— Ты же не против, если мама немного у нас поживёт?
Полина застыла на пороге кухни, прижав к груди тяжёлый пакет с овощами. Она едва успела с работы, еле донесла сумки до дома, а тут — такое.
— И ты даже не спросил? — её голос прозвучал глухо, как будто не из горла, а прямо из усталых плеч. — Просто поставил перед фактом?
Сергей сидел за столом и ковырял ложкой в супе. Суп ещё утренний — с куриными шейками, с золотистой пережаркой, такой, каким он любил. Но сейчас даже любимое блюдо казалось ему водой. Лицо его было не виноватым — скорее, усталым.
— Ну… я думал, ты не будешь против. Это же ненадолго. Месяц, ну два. Пока ремонт у неё там не закончат.
— А ключи ты уже ей отдал? — Полина шагнула к столу и с грохотом бросила пакет на столешницу. Оранжевая морковка вывалилась и покатилась на пол, громко стукнувшись о кафель. — Или я ещё имею право хоть слово сказать в своём доме?
— Полин, ну не начинай, — Сергей вздохнул, прикрыл глаза. — У неё выхода нет. С квартиры выгнали, стройка стоит, а сестра её с ума сходит со своим йогом. Ну, ты в курсе.
— Йогом? — переспросила она с тонкой усмешкой. — Ну так пусть йог её и спасает. Или пусть в своей машине поживёт. Багажник у неё большой, подушку постелет — и комфорт.
Сергей посмотрел на неё с упрёком. Этот взгляд Полина ненавидела особенно сильно. «Ты перегибаешь» — всегда так. И всегда означало одно: он снова встал не на её сторону.
— Это моя мать, Поля, — тихо сказал он, но жёстко. — Она нас растила одна. Она не заслуживает, чтобы ты так…
— А я что заслужила, Серёжа? — перебила она, присев на край стола. — Чтобы в мою квартиру въезжала женщина, которая считает, что у меня руки не из того места? Которая пересаживает мои цветы — потому что ей «так лучше»? Или та, что мой кашемировый свитер в кипятке постирала? «Случайно»?!
Сергей молчал. Потому что всё это было правдой.
— Я тебе говорила: мы с тобой семья. Не я, ты и твоя мама. А сейчас выходит, что у нас тут, извини, тройничок. Только без секса. Зато с её вечными комментариями про мои окна и запах её кастрюль.
— Хватит, — резко сказал он. — Ты всё преувеличиваешь. Она просто старомодная.
— Нет, Серёжа. Она не старомодная. Она… ядовитая. Понимаешь? Ток-сич-ная. Ты хоть раз слышал, как она разговаривает со мной, когда тебя рядом нет?
— Ну… — начал он неуверенно.
— Конечно, нет. Потому что ты вечно оказываешься на пробежке, в душе, в наушниках. А она в это время объясняет мне, что котлеты мои резиновые, а губы накрашены, как у продавщицы с ларька.
Он слабо усмехнулся:
— Ты хочешь сказать, она тебя прессует?
— Прессует? Нет. Она меня выжигает. По капле. Как уксусом металл. — Голос Полины сорвался, дрогнул.
В кухне стало тихо. Даже часы на стене тикали осторожнее.
— Ты же сильная, — сказал он наконец. — Потерпи немного. Ты сама любишь говорить, что умеешь держать дистанцию. Вот и покажи.
Она коротко рассмеялась. Без радости. От усталости.
— Серёж, дистанция держится, когда обе стороны её признают. А твоя мама их ломает. Как трактор заборы на дачах.
Он отвёл глаза.
— Поля, прошу тебя. Месяц. Только месяц. Потом она сама уедет. Честно. Я поговорю с ней, если что… если будет перебарщивать.
— Ты? С ней поговоришь? — она горько усмехнулась. — Ты же голос на неё никогда не повышал. Она чихнёт — ты уже несёшься в аптеку.
Ответа не последовало.
Полина подошла к окну. Внизу тот же двор, выгоревшие качели, кусты малины, которые она сама когда-то сажала. Сажала с надеждой, что тут будет дом. Их дом.
— Она заедет завтра, — произнёс он почти шёпотом. — Я помогу привезти вещи.
Она обернулась.
— Прекрасно. Не забудь ей кресло у окна и табличку на дверь повесить: «Главная хозяйка». Потому что если ты думаешь, что она тут только на месяц — это твой самый смешной прогноз. После того, как ты говорил: «я в баре всего на полчасика».
Он хотел возразить, но махнул рукой:
— Я в магазин схожу.
И ушёл. Просто ушёл. Как всегда — когда нужно было остаться.
Полина осталась в кухне. Морковка валялась на полу, овощи катались по углам, а в воздухе стояла гулкая тишина. И она уже знала: это только начало.
А на следующий день гулко раздалось:
— Я не поняла, это что за кружка на моём столе?!
Голос Ларисы Аркадьевны звенел по нервам, как ложка по зубам.
