Кухня в квартире Марии была не столько местом, где варили суп и жарили котлеты, сколько ареной. Именно здесь разыгрывались основные сцены их семейной драмы: споры, упрёки, слёзы, внезапные примирения и новые обиды. Кухня хранила в своих стенах столько чужих слов, что иной раз казалось — они живут тут, в углах, цепляются за шторы, за облупившуюся краску на батарее, и только ждут случая вырваться наружу.
Мария сидела за столом, помешивала чай в кружке, будто пыталась заглушить этим движением нарастающее раздражение. Напротив — её свекровь, Галина Петровна, женщина из той породы, что всегда слегка сутулится, но в словах способна стоять, как кремлёвская башня. Седые волосы, аккуратно убранные в пучок, морщинистые руки, которые когда-то, в молодости, наверняка были красивыми, но теперь только выдавали усталость и прожитые десятилетия. Она разглядывала свои ладони так, будто искала там ответ на вечный вопрос: как жить дальше, если всё вокруг рушится?
— Машенька, — начала она, и голос у неё был натянутый, чуть с хрипотцой, — ты даже не представляешь, как тяжело мне приходится. Эта пенсия — это же не жизнь, а издёвка!
Мария машинально кивнула, хотя слышала подобные речи уже десятки раз. Она даже заранее знала, когда именно свекровь сделает паузу, как вздохнёт, где повысит голос.
— Да, Галина Петровна, — мягко проговорила она. — Пенсии маленькие.
— Маленькие? — свекровь оживилась, словно ждала этого слова, чтобы ухватиться за него. — Да что там маленькие! Это просто подачка! Ты посмотри, — она выудила из сумки длинный аптечный чек, развернула и сунула Марии под нос. — Вот! Одни таблетки от давления стоят треть моей пенсии. Треть, понимаешь?
Мария пробежалась глазами по строчкам, покачала головой, будто подтверждая: да, всё верно, мир несправедлив. Но внутри у неё скреблась досада: разговор вёлся не ради понимания, а ради очередной жалобы.
— Понимаю, — произнесла она. — Тяжело. Но ведь у вас есть сын.
При слове «сын» лицо Галины Петровны стало жёстче. В уголках губ дрогнула какая-то странная усмешка — не злая, а скорей обречённая.
— Илюша? — с усмешкой повторила она. — Да у него самого кот наплакал. Зарплата — крохотная. Еле хватает на коммуналку и сигареты.
— Но ведь всё равно… — осторожно начала Мария. — Забота о родителях — это дело детей.
Эта фраза, брошенная будто между делом, словно щёлкнула тумблер. Галина Петровна подалась вперёд, голос её зазвенел:
— Легко тебе говорить! Ты же сама вся в деньгах купаешься! Бизнес твой процветает, клиенты к тебе очередями! Уж мне-то не рассказывай, сколько ты зарабатываешь.
Мария поставила кружку на стол чуть резче, чем хотела, и стук получился недобрым.
— Галина Петровна, при чём здесь мой доход? Мы ведь говорим о вашем сыне.
— А при том! — не сдавалась свекровь. — Ты, значит, своим родителям помогаешь, а нам, выходит, не положено? Мы что, чужие?
Тут Мария заметила, что спор идёт не о пенсии, не о лекарствах, а о чём-то гораздо глубже. О том, что Галина Петровна никогда не принимала её всерьёз, как будто Мария — это временное явление в жизни её сына. Что бы Мария ни сделала, всё было недостаточно: готовит не так, убирает плохо, одежда у неё «фривольная», характер упрямый.
И теперь, в этой кухонной тираде, всё вдруг слилось в один поток: свекровь требовала признания, уважения и ещё — материальной поддержки.
— Я помогаю своим родителям, потому что это мои родители, — твёрдо сказала Мария. — А вы должны обращаться к Илье.
Тишина повисла тяжелая. Только часы на стене отмеряли секунды, будто они стояли на сцене театра, а зрители где-то в зале затаили дыхание.
Галина Петровна встала, зашуршала юбкой, подошла к окну, постояла спиной. Потом резко обернулась:
— Знаешь что, Машенька? Справедливость должна быть. У кого денег больше — тот и помогает. И неважно, кто кому приходится. Семья — это когда делятся.
Мария почувствовала, как что-то внутри неё хрустнуло. Она вдруг поняла, что это не просьба. Это — требование. Требование признать правила, которые свекровь выставляла вместо законов.
— Галина Петровна, — сказала она спокойно, но с ледяной сталью в голосе, — это мой бизнес. Моя фирма. Я создала её до брака.
— Фирма! — отмахнулась пожилая женщина. — Ты думаешь, сама всё сделала? А кто морально поддерживал? Кто сына твоего растил, благодаря которому ты вообще смогла чего-то добиться?
Мария не выдержала и тихо рассмеялась. Смех вышел нервный, с горечью.
— Поддержка, говорите? В первые годы брака вы меня называли непутёвой, помните?
