Елена возвращалась с работы — ноги сами тащили её в сторону дома, но дом был чужой. Не её. Не тот, где можно было бы распахнуть дверь и скинуть с себя усталость, как старое пальто.
Она весь день сидела в банке, объясняла взрослым мужчинам и женщинам — взрослым! — что брать взаймы на телефон под чудовищный процент, пожалуй, глупее, чем курить на морозе без шапки. Голова трещала, в груди жило раздражение, а сил на разговоры не было вовсе.
И вот — к свекрови. Потому что муж прислал короткое, сердитое:
«Мама приготовила уху. Придёшь. Иначе обидится. Говорит, желудок у тебя опять шалит. Полечит.»
«Сама ты уха», — подумала Елена, нажимая на домофон.
Дверь распахнула сама хозяйка. Халат — яркий, с лягушками, голос — укропный, резкий, как настойка.
— Ну наконец-то! Мы уж решили, ты со своей Зиной-змеёй опять вино дуешь, — сказала она, впуская Елену с таким видом, будто застала на месте преступления.
— Зина сейчас на Мальте. С мужем. Уже третьим, — отозвалась Елена, сбрасывая сапоги.
— Видишь! Женщина умеет устраивать свою жизнь. А ты всё работаешь да работаешь…
— Я думала, это похвально, — тихо сказала Елена. В животе предательски заурчало — не от еды, от досады.
На кухне сидел Пётр. Её Пётр. Намазывал хлеб маслом так, будто неделю не ел. Улыбнулся:
— Ну чего ты? Мам, да ладно, не начинай. Лен, садись, уха отличная.
— Да, прямо ресторанная, — буркнула Елена. — Только пахнет, как в рыбном отделе перед закрытием.
Свекровь вскинула голову:
— А ты не слишком ли дерзишь, Леночка?
— Наоборот, слишком мало дерзю, — устало вздохнула Елена.
И тут понеслось.
— Мы тебя приняли! Я сына вырастила, а ты всё поперёк! Забыла, кто вам помог с первым взносом?
— А вы не забыли, как три года подряд занимали «на лечение соседки»?
— Претензия? — свекровь всплеснула руками. — Язык у тебя острый, как у твоей Зины! Только у Зины муж уже третий, а ты всё мышь серая в банке. Копейкам молишься.
— Потому что кроме меня их никто не делает! У вас пенсия, у Пети двадцать четыре, и я одна всё тащу? С меня хватит!
Пётр попробовал примирить:
— Лен, ну подожди. Мы просто хотели попросить…
— Опять! Сначала «уха», потом «тысяча», потом «ванна». Теперь что?
Он потупился:
— Мы с мамой подумали… Может, из твоих накоплений немного? Балкон застеклить…
Елена замерла.
— Повтори. Медленно.
— Ну… Ты же рассказывала про вклад. Там около миллиона…
— Ты рассказал своей матери?! — Елена вскочила. — Петя, да ты с ума сошёл?
— Я думал, мы семья… Она подскажет…
— Господи, Петь… Ты не муж. Ты — передатчик сведений для мамы.
— Да ты истеричка, — буркнул он, отвернувшись. — Мама права: тебе нравится быть главной.
— Ты только что похоронил свой брак, — сказала она спокойно, почти шёпотом.
Галина Николаевна величественно поднялась:
— Да иди ты! Петь, найдёшь себе нормальную. Домашнюю. Без этих психов и накоплений.
— Обязательно. Только сразу ей расскажи, где старый телевизор делся и почему твоя мама уверена, что внуки — обязанность женщины.
— Я не позволю так говорить с моей матерью! — взвился Пётр.
— А я не позволю знать пароль от моего счёта.
На кухне стало так тихо, что даже уха перестала шуметь.
Елена схватила сумку, натянула пальто. Слёзы стояли в глазах — не жалость к себе, а стыд. Что снова пришла. Снова пыталась понравиться.
Из коридора донёсся голос свекрови:
— Не вздумай потом приползти обратно! С сумкой продуктов и усталой рожей!
Елена рассмеялась. Горько, с надрывом — и всё же рассмеялась:
— Можете не бояться. Я — не селёдка. Назад не плыву.
