Когда Елена впервые увидела Игоря, мелькнула мысль: уж слишком хорош для своих сорока восьми. Красавчик — это всегда лишние заботы: алименты, тайные кредиты и мамочка, которая живёт чужой жизнью вместо своей. Но жизнь любит подсовывать сюрпризы. Алиментов не оказалось. Кредитов тоже. Зато был сын от первого брака, позвоночник, который жалобно скрипел каждое утро, и мать — активная, шумная, с железным характером и бесконечными планами на чужое имущество.
Поженились быстро. Полгода встреч, три ресторана, один Сочи, несколько постелей — и вот уже кольца, шампанское, тосты про вечность. Елена, пятидесяти трёх лет, хозяйка свадебной фирмы, в очередной раз поверила в сказку. На пальце кольцо, а в душе мысль: ну вот, никогда больше не одна.
За спиной у неё — брак номер один, взрослая дочь, ипотека, долгие вечера в тишине, где можно было спокойно ужинать, не ловя чужое дыхание рядом.
Квартира на Щукинской — её гордость. Сталинка, стены толстые, паркет, который она сама доводила до блеска, кухня нежно-лавандовая. Каждая вещь там дышала Еленой: книги в два ряда, коробки с украшениями, одежда, которую можно было разглядывать как коллекцию в музее. В эту её крепость въехал Игорь — с чемоданчиком и ноутбуком. А чуть позже оказалось — и с дубликатом ключей для мамы.
— Это что, Галина Петровна теперь у нас тоже в числе жильцов? — спросила Елена сухо, когда та в третий раз за месяц явилась без приглашения.
— Да я на минутку, Еленочка! Рубашки внуку принесла. А то у вас шкафы — видимость одна, а пользы ноль!
Игорь замялся:
— Ну… мама рядом живёт, так удобнее, если ключ будет…
— Для кого удобнее, Игорь? Для тебя, для неё, или для ребёнка, которого я ни разу в жизни не видела?
Елена говорила спокойно. Кричать — не её способ. Но в голосе звенела сталь. Потому что он не спросил. Он просто отдал ключи. От её квартиры. От её жизни.
— Да мама добрая… и Даниле надо помогать, ты же понимаешь…
— Я не благотворительный фонд, — ответила она тихо. — Если не поймёшь сам — объяснит суд.
Игорь подумал, что она шутит. Мужчины его склада вечно думают, что женщина смирится, если вовремя прижать её к себе ночью.
Через три недели Галина Петровна снова явилась. Воскресенье, вечер. Елена — в халате, плов на плите, сериал на паузе. Ввалилась эта «минуточка» с авоськой.
— Яички с рынка, настоящие, деревенские! А то вы всё свою пластмассу покупаете.
Елена едва сдержалась.
— А я, знаете ли, предпочитаю не яйца, а тишину. Вы такое не пробовали?
Та фыркнула, но сразу перешла к делу:
— Квартира у вас большая. Данилке ведь поступать скоро. А если бы вы переписали жильё на него, ну мало ли что… Всё же родной человек! А вы, Еленочка, заработаете ещё, у вас фирма, клиенты, свадьбы — полный дом денег!
— Так, секундочку, — Елена поправила очки. — Вы только что обвинили меня в том, что я кормлюсь пластиком, а теперь предлагаете подарить вам квартиру?
Игорь молчал. Стоял у стены, виноватый и беспомощный, как мальчишка на школьном разборе.
— Ну скажи хоть слово! Ты действительно хочешь, чтобы я переписала квартиру на сына твоей бывшей жены?
Он пожал плечами. Развел руками. И этим молчанием предал её больше, чем словами.
На следующий день Елена сменила замки. Без истерик. Вызвала мастера, сварила ему чай, угостила бутербродами. Щёлк — и дом снова её.
Через пару дней позвонила Галина Петровна.
— Это ты… сменила замки?
— Нет, это домовой.
— Ты в своём уме?! Это ведь и Игоря квартира тоже!
— У Игоря здесь постель и тапки. Ни больше, ни меньше. А сунетесь ещё раз — объяснит участковый.
— Он же прописан у тебя! Всё совместно нажитое!
— Прописан — и выпишется. По суду. Игорь, ты слышишь меня? Или маме перескажет?
Игорь снова молчал. Только скрипнул зубами.
Через неделю она нашла в прихожей визитку: «Юрист по семейным делам». На обороте коряво: «Договоримся по-хорошему».
Елена смеялась долго. Смех был звонкий, освобождающий.
— Нет, Галина Петровна. По-хорошему с вами не получится. Только по закону.
