Соня стояла у раковины, крутила в руках мокрую губку и смотрела в окно. Там, за стеклом, лениво покачивались берёзы, июль уже перешёл в ту стадию, когда лист зелёный, но утомлённый. Солнце било прямо в стекло, нагревало кухню, а внутри у Сони было прохладно, как в ноябре.
— Моя кофточка где? — донеслось из комнаты ленивым голосом.
Соня прикрыла глаза. Губка с тихим «чпок» упала в раковину.
— Какая именно, Лена? — спросила она ровно, хотя уже догадалась.
— Та, голубая. Я её брала, помнишь? Ну, она мне как раз под юбку пошла!
Соня не ответила. Вытерла руки о старое, в пятнах, кухонное полотенце и пошла в комнату.
Лена сидела на диване, нога на ногу, маникюр свежий, телефон новый, на лице лёгкая скука. На ней — та самая голубая кофточка. Лёгкая, шелковистая, дорогая. Соня берегла её для собеседования, которое так и не случилось. Лена берегла только собственные нервы.
— Лена, — сказала Соня тихо, — я же просила не трогать мои вещи без разрешения.
— Да ладно тебе, Сонь, — отмахнулась та, глядя в экран. — Мы же как сёстры. Разве жалко?
Слово «сестра» внутри у Сони прозвучало странно. Как сестра — значит, можно жить у тебя две недели, а остаться на полгода. Можно не покупать еду, занимать ванну по полтора часа, курить на балконе, бросая окурки в вазон, где раньше росли цветы.
Соня вспомнила март. Иван тогда пришёл домой, сел на край стула, как перед экзаменом.
— Соня… Лена… ну, у неё опять беда. Этот её Димка выгнал. Она к нам. На недельку, пока квартиру не найдёт.
Соня тогда кивнула. Она всегда умела сочувствовать, терпеть, быть «удобной». Наивное, почти детское качество.
Прошло пять месяцев. Ни квартиры, ни работы. Даже разговоров о съезде. Зато заказы еды на имя Сони — за счёт Сони и Ивана. Лена пользовалась её косметикой. А недавно Иван купил Лене фен. Новый, дорогой.
— Ну она же девочка, Сонь. Ей надо хорошо выглядеть… — сказал он.
В тот вечер Соня мыла посуду, стирала, гладила. Потом заперлась в ванной. Сидела там полтора часа. Не плакала. Просто сидела.
— Сонь, ну ты чего? — стучали в дверь.
Она не ответила.
— Соня! — снова из комнаты. — У тебя нет резинки для волос? Я свою потеряла. Может, у тебя осталась.
Соня встала, но пошла не в комнату. В прихожую. Оделась, обулась, взяла сумку.
— Куда ты? — Лена выглянула.
— В магазин, — сказала Соня и закрыла за собой дверь.
На улице пахло жарой и пылью. Соня дошла до «Пятёрочки» и долго бродила между стеллажей. Стояла у молока, но не могла решить — брать или нет. Может, мороженое? Может, пельмени? А может, просто остаться тут, среди макарон и консервов, чтобы никто не нашёл.
Зазвонил телефон. Иван.
— Да.
— Ты где?
— В магазине.
— А чего не сказала? Лена переживает.
Соня улыбнулась, горько.
— Скажи Лене, что я не резинка для волос. И не халат. И вообще — не её вещь.
— Что ты такое… — начал он, но она уже отключила.
Возвращалась медленно. Мороженое растаяло в пакете.
Возле подъезда сидела тётя Люба, лет семьдесят, в вязаной кофте, несмотря на жару.
— Софочка, привет, милая! Как ты?
Соня остановилась. Хотела ответить «нормально». Но вышло:
— Я устала, тётя Люба. Очень устала.
— От кого же, милочка?
Соня посмотрела наверх, на своё окно. Там за занавеской мелькнула тень. Чужая, хотя квартира была её.
— От тех, кто думает, что добрые люди — бесконечные.
Тётя Люба кивнула.
— Запомни, детка… Добрых любят, пока удобно. А как слово поперёк скажешь — сразу стерва.
