Галина всегда ненавидела воскресные завтраки. Ну, не то чтобы всегда, но последние пару месяцев эта привычка превратилась в настоящую пытку. Раньше, в самом начале их совместной жизни, когда они с Виктором только начали жить вместе, всё было как-то по-другому. Уютно, мило: свежеиспечённые булочки, горячий кофе, разговоры не о чём, но такие важные в своей простоте. Но вот уже несколько месяцев воскресный завтрак стал не традицией, а обязательным, вонючим ритуалом, на который Галя вынуждена было с явным раздражением являться. Особенно если свекровь ночевала. А свекровь, как известно, ночевала всегда, как только ей вздумывалось.
— Виктор, милый, передай-ка соль, — протянула Нина Петровна руку, даже не взглянув на сына. — А то у тебя жена варит кашу, как какой-то прессованный картон. Невкусно, однообразно. Кто так готовит?
Галина просто сжала губы, чтобы не дать себе волю. В голове мелькнула мысль: «Да что ты, старушка, вообще понимаешь в кашах? Может, тебе прям сюда, в эту кухню, на мою голову, с солью всю свою жизнь посыпать?» Но она не сказала ни слова. Сдержалась, как всегда.
— Не переживайте, Нина Петровна, — сказала Галина, сдерживая улыбку, чтобы не показать, как ей хочется врезать этой женщине прямо сейчас. — Соль экономлю. Пенсии у всех маленькие. А то ещё скажете, что я ваше здоровье угробила.
— Сарказм на пустой желудок — вредно, — ответила свекровь, цокнув языком. — Вот я в ваши годы… — И тут Нина Петровна вздохнула так, что казалось, сейчас же развернёт все уши, чтобы напомнить, как она в её годы… и вообще — какая Галя была никакая по сравнению с ней. Галя, кстати, уже наизусть знала эту песню.
— Мам, хватит, — Виктор перебил её, но так, с тем же безразличием, как если бы ему сказали, что завтра опять будет дождь. — Галя, налей кофе.
Он сказал это так, будто ему уже надоели не только её ссоры с матерью, но и вся эта ситуация. Галя встала, чтобы налить кофе, а Нина Петровна решила, что настал момент «сделать ход конём». Потому что ей явно не хватало чего-то важного в этом скромном воскресном завтраке.
— Виктор, милый, а мы вот о чём подумали… — свекровь подалась вперёд, как гриф на добычу. — Что вы всё откладываете? Вопрос с квартирой нужно решать. Ну, как так-то, а? Уже пора.
Галина сжала чашку так, что дрожь прошла по руке. Она прекрасно знала, к чему это всё ведёт. Вопрос с квартирой, всегда такой тактичный и «неприметный», но на самом деле — её судьба.
— Какая квартира? — спросила Галина, стараясь не выдать нервозность, но ложка всё же слегка дрогнула в её руке.
— Да твоя, конечно! — свекровь тут же подалась вперёд, подставив своё лицо, полное сомнений и претензий. — Ты же бездетная, Галя. Ну не обижайся, я говорю по-человечески. Куда квартира уйдёт? Вот Виктору надо, чтобы для его сына было всё, понимаешь?
Галина чуть не выронила чашку, когда поставила её на стол. Звук был резким, как удар молотка по пальцам.
— На семью? — переспросила она, пытаясь сдержать голос. — А я кто? Соседка с верхнего этажа?
— Не крути, Галя, — махнула рукой Нина Петровна. — Ты сама знаешь. У тебя детей нет и, скорее всего, не будет. Зачем тебе эта квартира, если можно помочь мальчику?
— Мальчику семь лет, — холодно сказала Галина, встречаясь взглядом с Виктором, как с подсудимым. — И у мальчика есть мать. Живая, между прочим. Пусть она и помогает.
— Галь, ну не заводись, — Виктор сделал несколько шагов в сторону, как будто пытаясь создать дистанцию между ними. — Мама права. Мы же семья, в конце концов. Зачем тебе эта квартира? Перепишешь — и всё. Будем жить спокойно.
Галина замерла, в глазах её мелькнуло раздражение, почти ярость.
— Ты серьёзно сейчас? — Повернулась она к Виктору так, что у того сразу сердце ушло в пятки. — Я десять лет работу искала, чтобы заплатить за эту ипотеку, а ты за это время только в кабаках и ночных клубах шатался. А теперь ты мне предлагаешь просто так «переписать»?
— Но мы же вместе, — Виктор протянул эти слова с какой-то лёгкой ухмылкой. — У нас общие планы, Данилка растёт. Подумай о будущем.