Дверь хлопнула. На лестничной площадке пахло сыростью. И — свободой.
Первую ночь Елена провела в крошечной студии у метро. Микроволновка, зажатая в угол, матрас, который пружинил так, будто служил ещё на ярмарке в передвижном цирке. На окне болталось что-то вроде кухонного полотенца — вместо занавесок. Но было тихо. И самое важное — воздух не пах упрёками.
Она лежала прямо в джинсах, жевала лапшу из коробки и думала: сказать родителям или пока молчать? Может, выдумать командировку? А может, и вправду — взять и уехать куда-то, где никто не дергает, и жить там. Навсегда.
Телефон разрывался. Пётр звонил, писал длинные и короткие сообщения:
«Ты серьёзно? Мы же просто хотели поговорить».
«Ты всегда всё усложняешь».
«Ну неужели из-за балкона вот так всё?»
Не из-за балкона, Петь. А из-за того, что я в этом браке — как сиденье в маршрутке: все садятся, никто спасибо не говорит.
На третий день она пошла к нотариусу.
— Так. Совместного имущества немного. Квартира — в ипотеке. Половина ваша, половина мужа. Взяли уже в браке? — спокойно уточнила женщина в очках, цепочка от которых могла бы вытянуть рыбу из пруда.
— Да. Взнос был мой. Премия и накопления. У него тогда был ноль.
— В таком случае можно пробовать отсудить больше половины. Но это через суд. А муж согласен?
Елена усмехнулась:
— Он согласен только тогда, когда мама махнёт рукой. А мама никогда не махнёт.
— Это привычно. Будет грязно, — равнодушно кивнула нотариус.
— Я в банке работаю. Я грязь видела в папках по ипотеке. Я готова.
Она думала, что готова. Но к Гале Николаевне — нет.
Вечером позвонил знакомый риелтор:
— Лена, странная активность по вашей квартире. Кто-то уже выставил её на оценку. С доступом к документам. Похоже, собираются продавать. Ты в курсе?
— Что?
— Ну, я думал, вы с Петром…
— Мы уже — не «с». Спасибо, что сказал.
Через час Елена стояла у знакомой двери. Сердце колотилось, как будто сама себя поймала на краже.
Дверь открылась — и в проёме возникла она. Хозяйка, в полном боевом, с улыбкой волчицы и ухоженными ногтями.
— О, вот и ты! Не думала, но и не удивлена. Вернулась, да?
— Где Пётр?
— На балконе. Проверяет стекло. Может, ты и права — не стоило его застеклять. Для тебя это слишком. Занавесок бы ещё захотела.
— Где он? — повторила Елена, проходя мимо.
— Ты здесь не хозяйка! — крикнула та ей вслед.
— Половина этой квартиры — моя, — тихо сказала Елена, и свекровь будто поперхнулась.
Пётр сидел на подоконнике с бутылкой пива. В старых шортах. С видом побитого щенка.
— Привет…
— Привет? Это всё, что у тебя есть, после того как ты решил продать квартиру за моей спиной?
— Я не… Я просто спросил у агента. Мы ведь не живём вместе.
— И значит, можно избавиться от моей доли? А деньги перевести мне на карту?
— Лен, ну не начинай. Мама сказала, ты всё равно никогда не согласишься.
— А ты с каких пор мамины слова исполняешь, как платежи по расписанию?
— Ты несправедлива. Я просто хочу как-то выйти из этой ситуации. Мы же не враги.
— Враги — это те, кто тайком рассказывает маме, сколько у тебя накоплений. Кто делает вид, что ты сама по себе — ничто.
Он тяжело вздохнул и на секунду стал похож на мужчину. На того, за кого она выходила замуж.
— Я запутался, Лен. Ты всегда сильнее была. А я хотел, чтобы всё было… ну, нормально. Без скандалов.
— Нормально — это когда разговаривают. А не когда за тебя решает женщина с ухой и вечным желанием всех построить.
Он подошёл ближе. Хотел обнять.
— Ты правда хочешь развода?
— А ты правда хотел продать квартиру за моей спиной?
Они стояли в коридоре, молча. Минуту. Вторую.
И снова — появление. На пороге — она.
