Алина снова поправляла подушки на диване, будто вертеть их можно было повлиять на мировой порядок. С утра в квартире висел запах чужого парфюма — густой, с жасмином и странной бензиновой ноткой, который принесла Галина Петровна. Да, именно бензин — Алина была почти уверена, что можно вызвать эксперта, и он подтвердил бы её догадку. Теперь этот аромат впитался в стены, мебель, воздух — как сосед без договора, который решил остаться навсегда.
— Мам, тебе удобно? — осторожно спросил Роман, выглядывая в гостиную, где его мать уже раскинула свои сумки так, будто планировала не пару месяцев переждать, а обосноваться тут лет на пятнадцать.
— Ещё бы, — фыркнула Галина Петровна, вытягивая ноги на диване. — Кровать у вас, конечно, так себе. Я на своей ортопедической спала лучше, чем здесь. Но ничего, потерплю. Ради семьи, ради вас…
Алина чуть не выдала сарказм: «Семья, говоришь… Твоя фигура — на диване, а порядок — на моих нервных клетках». Сдержалась, напомнив себе, что это диван за семьдесят тысяч, на бабушкины деньги. Бабушка, наверное, перевернулась бы в гробу, глядя, как на нём устроилась свекровь.
— Может, чаю? — сухо предложила Алина, уходя на кухню.
— Только зелёный! — крикнула свекровь. — Чёрный после пяти — забудь! И без сахара. Фигуру берегу.
Фигуру… — ехидно подумала Алина, наливая кипяток в кружку. — А холодильник почему-то почти пустой. Вчера ж закупались.
Вечером стало ещё веселее. Галина Петровна раскинулась в гостиной, как хозяйка на троне: ковырялась в пульте, переключала каналы и комментировала всё подряд.
— Ну что у вас за интернет? — насмешливо спросила она. — Половины каналов нет! В моей старой квартире телевизор хотя бы работал, а тут — как в коммуналке.
— Мам, — осторожно заметил Роман, садясь рядом, — ну ты же сама говорила, что временно. Тут тесновато.
— Тесновато? — Галина Петровна резко обернулась. — Тебе мать мешает, сынок?
Алина чуть не закатила глаза, когда уронила вилку в раковину.
— Никто не мешает, — сказала она ровно. — Просто мы привыкли… ну, жить вдвоём, по-своему.
— О! — усмехнулась свекровь, с таким видом, будто только что открыла Америку. — Своим порядком, значит. Молодёжь нынче любит слова умные: «личное пространство», «порядок». А раньше всё просто было: семья — это семья. Мать с сыном жили вместе — и хватало. Никому и в голову не приходило выгонять стариков.
Роман неловко закашлялся. Алина почувствовала, как внутри закипает.
— Простите, Галина Петровна, но вы приехали на полгода, да? — осторожно спросила она.
— Кто их считает, эти месяцы? — махнула рукой свекровь. — Главное — мы вместе. А квартира-то просторная.
Алина чуть не поперхнулась. Две комнаты на троих, одна из которых уже превратилась в штаб-квартиру свекрови, а другая — спальня Алины и Романа. Просторно, особенно если жить в коробке от холодильника.
Вечером в спальне:
— Ром, я не выдержу, — шепотом сказала Алина. — Она реально решила тут поселиться.
— Да ну, — устало пробормотал он. — Ей тяжело. Ты же знаешь, квартиру забирают, работы нет.
— Я понимаю. Но одно дело — помочь, а другое — когда тебя вытирают, как половик. Ты видел, что она сегодня в мой шкаф лезла?
— Может, случайно? — попытался сгладить он.
— Случайно?! — Алина села на кровати. — Она раскладывала свои вещи на мои полки! Я открываю шкаф — там её кофточки висят. Я хозяйка этой квартиры!
Роман тяжело вздохнул.
— Алиночка, потерпи… Она же мать.
Алина резко встала.
— А я кто, Ром? Гадалка на полставки?!
— Ты жена, — сказал он, протягивая руку, пытаясь сгладить конфликт.
— Вот и запомни, — сказала она, тяжело дыша. — Жена. А квартира — моя. И пусть никто мне не диктует, как жить.
На следующее утро за завтраком Галина Петровна, ковыряя омлет, выпаляет фразу, которая взрывает кухню:
— А вообще, Ромочка, — сладко говорит она, — я думаю, надо квартиру переписать на меня. Ну что вы как дети! Всё равно тебе всё достанется, а у меня хоть будет спокойствие.
Алина чуть не уронила кружку.
— Простите, что? — ледяным голосом.
— Ну а что? — спокойно продолжает свекровь. — Ты всё равно на его шее. Квартира твоя от бабки, а кто её содержать будет? Правильно, мой сын. Так что логично оформить на меня. Я хоть порядок наведу.
— Мам, зачем так? — растерянно пробормотал Роман.
— Потому что я мать! — выкрикнула она. — Ты мой единственный ребёнок! Я что, по миру должна идти?