Свекровь вздрогнула.
Мария встала и пошла к мойке, словно хотела поставить точку. Но точку поставить было невозможно.
Тут дверь хлопнула — пришёл Илья. Он вошёл на кухню, посмотрел на женщин, уловил в воздухе запах надвигающейся грозы.
— Что опять? — спросил он уставшим голосом.
— Сынок, — тут же обратилась к нему мать, — объясни жене, что семья должна быть одной. Что деньги должны быть общими.
Илья посмотрел на жену, потом на мать. Лицо у него было серое, как у человека, который вот-вот должен стать судьёй на казни.
Мария поняла, что конфликт только начинается. И что она ещё не раз услышит слово «справедливость» из уст свекрови. Но справедливость у каждой — своя.
Именно в эту минуту, среди запаха чая и аптечных чеков, среди стука ложки о кружку и дрожи голоса, был заложен корень будущей беды.
Ссора с Галиной Петровной тогда вроде бы стихла, но на самом деле ничего не закончилось. Конфликт, как заноза под кожей, продолжал жить своей жизнью — воспаляться, нарывать, напоминать о себе в самый неподходящий момент. Мария это чувствовала: достаточно одного звонка, одной реплики, и всё снова полетит в пропасть.
Звонки начались почти сразу.
— Машенька, — жалобным голосом тянула свекровь в трубке, — помоги. Десять тысяч, срочно. Нужно к врачу съездить.
Мария, глядя в окно на вечерний город, отвечала твёрдо:
— Обратитесь к Илье.
— Да как же я к нему обращусь? У него самого ничего нет!
Через неделю сумма выросла. Теперь требовалось двадцать тысяч — «трубы прорвало». Потом тридцать на холодильник. Сорок — на ремонт. Каждая просьба сопровождалась причитаниями и упрёками: «Ты бессердечная, Машенька. Вот раньше невестки-то какие были — всё в дом, всё для семьи».
Мария слушала, терпела. Но постепенно её раздражение росло.
Илья возвращался домой мрачный, вечно недовольный. Он был между двух огней — мать и жена. И как большинство мужчин, выбрал позицию наименее честную: молчал днём, а ночью упрекал жену.
— Маша, ну почему ты такая жестокая? — говорил он, садясь на край кровати. — Мама ведь действительно нуждается.
— Нуждается — пусть сын помогает, — отвечала она.
— У меня зарплата копейки, ты же знаешь!
— Тогда подрабатывай.
Он вздыхал, как школьник, которому задали непосильное задание.
И каждый раз их разговор заканчивался ничем. Только ещё одна трещина добавлялась в их отношения.
Однажды в воскресенье в дверь позвонила соседка из нижнего этажа — Валентина Семёновна. Женщина лет семидесяти пяти, с бесконечно любопытными глазами. Она была тем самым человеком, который знал про всех всё и даже немного больше.
— Машенька, — заговорщицки прошептала она, едва войдя на порог, — ты уж извини, но я не могу молчать.
Мария растерялась:
— Что случилось?
— Твоя свекровь, — соседка понизила голос, — по всему двору рассказывает, что ты жадная. Что у тебя миллионы, а ей копейки жалко.
Мария усмехнулась:
— Пусть говорит.
— Да нет, Маш, это плохо кончится. Люди слушают, пересказывают. Сегодня в магазине слышала, как тётка из соседнего подъезда говорит: «Вот, живёт одна такая — у неё деньги куры не клюют, а мать мужа с голоду пухнет».
Мария почувствовала, как внутри у неё всё похолодело. Это уже не просто скандал внутри семьи. Это выход наружу. Это клеймо, которым её метят чужие люди.
— Спасибо, Валентина Семёновна, — сухо сказала она. — Я разберусь.
Соседка ушла, а Мария села за стол и впервые за долгое время заплакала. Не потому что было жалко свекровь или обидно за мужа. А потому что её жизнь, выстроенная с таким трудом, вдруг оказалась под угрозой — и не из-за чужих, а из-за самых близких.
На работе Мария пыталась не показывать вида. Но секретарь Оля — девушка внимательная — как-то осторожно спросила:
— Мария Викторовна, у вас всё в порядке?
Мария вздрогнула.
— А что?
— Да слухи какие-то ходят. Про вас. Что вы мужа бросаете без копейки. Что у вас фирма огромная, а вы деньги от семьи прячете.
Мария закусила губу. Значит, слухи уже добрались сюда.
— Оля, — сказала она жёстко, — если ещё хоть слово услышу в офисе про мою личную жизнь, будут увольнения.
Оля кивнула и больше вопросов не задавала.
Но в душе Мария понимала: слухи не остановить. Они живут по своим законам.
И тут на горизонте появился неожиданный персонаж — двоюродный брат Ильи, Кирилл. Молодой мужчина лет тридцати пяти, весь из себя ухоженный, в дорогом костюме, с фирменной улыбкой «я всё устрою».