Полина сидела в гостиной с ноутбуком на коленях. Чашка с недопитым утренним чаем стояла рядом, на столике, который она всегда считала своим. Её столик, её квартира. Но с некоторых пор всё это будто перестало принадлежать ей. Даже воздух изменился — стал густой, навязчиво пахнущий лавандой, которой Лариса Аркадьевна щедро брызгала по утрам, сопровождая это звонким: «освежим, а то здесь будто собаку держали».
— Это мой стол, Лариса Аркадьевна. Я сижу там, где хочу, — Полина не подняла глаз от экрана.
— Ваш, говорите… — вздохнула свекровь, с театральной паузой. — А кто вчера на нём ужинал, крошки рассыпал? Вот вам и «ваш». Я, конечно, не против, но…
— Ну и хорошо, что не против. Спасибо, — перебила Полина и сделала глоток остывшего чая. — Я работаю, если вы не заметили.
— Ой, работа… — фыркнула та, поправляя выцветшую кофту, которую она носила с видом, будто там нашиты алмазы. — Интернетик, мышка, кнопочки. А потом ноет: «устала», ложится, киношки смотрит, ногти мажет.
Полина захлопнула ноутбук. Сердце у неё билось слишком громко. Считай до десяти, Поля. До десяти.
— Лариса Аркадьевна, может, вам отдохнуть? Сиеста, например. Или, ещё лучше, ретрит. Где-нибудь на заброшенной даче. Подальше от людей.
— Что-о?! — вскинулась та, и даже щеки её налились красным. — Вы намекаете, что я лишняя в этом доме?
— Я вам не намекаю. Я вам это прямо говорю. Последние две недели.
— Ах ты, неблагодарная! Я тебя, как дочку, а ты меня — вон, на дачу!
— Как дочку?! — Полина встала. — Если дочка — это та, чьи ящики вы проверяете, и кому вы шепчете на ухо, что она «не хозяйка», тогда да. Прямо как дочку!
— Конечно, я опять виновата! — не унималась свекровь. — А кто у нас отбеливатель наливать не умеет? Кто нож к вилкам положил? Кто мои капли в ванной передвинул?
— Ваши капли?! — Полина шагнула ближе. — Это моя ванная. Там даже коврик мой! Или коврик тоже на дачу?
В этот момент в прихожей скрипнула дверь — вошёл Сергей. Снял куртку и застыл, будто попал в сцену плохого спектакля.
— Что у вас тут опять? — осторожно спросил он.
— Спроси у своей жены! — заголосила Лариса Аркадьевна. — Она меня гонит! Мои вещи выкинуть хочет! Представь себе!
— Я сказала только про капли, — процедила Полина. — Но смысл, да, именно этот.
Сергей почесал затылок:
— Мам, ну ты… действительно перегибаешь. Может, и правда не надо так нападать?
— А-а-а! Вот оно! Сын против матери! Из-за этой… силиконовой!
— Это ресницы, — спокойно ответила Полина. — Но за комплимент спасибо.
— Да я насквозь тебя вижу! Ты его науськала! Хочешь меня выгнать, чтобы я, старая женщина, по подъездам шлялась!
— По подъездам — нет. Но вот по бабушке своей я скучаю. У неё кот, кстати, добрый. Не то что…
— Поля, ну хватит! — рявкнул Сергей. — Ты зачем её доводишь?
— Я?! — глаза у неё метнули искры. — Это я довожу? Может, ты наконец откроешь глаза и увидишь: нас здесь трое. А я — как мебель. Она пилит, ты молчишь.
— Я не молчу, — пробормотал он, но уверенности не было.
— Вы оба свихнулись! — закричала Лариса Аркадьевна, хватаясь за грудь. — У меня давление! Я сейчас умру…
Она плюхнулась на пуфик, театрально ловя воздух ртом.
— О, спектакль «бедная мама и коварная невестка». Серия вторая. Я уже видела, — Полина даже не пошевелилась.
— Скорая мне не нужна, — прошипела та, — но если я умру, совесть вас замучает.
— Совесть? Отлично. Я даже список заведу: что именно должно меня мучить. Например, что в собственной квартире я живу как в казарме с дежурной старшей.
Сергей молчал. Смотрел в пол. Потом вдруг сказал:
— Может, я у Артёма пару дней переночую. Чтобы вы… ну, успокоились.
Полина обернулась.
— То есть ты уходишь? И оставляешь меня одну с ней?
Он отвёл взгляд. В его глазах не было ни страха, ни злости. Просто пустота.
— Ну да. На пару дней. А там посмотрим.
Он пошёл в спальню собирать сумку.
Полина стояла, словно прибитая к полу. А за её спиной Лариса Аркадьевна уже прихлёбывала чай из кружки. Из своей кружки.
— Вы тут слишком свободно себя чувствуете, Полина, — сказала она почти ласково. — Это всё от безнаказанности. Но всё изменится.
Полина посмотрела на неё внимательно. И тихо произнесла:
— Вы правы. Всё изменится.
И впервые она подумала: а что, если и правда — начать войну. Настоящую. Без уговоров. Без уступок. До конца.
Значит, выбрал не меня. Ну хоть определился, Серёжа.