Соня кивнула в ответ. И впервые за долгое время это было по-настоящему.
Софья вернулась домой к девяти. Не потому, что так вышло, а специально — знала: чем дольше протянет по магазинам, тем меньше придётся сидеть рядом с Леной. У той всегда какой-то «занятый» вид — то маска на лице, то звонки подружкам, то сериал в наушниках. Но при этом требует «не шуметь», как будто вокруг неё больница.
Дверь открыла ключом. С кухни тянуло подгоревшим — похоже, пельмени кто-то пытался сварить без воды. В коридоре — гора обуви. Лена снова привела подружку. У неё на всё один ответ: «А где нам ещё сидеть? Не на улице же!»
— О, пришла! — голос весёлый, почти детский. — Я тут… хе-хе… кастрюлю твою подпалила. Она, что, не алюминиевая, да?
Соня прошла мимо, не сказав ни слова. На кухне всё говорило само за себя: закопчённое дно, молоко убежало, раковина в тарелках, на столе — чипсы, кусок колбасы, пустая рюмка.
На балконе сидел Иван, ковырялся в телефоне. Услышав шаги, поднял глаза.
— Соня… привет. Ты чего такая?
— Устала, — поставила пакет на стол. — На работе не была. Я вообще не работаю. А устала так, будто на рынке с утра до ночи стояла.
— Ну, не кипятись. Мы тут просто…
— Мы? — переспросила она. — «Мы» — это ты, она и её гости. А я тут кто?
Он встал, шагнул ближе.
— Соня, не начинай. Лена сейчас в сложной ситуации. Ей нужна поддержка.
— А мне, Ваня, не нужна? — голос стал тише, но твёрже.
Он вздохнул:
— Ну ты же сильная, ты всё понимаешь.
Соня коротко, почти беззвучно засмеялась. Горько.
— Вот именно. Потому всё и свалили на меня.
В дверях появилась Лена — в розовом махровом халате, который Соня покупала себе в отпуск.
— Соня, ну чего ты? У нас гости, давай без сцен.
Соня медленно повернулась:
— Гости. В моей квартире. На моей кухне. В моём халате.
— Ну что ты как старая дева… — скривилась Лена. — Всё твоё, твоё… Мы же не чужие.
Соня почувствовала, как внутри поднимается вязкое, тяжёлое. Не злость. Усталость.
— Вань, пойдём поговорим, — сказала она резко.
В спальне закрыла за ним дверь.
— Ваня, помнишь, у нас была жизнь? Мы ребёнка хотели, на Байкал собирались. Я эти стены красила, пока ты спину лечил. А теперь я в собственном доме чувствую себя лишней.
— Ну что ты…
— Не перебивай. Лена мне чужая. Она лезет в моё, не считаясь со мной. А ты её прикрываешь, потому что она твоя сестра. А я? Я — просто жена.
Иван опустил глаза.
— Лена слабая…
— А я? Я устала быть сильной. Я устала быть фоном для вашей семейной драмы.
Он попытался взять её за руки.
— Я люблю тебя. Просто не умею иначе.
— Научись. Или мы не выдержим.
— Ты что, о разводе?
— Я говорю, что так дальше не будет.
Утром приехала Ольга Петровна — с ромашками и пакетом из «Ашана». Влетела в прихожую, сразу в наступление:
— Ивусь, чайник поставь. Соня, что такая бледная? Опять женские штучки?
Соня молчала. Знала — Лена успела нажаловаться.
— Скажу прямо, — начала свекровь, — умная женщина всегда сохранит семью. А ты что устроила?
— Я не устраиваю. Я прошу уважения.
— Ну надо же! Кто тебя сюда пустил, девочка? Квартира Ивана. Ты по любви пришла — так и живи спокойно.
Соня поднялась из-за стола, подошла к окну, постояла молча.
— Ольга Петровна, а вы уверены, что квартира только Ивана?
— В смысле?
— Мы её вместе покупали. Бабушкина была маленькая, её он продал, добавил к моим деньгам, оформили ипотеку, выплатили вдвоём. Так что она моя тоже. И, может, даже больше моей.
Вошла Лена.