Алина ставит кружку на стол так, что посуда звякнула:
— Вы серьёзно? Это моё жильё. Моё! И если ещё раз заведёте разговор — я буду вынуждена…
— Что? — свекровь прищурилась. — Выставишь на улицу? Женщина в моём возрасте, без работы, без поддержки…
— Да! — вскинулась Алина. — Если потребуется, выставлю. Не позволю собой манипулировать.
Воздух в кухне стал густым, как суп из пакетика. Галина Петровна смотрела на неё глазами, в которых смешались обида и злость.
— Вот оно что… — прошептала она. — Я тебе всю душу открыла, а ты…
— Мам, хватит! — неожиданно жёстко сказал Роман. — Ты перегибаешь.
Галина Петровна замолчала. Тишина была страшнее любого крика. Алина впервые почувствовала маленькую победу: муж наконец-то встал на её сторону.
Кухня с утра больше напоминала поле боя. Даже чайник свистел, будто предупреждал: «Ребята, разбегайтесь, сейчас будет мясо».
Алина нарезала хлеб, но нож дрожал в руках. Роман сидел с телефоном, делая вид, что читает новости, хотя экран у него был пустой — просто открытый браузер. В центре, как всегда, царила Галина Петровна. Она неспешно размазывала масло по батону, будто это было её последнее слово в споре: жирное и весомое.
— Знаете, что я подумала? — начала она с улыбкой, которая у Алины уже вызывала нервный тик. — Если квартира будет на мне, вам же легче: налоги, коммуналку — всё оформлю. Вам останется только жить и радоваться.
— Мам… — вздохнул Роман. — Мы же вчера всё обсуждали.
— Ничего вы не обсудили, — отрезала она. — Я мать. Это мой долг — держать всё под контролем. А ты, Ромочка, хоть и мужчина, но мягкий слишком. Тебя любая женщина вокруг пальца обведёт.
Алина резко поставила тарелку на стол.
— Простите, — сказала она, сдерживая раздражение, — но это была попытка оскорбить меня или просто завтрак такой душный?
— А это как воспринимать будешь, милая, — сверкнула глазами свекровь. — Я говорю, как есть. Женщины нынче хитрые: сначала на наследство сядут, потом на мужа, а потом и квартиру уведут.
— Интересно… — прищурилась Алина. — Вы меня сейчас с кем сравнили?
— Да ни с кем, просто размышляю, — фыркнула Галина Петровна. — А у тебя, вижу, совесть больно быстро реагирует.
Роман хлопнул ладонью по столу.
— Мам! Хватит!
Тишина повисла такая, что даже холодильник смутился и перестал гудеть.
— Ром, — спокойно, но твёрдо сказала Алина. — Нам нужно решить: либо мы живём как семья, либо у нас тут начинается сериал с разбитыми тарелками и вызовом участкового.
— Тарелки трогать не надо, — буркнула Галина Петровна. — Это из моего приданого.
— Вот видите, — усмехнулась Алина, — даже у тарелок права собственности яснее, чем у вашей логики.
Свекровь резко встала.
— А ты дерзкая, я смотрю! Думаешь, если у тебя бумажка на квартиру, ты хозяйка? Хозяйка — это та, кто порядок держит.
Алина тоже поднялась.
— Порядок — это когда чужие люди не лезут в твой шкаф и не требуют переписать твоё жильё.
— Я не чужая! — закричала Галина Петровна, хватая со стола салфетку, будто это знамя. — Я мать твоего мужа!
— А я жена, — отчеканила Алина. — И я не дам вас втоптать в землю ни его, ни себя.
Роман сидел, как зритель на трибуне. Но вдруг, словно щёлкнуло, он поднялся и встал между ними.
— Всё! — крикнул он. — Хватит! Я устал от ваших разборок! Мам, ты не имеешь права требовать квартиру. Лина, ты не имеешь права оскорблять маму.
— Ром, — сжала губы Алина, — я её не оскорбляла. Я защищаюсь.
— Вот именно, — вмешалась свекровь. — Я — мать. А ты… кто ты вообще?
Алина вздрогнула. Слова резанули, словно ножом по сердцу. Она медленно села обратно и с ледяным спокойствием произнесла:
— Я та, ради которой твой сын когда-то ушёл из-под твоего крыла.
Роман вздохнул и опустил голову. Это была правда, которую он сам боялся признать.
Вечером напряжение только усилилось. Галина Петровна не разговаривала ни с сыном, ни с невесткой. Она ходила по квартире, как тень, но громко хлопала дверцами шкафов, демонстративно переставляла банки на кухне и даже выкинула из холодильника Алинин любимый йогурт.
— Срок годности вышел, — бросила она в сторону. — Воняло уже.
Алина чуть не задохнулась от злости.
— Мам, — устало сказал Роман, — ты специально провоцируешь?
— Я просто хочу, чтобы в доме был порядок, — холодно ответила Галина Петровна. — А если кому-то не нравится…
— Тогда нужно уезжать, — перебила Алина, и голос её дрогнул. — Вы обещали полгода. Прошло восемь месяцев.