— Про будущее я думала тогда, когда ты брал кредиты на свои игрушки, а я гасила их из своей премии, — Галина взяла паузу, но не заплакала. Нет, она сдержалась. Голос дрогнул, но это было из последних сил. — И вот теперь вопрос: когда вы с мамой это обсуждали? Вчера, по-моему?
Нина Петровна сжала губы так, что казалось, сейчас же у неё рёбра треснут от негодования.
— Ах, вот оно что! — пробормотала свекровь, как будто открыла великий секрет. — Мы сговорились, да? Мы, значит, о твоём будущем переживаем, а ты — о «бумажках». Женщины без детей всегда такие… озлобленные.
Галина вскочила. Стул, словно предатель, скрипнул под ней.
— Ещё одно слово про мою «бездетность» — и вылетите отсюда обеими ногами, я вам обещаю, — её голос был холодным, как лёд.
В тишине, которая повисла после этого, даже дышать было трудно. Виктор пытался перекусить нервами, крутя вилку в руках.
— Ну всё, хватит, — сказал он, но таким тоном, будто хотел прекратить детский спор. — Давайте без истерик.
— Это не истерика, — Галина смотрела на него, словно видела его впервые. — Это просто здравый смысл. Квартиры я не отдам, ни тебе, ни твоей матери, ни твоему сыну.
— Галя, ну не говори так, — Виктор взял её за плечо, но она резко отмахнулась. — Ты же сама говоришь, что Данилка тебе как племянник.
— Ключевое слово «как», — Галина отрезала, не давая ему договорить. — Я ему не мать и не обязана обеспечивать его недвижимостью.
Нина Петровна фыркнула.
— Вот так всегда, — сказала она с полным презрением. — Чужим детям — ноль внимания. А мой сын — бедняжка, с такой эгоисткой живёт.
— Мам! — Виктор попытался остановить её, но было поздно.
Галина, не выдержав, вдруг громко засмеялась, но смех этот был странным, нервным, почти истеричным.
— Эгоистка? Да на здоровье! Я всю жизнь сама себе всё добывала — и жильё, и деньги, и спокойствие! А вы пришли и решили, что я — банк! Так вот, слушайте сюда: банк закрыт. Кредиты больше не выдаём. Всё, точка.
Она взяла тарелку с кашей, поставила её прямо перед свекровью.
— Хотите — ешьте. Хотите — продолжайте обсуждать меня. Но квартира остаётся за мной. Точка.
Нина Петровна побагровела. Виктор только тяжело вздохнул и налил себе ещё кофе, как будто это хотя бы что-то меняло.
— Ну ты подумай хотя бы, — буркнул он, смахивая чашку. — Мы же семья…
— Семья, — повторила Галина, передразнив его. — Семья, в которой муж требует от жены подарить квартиру. Прекрасная у нас «семейная ценность».
Она развернулась и пошла в спальню, хлопнув дверью так, что у Виктора чуть не лопнули барабанные перепонки.
А на кухне остались только двое: мать и сын. И тишина. В ней слышалось только скрежет зубов Нины Петровны и бесконечное постукивание вилки Виктора по столу.
День после того завтрака тянулся тяжело, как старая замёрзшая каша, которую не размешать, не проглотить. Галина ходила по квартире, как привидение. Всё стало чужим. Вещи, которые она собирала годами, плед, который купила с последней премией — даже любимый плед вдруг раздражал, как напоминание о том, что давно пошло не так.
Виктор пришёл как ни в чём не бывало. Скинул ботинки в коридоре, включил телевизор на полную, словно и не было вчерашнего разговора. Столько шума, будто вся его жизнь заключалась в том, чтобы слушать трёхчасовые ток-шоу и смотреть, как поднимаются цены на бензин.
Галина стояла в дверях спальни, не зная, с чего начать. Она могла бы просто молчать, но молчать — это было бы слишком просто. Она взглянула на него, и её голос был холодным, как лёд:
— Виктор, поговорим.
Он даже не поднял головы от экрана.
— Опять? Мы ж уже всё обсудили.
— Нет, — её голос прорезал тишину. — Это не было разговором, это было нападение.
Он вздохнул, наконец повернувшись к ней, как к человеку, который просто не понимает, что ему говорят.
— Чего ты так воспринимаешь? Мама просто переживает за будущее.
— За чьё будущее? — Галина скрестила руки, чувствуя, как начинает закипать. — За моё? Или за то, чтобы твой сын, которого я вижу раз в неделю, получил мою квартиру?
Виктор взял паузу, будто подбирал правильные слова.
— Данилка — мой сын, — сказал он с выражением, будто сам в это верил. — Если ты меня любишь, то и его должна принять как родного.
— Принимать ребёнка и отдавать жильё — это не одно и то же, — парировала она, чувствуя, как каждое его слово давит на неё.
— Ты всё меряешь деньгами, — с обидой проговорил он.