— Петенька, я ведь предупреждала. Она ушла — и пусть теперь живёт, как умеет. А мы с тобой разберёмся. У нас всё получится. Ты же мой мальчик.
Елена посмотрела на Петра.
— Выбирай, Петь. Жена — или мама, которая всё время держит тебя за шиворот.
Он отвернулся. Сел обратно. Снова взял бутылку.
Елена шагнула к двери.
— Надеюсь, вы когда-нибудь поймёте: балкон вы, может, и отвоевали. А вот уважение — потеряли.
— Твоё уважение — не потеря, — усмехнулась свекровь.
— Моё — нет. А вот сына — да.
Развод — вещь всегда тяжёлая. Даже когда ты сама его хочешь. Даже когда уже не любишь и точно знаешь, что пора. Особенно трудно потому, что делишь не только мебель и счета, а ещё и куски собственной памяти.
Судья попалась сухая, как вчерашний хлеб. Сидела в чёрно-синем мантии, волосы заколоты дешёвой невидимкой, глаза смотрят так, будто ей куда интереснее вернуться к сериалу, чем слушать чужие семейные разборки. Может, так и было.
— Стороны, к соглашению пришли?
Елена качнула головой. Пётр пожал плечами — будто мальчишка, которого застали без домашнего задания.
— Нет. Я подала заявление о разделе имущества. Здесь документы по вкладу и подтверждение: взнос на ипотеку был из моих премий и накоплений.
Судья бегло взглянула, постучала ручкой по бумагам.
— Так, ясно. Кто собирается жить в квартире?
— Я, — ответили оба одновременно.
Судья даже бровями шевельнула.
— Вот это уже интереснее.
Три заседания, два адвоката, бесконечные препирательства — и вот Елена стоит у дверей суда с копией решения. Половина квартиры — её. Плюс двадцать процентов сверху, за счёт первоначального взноса. Семьдесят процентов. Почти победа.
Почти.
Через пару дней позвонил Пётр:
— Ну что, поздравляю, почти хозяйка. Только мама сказала, ты ничего не получишь, пока не вернёшь ей шкаф.
— Какой шкаф?
— Тот, в спальне. Она уверяет, что это её приданое.
— Приданое?! Петь, он же из «ИКЕА», за тринадцать тысяч!
— Ну, формально — её деньги. Я бы вернул и всё. Чтобы не скандалить.
— А ты, может, не хочешь пожить отдельно от мамы? Или до старости будешь таскать мебель туда-сюда по её указке?
— Лен, ну зачем ты так? Всё ведь уже решилось.
— Нет, Петь. Ничего не решилось. Шкаф забирай. Вместе с ключами от квартиры. Склади туда всё своё “мама сказала” и “формально” — и живи в нём.
Она сбросила звонок, выключила телефон — и впервые за много недель уснула спокойно. Без горечи, без тяжёлых мыслей, без этих внезапных пробуждений в три утра: «А вдруг я зря всё это затеяла?» Нет. Не зря.
Через пару недель Елена въехала в маленькую квартиру в новом доме. Солнечная, светлая, с пустыми стенами, где не висело ни маминых советов, ни Петиной усталости. Первая покупка — тумбочка. Её собственная. Без чьего-то одобрения.
В воскресенье заглянула подруга Светка.
— Ну ты, Ленка, конечно, герой. Мужа бросила, квартиру отжала, шкаф отстояла.
— Шкаф я как раз отдала, — рассмеялась Елена. — А вот жизнь себе вернула.
Они сидели на кухне, пили чай, заедали дешёвой пиццей и смеялись над старыми фотографиями, где Пётр держал удочку вверх ногами.
— Слушай, — сказала Светка, — а поехали с нами в Сочи? Путёвки горят. Ты же теперь свободная, как ветер над ипотекой.
Елена подняла бокал, посмотрела в окно:
— Знаешь, я правда свободная. И впервые в жизни не боюсь будущего. Потому что там больше нет человека, который решает за меня.
Она выпила, закрыла ноутбук с папкой «Развод» и пошла в ванну.
Тёплая вода стекала по плечам, смывая усталость. Елена закрыла глаза и вдруг улыбнулась. Впервые — не из иронии и не наперекор, а просто так. Из тишины. Из своего нового, честного одиночества.