Когда в дверь позвонили, Полина даже не шелохнулась. Стояла у плиты, мешала овсянку, которая уже начинала густеть до состояния клейстера. Не потому что хотела есть — просто надо было занять руки. Иначе сорвётся: либо в аптеку за пустырником, либо, что хуже, в ближайший бар.
Звонок повторился, на этот раз резче. В коридоре зашуршала Лариса Аркадьевна.
— Я открою! — возвестила она, как сотрудник на дежурстве. — А то мало ли кто там. Сейчас никому верить нельзя. Даже тем, с кем живёшь под одной крышей.
Подкол засчитан, отметила Полина и даже не вздохнула. Только ложкой по кругу. Один, два, три…
Дверь хлопнула. Несколько секунд тишины. Потом голос свекрови, сухой, неприветливый:
— Ты что здесь забыл?
И чужой, мужской:
— Здравствуйте, Лариса Аркадьевна. Полина дома?
Полина вышла в прихожую, с ложкой в руке, как с оружием. И замерла.
На пороге стоял Андрей. Андрей Павлович. Да-да, тот самый. С кем она год назад мучилась над проектом «Городские истории» — никому не нужным, зато бесконечным. Тот, кто приносил ей кофе, книги, кто мог часами править таблицы, а потом однажды подал ей пальто так, будто совершал важнейший поступок в своей жизни.
— Привет, — сказал он. — Можно с тобой поговорить?
— Это ещё кто такой? — закричала Лариса Аркадьевна. — Серёжа не успел из квартиры уйти, а она уже… Мужик с утра пораньше! Позор!
— Отойдите, — тихо, но твёрдо сказала Полина. — Это мой гость.
— Гость?! Да у нас тут карантин от таких гостей! Сергей тапки ещё не забрал, а она уже с новым! Женщина — загадка, ага! Диагноз!
Андрей повернулся к ней, вежливый, но стальной:
— Лариса Аркадьевна, простите. Жаль, что я нарушил ваш утренний ритуал язвительности. Но говорить я хочу с Полиной. И только с ней.
Полина чуть не рассмеялась. Господи, как он умел ставить людей на место — без крика, без злобы. Просто спокойно.
— Пойдём на балкон, — сказала она. — Там воздух свежее.
Они прошли мимо свекрови, словно мимо старого шкафа, где завелась моль: с лёгкой брезгливостью и полным равнодушием.
На балконе пахло дождём. Воздух был густой, как ожидание.
— Ты как? — спросил он.
— Как клейстер. Видимость есть, а внутри — один ком.
Он кивнул.
— Я видел твой пост. Про одиночество. Ты тогда не шутила, да?
— Ни секунды, — ответила она хрипло.
— Я хотел написать. Начал, потом стёр. Подумал: вдруг у тебя всё хорошо. Ошибся.
— У меня было почти хорошо. Пока в квартиру не въехала женщина с привычкой пить чай из моей кружки и командовать, где чьи тапки.
Он усмехнулся.
— Я не хочу навязываться. Но если тебе правда тяжело — я могу быть рядом. Просто быть.
Она посмотрела на него и впервые за много недель вдруг почувствовала: дышать можно.
И тут в коридоре снова звякнул звонок. Дверь хлопнула.
— Мам, ты чего в телефоне не отвечаешь? — донёсся голос Сергея. — Я за шмотками заехал! Полина! Я пять минут — и ухожу!
Он шагнул в прихожую, увидел Андрея и остолбенел.
— Это что за цирк? — в голосе его смешались ревность и злость. — Ты уже с другим?
Полина спокойно вышла к нему. Ложку в руке держала, будто жезл.
— А ты удивлён?
— Ты вообще… как ты могла? Даже не поговорила со мной! Я ж просто… я ж только на время…
— На время? На то самое, пока я тут с ума схожу. Пока твоя мама роется по шкафам и шепчет моим подругам, что я бездетная эгоистка. Пока ты вечно уходишь тогда, когда надо остаться.
Он раскрыл рот, но она не дала вставить слова.
— Ты выбрал. Не меня. Не наш дом. А спокойствие. Чтобы всё было, как раньше: мама управляет, жена молчит.
— Неправда…
— Правда. Я просто слишком долго закрывала глаза. Но сейчас — вот ты, вот она, вот я. Всё ясно.
На диване Лариса Аркадьевна демонстративно шмыгала носом.
— Значит, выгоняешь меня? — выдохнул Сергей.
— Нет, Серёжа. Я тебя отпускаю. Потому что держать рядом мужчину, который не способен сказать матери «хватит», — это унижение. А я устала. Я выбираю себя.
Он стоял, как оглушённый. Потом сгорбился, сунул вещи в пакет и ушёл.
Полина села на подоконник. Воздух был свежий, но в груди тяжесть.
Андрей коснулся её плеча.
— Ты молодец.
— Не чувствую себя молодцом. Чувствую себя после бури. Жива, но промокшая, продрогшая, одна… и крыша разнесена.
— Зато теперь можно строить заново. Без гнили, — сказал он просто.
Она рассмеялась сквозь слёзы.
— Оставайся. Чай попьём. Из моей кружки.
Лариса Аркадьевна поднялась с дивана и, ни слова не сказав, ушла в спальню. И впервые — без хлопанья дверью.
