она теперь в суд потащит.
Судья подняла глаза:
— А расписка с вашей подписью?
Он замолчал.
Даша передала документы. Руки дрожали, но голос не сорвался.
— Вот переводы. Вот пометки в назначении платежа. Всё подтверждает.
Суд частично удовлетворил иск. Назначил компенсацию. После заседания в коридоре Никита догнал её.
— Думаешь, победила?
— Как тебе не стыдно. Ты меня с ребёнком предал и обманул. А теперь ещё и пытаешься строить из себя жертву. Но бумеранг — никто не отменял, запомни это.
Он хмыкнул:
— Ну-ну. Верь, ага, в приметы.
— Думаешь, это про деньги? — Даша устало посмотрела на него. — Ты меня обманул, Никита. Сначала семью строил, а потом просто сбежал. Я не только за компенсацией сюда пришла. Я пришла, чтобы ты хоть раз ответил за свои слова. Всё, можешь катиться обратно к своей бухгалтерше. Мне плевать, где ты и с кем. Главное — подальше от нас.
Прошёл месяц. Даша с Лизкой переехали в небольшую, старенькую, но чистую квартиру. Район тихий. Мать помогла с вещами, подруга помогла навести уют, привезла новые шторы и скатерть.
Утро. На плите уже томилась каша, комната пахла новыми шторами и чем-то тёплым, домашним. Лизка сидела на табуретке, болтала ногами, постукивала ложкой по краю тарелки и что-то напевала себе под нос. Свет мягко ложился на подоконник, всё вокруг казалось непривычно спокойным — как будто этой тишине давно было здесь место.
Даша сжимала в руках тёплую кружку с кофе, стояла у окна и всматривалась в улицу. Дышалось спокойно, как будто впервые за долгое время не надо было ждать беды.
Никаких больше кредитов. Больше никаких глупых надежд и сказок про общее будущее. Она устала быть спонсором чужих начинаний, заложником чужих планов. Теперь — только Лиза. Только она сама. И эта жизнь, где она наконец знает, на что опереться. На себя. Целая, сдержанная, но больше не сломленная.