— А ты — квадратными метрами, — ответила она, не оставляя ему шансов.
Тишина. В телевизоре что-то бубнило про цены на бензин, а Галина чувствовала, как по её венам бегает злость. Виктор взял пульт, выключил звук, но всё равно слышался его раздражённый голос:
— Ладно, хватит ходить вокруг да около. Галя, серьёзно, перепиши квартиру. Мы оформим всё на семью, так будет проще.
— И тебе будет проще, да? — её голос стал ледяным. — Чтобы я не имела права ни на что, кроме как быть твоей кухаркой и уборщицей?
Он вскочил с места, подскочил к ней, и на лице его была настоящая ярость.
— Ты перегибаешь! — Виктор сжал кулаки. — Я хочу стабильности.
— Стабильности? — Галина усмехнулась. — Ты сам-то себя слышишь? У тебя кредиты на каждом углу, мама командует твоей жизнью, ты живёшь у меня и хочешь, чтобы я отдала тебе всё, что заработала. Где тут стабильность?
— Знаешь что, — его голос стал угрожающим. — Тебе бы не мешало быть мягче. Нормальные женщины ради мужей на всё готовы.
— Нормальные женщины, — Галина приблизилась к нему почти вплотную, почти шипя от злости. — Это какие? Те, которые молча терпят измены, пьянки, и ещё и квартиры отдают? Так вот, я не из нормальных.
— Ты вообще думаешь о ребёнке?! — крикнул он. — Данилка растёт без нормальной семьи!
— А при чём тут я? — Галина сорвалась, её голос стал громким и нервным. — У ребёнка есть мать! Ты что, хочешь заменить её мной? Или просто ищешь кого-то, кто оплатит его будущее?
Виктор так яростно замахнулся рукой, что казалось, он готов был ударить по столу. Но в последний момент его ладонь с грохотом опустилась на шкафчик. Стеклянная дверца задрожала, и несколько осколков посыпались вниз.
— Ты с ума сошёл?! — Галина отпрыгнула от него. — В моей квартире ещё и мебель громить будешь?
Он шагнул ближе, схватил её за запястье, как будто бы это было его право.
— Перестань говорить «моя квартира»! Мы семья, значит, всё — наше!
Галина резко дёрнулась, освободилась, и как в лучших боевых фильмах — влепила ему пощёчину.
— Никогда! Слышишь? НИКОГДА это не будет твоим!
Тот замер, глаза у него налились кровью, как у зверя, который понял, что его поймали в ловушку. Пощёчина прозвучала в комнате, как выстрел. Несколько секунд стояла тишина, будто они оба замерли. Только дыхание было слышно, тяжёлое, с каждым вдохом всё более напряжённое.
Наконец Виктор прошипел:
— Ты сама всё разрушаешь.
— Нет, — Галина выпрямилась, как будто приняла решение. — Это ты всё разрушаешь. Своей жадностью, своей мамашей и своей трусостью.
Тишина, но она была совсем другой, страшной. В этот момент дверь скрипнула, и в прихожей появился Данилка. В руках пакет с соком, глаза большие, как два шара.
— Папа… тётя Галя… вы чего кричите?
Они оба обернулись, и в его глазах был какой-то беспокойный вопрос, непонимание. Виктор, не выдержав, выдохнул и попытался пригладить волосы, но Галина была неумолима:
— Ничего, сынок. Мы просто разговариваем.
— Это был не разговор, — Галина сказала тихо, но чётко, глядя прямо в глаза мальчику. — Это был конец разговора.
Данилка заморгал, как будто всё понял, но ничего не сказал. Он шагнул назад, и в его голосе было нечто странное.
— Пап, я к маме пойду, — сказал он тихо и вышел, захлопнув дверь.
Тишина вернулась, но теперь она была не пустой. Она гудела. Галина пошла к столу, открыла ящик, достала паспорта, документы, и Виктор почувствовал, как его сердце замерло.
— Что ты делаешь? — спросил он, с каждым словом становясь всё более напряжённым.
— Беру паспорта и бумаги. Завтра подаю на развод, — холодно ответила она, не поднимая глаз.
Виктор вздрогнул, словно его ударили ножом. Он встал, а её взгляд, когда она наконец встретила его глазами, был полон стали и решимости.
— Галь! Ты не можешь!
— Могу, — она была твёрдой, как камень. — И сделаю.
В её глазах не было слёз. Было только решительное отражение того, что она теперь не сдастся.