— А ты меня куда? На улицу? — вскинулась свекровь. — Женщина моего возраста, без копейки? Ты что, хочешь, чтобы я умерла на остановке?
— Мам, не надо утрировать, — попытался смягчить Роман.
— Утрировать?! — взорвалась Галина Петровна. — Я жизнь тебе отдала, а ты меня ради этой… этой…
— Мам! — голос Романа прозвучал жёстко, с металлом. — Хватит!
Он шагнул ближе к матери и впервые в жизни посмотрел на неё так, что та отступила на шаг.
— Ты думаешь, если давить на жалость, все обязаны? Нет. Не обязаны. Ты моя мать, я тебя люблю. Но это квартира моей жены. И если ты не прекратишь, я сниму тебе жильё и перевезу туда.
Галина Петровна застыла. Секунду выглядело, словно её ударили.
— Значит, так? — прошептала она. — Ради неё ты мать предаёшь?
Роман закрыл глаза и кивнул.
— Ради нашей семьи.
Ночь была тяжёлой. Алина долго не могла уснуть, прислушиваясь к каждому звуку из гостиной. Галина Петровна плакала. Не тихо, не сдержанно, а громко, демонстративно, чтобы они слышали.
Алина лежала, сжимая кулаки. Часть души жалела свекровь. Но сильная часть понимала: если сейчас уступить — конец.
Она повернулась к мужу.
— Ром, — шёпотом. — Ты уверен?
Он открыл глаза, в них отражалась усталость и решимость.
— Да. Мы должны жить сами. Я найду ей квартиру. Пусть злится, но это единственный выход.
Алина кивнула. Завтра всё решится окончательно. И будет громко.
Утро началось не с кофе, а с полного хаоса. Квартира была тихо-бурлящей мини-бомбой, а Галина Петровна устроила прямо на диване свой персональный ритуал: закутанная в плед, она громко читала молитвы, так, что казалось — сосед сверху вот-вот вызовет полицию за создание домашнего культа.
— Господи, дай мне сил пережить предательство сына и наглость этой женщины! — выкрикнула она, перекрестившись и глядя на Алину глазами, полными упрёка и огня.
Алина стояла в дверях кухни с чашкой кофе, так крепко сжав её, что ладони побелели. Мысль плеснуть содержимое прямо в этот плед была почти осязаемой.
— Мам, пожалуйста, — попытался вмешаться Роман, словно мирно размахивая белым флагом. — Давай не будем устраивать спектакль. Я нашёл квартиру. Съёмную. Первый месяц оплачу и помогу перевезти вещи.
— Ах вот как! — вскинула Галина Петровна, глаза её блеснули стальной искрой. — Значит, ради неё ты мать на улицу? Женщину моего возраста — выбросить, как старый диван?
— Не как диван, — твёрдо сказал Роман. — А как взрослого человека, который должен отвечать за свою жизнь.
— Ты неблагодарный! — взревела она, хватая его за руку. — Я ночами не спала, тебя растила! А теперь выгоняешь меня ради этой… этой…
— Достаточно! — Алина резко шагнула вперёд, голос дрожал, но был твёрдым. — Я не «эта». Я его жена. И вы не имеете права требовать чужую квартиру.
— Замолчи! — свекровь сорвалась, приближаясь так близко, что между ними не оставалось и сантиметра. — Ты вообще кто? Без семьи, без корней, только наследство от старухи!
Алина почувствовала, как в груди поднимается волна ярости. Она толкнула Галина Петровну назад. Та отшатнулась, но цепко удержалась на ногах, словно кошка.
— Ещё раз попробуете меня оскорбить — я сама вызову полицию и напомню, кто здесь хозяин, — холодно сказала Алина. — И бумажки у меня для этого есть.
Роман шагнул вперёд, встал между ними, и голос его стал твёрдым, как камень:
— Всё. Я решаю. Мам, ты съезжаешь сегодня. Я помогу собрать вещи.
Галина Петровна замерла. Лицо побледнело, глаза блеснули смесью отчаяния и привычной гордости.
— Ну что ж, — прошептала она. — Значит, у тебя больше нет матери.
Она взяла заранее собранную сумку и с демонстративным стуком закрыла за собой дверь.
Тишина в квартире повисла, такая странная — тяжёлая, но вместе с тем освобождающая. Алина стояла посреди гостиной, ощущая бешено колотящееся сердце.
— Ты правда это сделал, — выдохнула она, глядя на мужа.
— Да, — устало кивнул он. — Потому что понял: семья — это мы. А не её требования.
Алина обняла его, слёзы сами собой катились по щекам. Но это были слёзы облегчения, а не боли.
В ту минуту она поняла, что они выдержали. Они выстояли.
И квартира, и их любовь — остались при них.
А Галина Петровна ушла. С гордостью, с обидой, но без власти. И это было окончательно.