— Что тут у вас? Ты нас выгоняешь?
— Нет. Но с завтрашнего дня здесь будем жить только мы с Ваней. Без гостей, без нахрапистости. Если не устраивает — чемодан и в путь.
Соня повернулась к мужу:
— Вань, ты с нами или… с ними?
Он молчал.
Тогда Соня ушла в спальню, закрыла дверь, легла на кровать. Слушала — шипение свекрови, визг Лены, потом звук колёсиков чемодана. Шаги.
И тишину. Ту самую, что она ждала.
Прошла неделя.
Квартира дышала свободно, как будто сбросила с себя тяжёлое одеяло. Без Лены и её бесконечных фенов, без грохота из ванной и клацанья по клавишам в три часа ночи. Даже холодильник стал закрываться мягче — словно понял, что теперь никто не будет его дёргать по десять раз на час.
Соня вставала рано. Варила кофе в турке — та старая, медная, с чуть подгорелым дном, была ей куда милее, чем та модная машина, в которой Лена заваривала свои странные зёрна с куркумой. Садилась к окну, пила медленно, слушала, как просыпается двор. Книги возвращались в руки сами. Тишина перестала быть пустотой — стала домом.
Иван теперь жил будто на два мира. На работе задерживался, а дома исчезал. Ел молча, засыпал поздно, а по ночам бродил по коридору — тихо, но Соня всё равно слышала этот шаг. Он думал. И, кажется, мучился.
В один из вечеров она сказала:
— Ну что?
Он вздрогнул, будто застали его за чем-то запретным.
— Что — что?
— Ты решил?
Он сел. Долго смотрел, как будто искал слова.
— Ты меня выгоняешь?
— Нет. Я тебя спрашиваю.
— Сонь… Я… я не думал, что всё настолько серьёзно. Что тебе это так… тяжело.
Она вздохнула.
— Я думала, ты меня знаешь. Я не устраиваю сцен, не требую отчёта, где ты и с кем. Даже не спрашивала, сколько ты отдал Лене. Но я не мебель, Ваня. И не фон. Я — человек.
Он закрыл лицо руками.
— Лене всегда что-то нужно. Ей плохо, и я… чувствую себя нужным. Как будто живу не зря.
Соня кивнула.
— А через меня ты этого не чувствуешь?
Он молчал.
— Понятно, — сказала она и ушла на кухню.
На следующий день он собрал сумку. Без шума. Положил рубашки, пару книг, вышел в прихожую.
— Позвони, если что. Не хочу, чтобы мы так…
Она кивнула. Ей тоже не хотелось «так». Но ещё меньше — возвращаться в «как было».
Три месяца пролетели тихо.
Соня достала деньги с накопительного счёта и наконец-то сделала кухню так, как мечтала: новый кран, нормальная вытяжка, посудомойка. Ходила на йогу, пару раз ездила в Коломну. И впервые за много лет жила, не оглядываясь на чьи-то привычки и настроения.
Счастлива ли она была? Нет. Но она была в себе. Без театра, без надрывных разговоров. И это было честно.
Однажды позвонил он.
— Соня… Я поговорил с мамой. С Леной тоже. Сказал, что мы с тобой — семья. А не они. Прости, что был слаб.
Она молчала.
— Я понимаю, может, поздно. Но если ты… мы могли бы начать заново?
Она сидела на балконе, с пледом на коленях. Весна уже входила в силу.
— Не знаю, Ваня. Пока — не знаю. Спасибо, что позвонил.
— Я подожду. Сколько надо.
Она улыбнулась.
— Вот и подожди. Но не ради меня. Ради себя. Научись быть сильным — не через других.
Через неделю пришло письмо от нотариуса. Ольга Петровна решила переписать дачу на Лену, мимо Ивана. «Чтобы, если что, не досталось жене». Соня прочитала, усмехнулась и выбросила. Это было уже не её поле боя.
В начале лета она поехала в Питер. Сняла маленькую квартиру на Васильевском, пила кофе в тихом кафе на углу, смотрела на мост и думала: может, счастье — это когда в доме тихо. Чисто. И ты сама себе принадлежишь.