Игорь начал рыться в её бумагах. Это было ясно, как день. Она пришла домой пораньше, услышала шорох в спальне. Он копался в шкафу, где лежали её договоры.
— Ты что делаешь?
Игорь вздрогнул, попытался улыбнуться:
— Искал инструкцию от бойлера.
— Она в кухонном ящике, там, где и всегда. В спальне у нас что — склад сантехники?
Он застыл. Глаза бегают, губы поджаты. Вор, которого поймали, но он надеется ещё вывернуться.
— Ты меня подозреваешь? Это всё из-за мамы, да? Я теперь тут враг?
— Ты не враг, Игорь. Просто не друг. А чужим в мои бумаги нельзя.
Он хотел ответить. Но промолчал. Только пожал плечами.
И этим молчанием снова сказал всё.
Через пару дней, возвращаясь домой, Елена вдруг услышала чужой голос. Поднялась по ступенькам и замерла: на пролёте, прямо на холодной плитке, сидела Галина Петровна. Телефон прижат к уху, голос громкий, уверенный, будто вся лестница была обязана вникать в её разговор.
— …ну да, пока ничего не подписала. Но Игорь пошарит в бумагах, найдёт слабое место. Там ведь всё — и доля в бизнесе, и квартира материнская, и завещание старое. Главное, не торопиться. Пусть думает, что я просто курица-квохтушка.
Пауза. Слышно, как она тяжело дышит в трубку.
— Нет, она не дура. Но и не хищница. Просто боится остаться одна. А я умею поддавить. Мне бы только её выжить — остальное само осыплется. Данилке ведь надо старт. А она своё уже пожила…
И тут внутри у Елены что-то щёлкнуло. Точно рубильник в старом щитке. И сразу стало ясно: всё кончилось. Терпение, вера, даже обида — всё ушло, как вода в щель. Осталась только усталость и кристальная ясность.
— Добрый вечер, — произнесла она тихо, выходя из тени.
Галина вздрогнула так, что телефон едва не выронила.
— Ой, Еленочка! Я тут… ну, с подружкой говорила…
— С какой подружкой? С юристом? Или с агентом по квартирам?
Та съёжилась, сникла.
— Ну что вы… я так…
— А вы как думали, Галина Петровна? Что я глупая и всё стерплю? Что под вашего внука постелю, лишь бы вам жилось спокойно?
— Ну, ребёнок же… святое… — голос её дрогнул.
— Ребёнок? Ему семнадцать. Это уже не ребёнок. А если он — святое, то вы кто? Кардинал?
Она не стала ждать ответа. Прошла мимо, поднялась на свой этаж и захлопнула дверь. Долго стояла, прислонившись спиной. Да, ей пятьдесят с лишним. Да, одна. Но ломать её — дороже выйдет.
В тот же вечер она собрала Игоря за двадцать минут. Чемодан, куртка, пара рубашек. Щётку он, действительно, забыл.
— Ты что, серьёзно? Выгоняешь меня? — спросил он с тем самым лицом, каким взрослые мужчины вдруг понимают, что у них нет запасного аэродрома.
— Нет, Игорь. Я не выгоняю. Я просто закрываю дверь. Чтобы никто больше не входил без стука.
— Ты же меня любила…
— Люблю. Но себя — больше.
Он ушёл. Не хлопнул дверью. И не обернулся. И правильно сделал: Елена знала, что если бы он посмотрел — она бы могла дрогнуть.
Через неделю пришла повестка: иск. Игорь требовал признать её квартиру совместно нажитым имуществом. Подпись того самого юриста с визитки. В приложении — схема квартиры, список ремонта и даже чек на стиральную машину за тринадцать тысяч восемьсот.
Ну вот, Игорёша… стирал ты, конечно, с любовью…
Сначала хотелось плакать от унижения. Потом — смеялась, звонко, до слёз. А на третий день пошла к нотариусу.
— Мария Ивановна, мы же завещание не обновили?
— Не обновили, Елена Сергеевна. Но давайте срочно. И дарственную оформим. Кому передаём?
— Дочке. Только дочке. Хочу, чтобы у неё был свой дом. И чтоб никакие «квохтушки» потом не клевали ей голову.
Вечером позвонила соседка Лена:
— Слушай, твой бывший с мамашей сидели у подъезда, выли оба, как щенки. Ты не в курсе?
— В курсе, Лена. Они ключи от жизни потеряли. А мои им больше не подходят.
В ту ночь Елена уснула рано. Впервые за много недель спокойно. Без тревоги, без боли в груди. Потому что наконец поняла:
Предательство — это не когда уходят. Это когда продают. Сначала ключ, потом бумаги, потом доверие. А она не товар. Она — человек.