Утро было странным, тягучим, как утренний туман. Тишина такая, что если бы не звуки собственного дыхания, можно было бы подумать, что в квартире вообще никто не живёт. Виктор сидел на кухне, облокотившись на стол, будто вся его жизнь сжалась до этого маленького кусочка пространства. Он выглядел как-то… постаревшим. Лет на десять. Его глаза красные и усталые, лицо — напряжённое, как будто всю ночь думал, как выйти из этого дерьма. И он не включил телевизор. Не потребовал завтрак. Не пошёл топать тапками по коридору, как обычно. Просто сидел, как загнанный зверь, и ждёт, когда его догонит то, от чего он пытается сбежать.
Галина прошла мимо, держа в руках папку с документами, и не удосужилась на него посмотреть. Но Виктор, кажется, был готов к этому разговору.
— Галь, — его голос хриплый, будто он неделю не пил воды. — Не делай этого.
Она остановилась. Положила папку на стол и посмотрела на него. Глаза её были холодными, но с какой-то глубокой усталостью.
— Ты вчера сказал всё, что нужно. Я тоже, — ответила она.
— Я сорвался, — он попытался поднять взгляд, но глаза всё равно оставались мутными. — Но ты же понимаешь, я не ради себя просил. Я ради сына.
— Ради сына? — Галина усмехнулась. — Тогда объясни, почему забота о сыне сводится к моей квартире? Почему ты не работаешь на две смены, не копишь, не снимаешь жильё? Тебе проще прийти сюда и начать выть, чтобы я тебе всё отдала.
Он замолчал. Она всегда ставила его в тупик. Это было как бой с тенью.
— Потому что… вместе легче, — наконец сказал он.
— Легче тебе, — Галина посмотрела на него и тихо добавила: — А мне всё тяжелее. Ты как будто стал частью этого, что уже давно не моё.
В этот момент в кухне появилась Нина Петровна, свекровь, с видом, будто она пришла на церемонию награждения. Она стояла в дверях, как перед важным событием.
— Ну что, поговорили? — спросила она, не скрывая любопытства. — Виктор, убедил жену?
Галина обернулась к ней, сжала губы в тонкую линию и улыбнулась так, что эта улыбка могла бы морозить.
— Да, поговорили, — сказала она. — Я решила подать на развод.
Нина Петровна аж на месте застыла. Лицо её побелело, и челюсть отвисла.
— Ты что, с ума сошла?! Ты женщина в возрасте, да ещё и без детей! Кому ты нужна, а? — её голос стал визгливым.
Галина медленно повернулась к ней, взгляд остался таким же твёрдым, как камень.
— Себе, — произнесла она чётко, не отрывая глаз. — Я нужна себе.
Виктор встал, схватил мать за локоть, будто пытаясь её удержать.
— Мам, хватит! — сказал он, и в его голосе впервые звучала неукротимая злость.
Но Нина Петровна вырывалась, её глаза полыхали, как два уголька.
— Сынок, она нас губит! У тебя будет пусто, ничего не будет! — её слова были как яд.
— У меня и так ничего нет! — вдруг выкрикнул Виктор, и его голос был полон ярости. — Только вечные упрёки и твоё постоянное «надо»!
Галина застыла, она не ожидала. Это было впервые, когда он поднял голос не на неё, а на свою мать. И в этом крикнуло что-то большее. Что-то, что она давно чувствовала, но не могла назвать.
— Виктор, — сказала она спокойно, почти с жалостью. — Всё кончено.
Положила документы на стол. Папка открылась, и там лежало заявление на развод. Простое и официальное.
— Я оставляю тебе пару дней, чтобы съехать. Вещей у тебя немного. — Она наблюдала, как его взгляд меняется.
Он молчал, смотрел на неё долго, как будто не знал, что сказать. Но в конце концов, просто взял чашку с остывшим кофе и медленно вылил её в раковину.
Нина Петровна вздохнула так громко, что этот вздох, казалось, эхом разошёлся по всей квартире. Она прижала руки к груди, как будто ей в сердце воткнули нож. Но Виктор не смотрел на неё.
— Ладно, — выдавил он, как-то очень тяжело. — Ухожу.
Галина открыла дверь и посмотрела на него, не моргнув.
— Тогда сейчас и начни, — её голос был решительным.
Он собрал свои вещи, пакет был небольшим, но он двигался быстро, как человек, которому нужно сбежать. На ходу надевал куртку, не оборачиваясь. Мать металась рядом, бормотала что-то вроде «так нельзя», но Виктор молча вышел. Нина Петровна, как привязанный, побежала за ним.
Дверь захлопнулась. В квартире наступила тишина. И эта тишина была такой необычной, что Галина впервые за много лет почувствовала — стены вокруг больше не давят. Они не сжимаются, они дышат. С ней. В унисон.
Она села на диван, закрыла глаза и прошептала:
— Свобода.
И впервые это слово не прозвучало как приговор, а как победа. Звонкая и свободная.