Он позвонил Марии и сказал:
— Надо встретиться.
Они встретились в кафе. Кирилл заказал себе латте, Марии — капучино.
— Слушай, Маша, — начал он сразу, без предисловий, — ты же понимаешь, что тётка (он так называл Галину Петровну) не успокоится?
Мария вздохнула:
— Понимаю.
— У меня к тебе деловое предложение, — Кирилл улыбнулся. — Ты отдаёшь мне небольшой процент своей фирмы — я официально вхожу в дело. А я, в свою очередь, беру на себя Галину Петровну. Помогаю ей, деньги ей даю, чтобы она к тебе больше не лезла.
Мария чуть не подавилась кофе.
— Ты издеваешься?
— Совсем нет. Подумай сама: тебе спокойствие нужно? Нужно. А тётке что нужно? Деньги. Так давай решим вопрос цивилизованно.
Мария смотрела на него, и у неё внутри всё кипело. «Цивилизованно» — значит отдать часть бизнеса какому-то родственнику мужа, только чтобы свекровь замолчала?
— Кирилл, — сказала она холодно, — я не торгую ни своим делом, ни своей свободой.
Он пожал плечами:
— Ну, как хочешь. Только потом не жалуйся.
И ушёл.
Тем временем Галина Петровна перешла в наступление. Она начала звонить Илье на работу, требовать: «Поговори с женой! Убедите её! Она обязана помочь семье!»
Илья всё чаще приходил домой злой, хлопал дверьми, курил одну за другой. Однажды вечером он сказал:
— Маша, я больше не могу. Ты должна поделиться. Это же справедливо.
Мария ответила:
— Справедливо — это когда каждый отвечает за себя.
— Да брось! — взорвался он. — У тебя миллионы, а мама копейки считает. Ты вообще человек?
И в этот момент Мария поняла: Илья перешёл на другую сторону.
Не «мы» против трудностей. А «он с мамой» против неё.
И это была уже не трещина. Это был раскол.
После разговора с Кириллом, после соседских пересудов и слухов на работе, Мария уже жила в каком-то странном состоянии тревожной тишины. Будто всё замерло перед бурей. Она знала: это ненадолго. Вскоре грянет гром.
Грянул он утром субботы.
В дверь забарабанили. Стук был такой настойчивый, что чашка с кофе дрогнула в её руке. Мария открыла — на пороге стояла Галина Петровна. Лицо её было красное, глаза горели странным огнём.
— Ну, здравствуй, богатенькая невестушка! — воскликнула она и ворвалась внутрь. — Значит, миллионы у тебя есть, а мне десять тысяч жалко?!
Мария только закрыла глаза. Муж. Конечно, муж проболтался.
— Проходите, — устало сказала она.
Свекровь прошла в гостиную, плюхнулась в кресло и разразилась речью:
— Справедливость должна быть! Ты замужем за моим сыном — значит, фирма общая! Делить надо поровну! Переписывай половину на Илюшу.
Мария встала, подошла к окну, вдохнула холодный утренний воздух. Потом обернулась и твёрдо сказала:
— Уходите из моего дома.
— Что?! — свекровь вскочила. — Я мать твоего мужа!
— Именно. Мать мужа. Но не моя. И бизнес мой — не ваш.
Галина Петровна что-то выкрикнула, но Мария уже не слышала. Она открыла дверь и показала рукой: выход.
Свекровь ушла, хлопнув дверью так, что посуда звякнула в шкафу.
Через десять минут позвонил Илья. Голос его был резким:
— Как ты смела выгнать маму?
— Она требовала переписать на тебя половину фирмы, — спокойно ответила Мария.
— И что?! — выкрикнул он. — Мы же семья!
— Это моя фирма, — повторила Мария.
— Твоя, твоя! А я кто? Чужак? — Илья сорвался на крик.
Мария молча положила трубку.
В тот же вечер она достала чемодан и начала складывать вещи мужа. Всё делала методично: рубашка за рубашкой, носки, галстуки. Она чувствовала, что внутри — пустота. Ни злости, ни жалости. Только тишина.
Когда Илья вошёл, чемодан уже стоял в прихожей.
— Что это значит? — спросил он.
— Твои вещи. Забирай и уходи.
— Ты с ума сошла? Это наш дом!
— Нет. Это мой дом. Завтра подаю на развод.
— Развод? Из-за мамы?
— Из-за тебя, — сказала Мария. — Ты выбрал сторону.
Илья побледнел. Стоял, сжимая кулаки, потом вдруг опустил плечи. Взял чемодан. В дверях обернулся:
— Ты пожалеешь об этом.
— Никогда, — ответила Мария.
Дверь закрылась. И наступила тишина. Настоящая, глубокая, долгожданная. Мария прошла по квартире, коснулась рукой стены, посмотрела на окно. Впервые за много месяцев она могла дышать свободно.
Свобода пахла чуть горько, как осенний воздух. Но это был её воздух. Её жизнь. Её выбор.