Суд переносили дважды: то у Игоря «кризис» у мамы, то он сам приболел. Елена не возражала. Да и удивляться перестала. Как человек, который увидел у своей двери дохлую мышь и только пожал плечами: ну да, Галина Петровна обещала заглянуть с подарками.
День суда настал тихо, но внутри у Елены всё гудело, как провода перед грозой. В зале было неожиданно людно.
Игорь явился при галстуке, в костюме чужого плеча — то ли одолжил, то ли купил на авито. Вид у него был жалкий: сутулый выпускник, которого пригнали на выпускной танцевать в последний раз.
Рядом, как орлица, влетела Галина Петровна. Белое пальто, папка с бумагами, лицо торжественное. Села, не здороваясь, сунула в рот леденец и так посмотрела, словно случайно заглянула — полюбопытствовать, как другие женщины теряют то, что им принадлежит.
— Леночка, — громко, чтобы все слышали, — а ведь сама его позвала к себе, да? Вот и плати теперь цену.
Елена чуть улыбнулась. Да, позвала. Но и выгнала тоже сама. Это называется — жить и учиться. Жалко только, что у некоторых с ростом только давление подскакивает.
Судья оказалась женщина. Лет под пятьдесят пять, сухая, точная, в очках на цепочке. Голос без прикрас — как счёт в аптеке.
— Итак, предмет иска: признание квартиры, принадлежащей гражданке Романовой Елене Сергеевне, совместно нажитым имуществом.
Адвокат Игоря встал и вытянулся, будто его проглотила собственная важность.
— Ваша честь, квартира использовалась супругами совместно, в неё вложены средства истца: ремонт, мебель, техника…
— Техника? — переспросила судья. — Вы имеете в виду стиральную машину за тринадцать тысяч?
— И мультиварка ещё! — вмешалась Галина Петровна. — Отличная вещь! Я в ней щи варила, пока Елена по своим банкетам бегала!
Судья прищурилась:
— Уточните: щи варились с намерением получить долю в жилплощади или для еды?
Галина Петровна промолчала. Второй леденец во рту застрял, как оправдание.
Адвокат Елены поднялся спокойно:
— Уважаемый суд. Квартира куплена за два года до брака, все документы имеются. Ипотека погашена до замужества. В браке супруг не работал, находился на временной нетрудоспособности. И, Ваша честь, — повернулся он к Игорю, — мультиварка не является недвижимостью.
Судья вздохнула, посмотрела на Игоря:
— Хотите что-то добавить?
— Я… хотел справедливости… — тихо сказал он, глядя в стол.
— Справедливость — это квартира?
— Нет… я не знаю…
Галина Петровна подскочила:
— Вы не понимаете! У него ничего нет! Она живёт в золоте, жадная, собака на сене! А Данилка? Разве он не заслужил старт?
Елена поднялась. Голос её дрожал, но глаза были холодные, как лёд.
— Ваша честь, очень кратко. Я любила этого человека. Делила с ним всё, даже фамилию оставила — хотела быть семьёй. Я принимала его сына, как могла. Но я не обязана делить то, что было моим задолго до них. Я работала, пока он выбирал между диваном и мамиными щами. Это не просто квартира. Это моя свобода. Моя единственная радость, которая осталась.
Судья посмотрела на неё, потом на бумаги и произнесла коротко:
— В иске отказано. Дело закрыто.
В коридоре стало тихо. Только шаги и шёпот. И голос Галины Петровны, злой и глухой:
— Ну вот, Игорёша. Квартира ушла. Вместе с бабами и щами.
Елена прошла мимо. Но вдруг остановилась, повернулась к ним:
— Запомните, Галина Петровна. Ни одна баба мужика не уводит. Он уходит сам. Иногда — с мультиваркой.
— Ты злая, — прошипела та. — Внуки тебя не простят.
— Если заведу — обязательно расскажу им, как не стать такими, как вы.
На выходе стоял Данила. Уже взрослый, в очках, высокий, с прямой спиной. Подошёл:
— Тётя Лена… спасибо.
— За что?
— Что сказали отцу «нет». Хоть кто-то сказал. Я — не смог.
— Ты ведь с ним близок?
— Был. Теперь мы просто здороваемся. Я же не в суде. Я в жизни.
Он протянул руку. Она пожала.
— Жаль, что не твоя мама меня воспитывала.
Он усмехнулся:
— Она и меня не очень. Но я учусь.
Вечером позвонила дочь:
— Мам, мы с Мишей подумали… Может, переедем к тебе на время? С малышом и всем. Тебе не будет одиноко, а нам — надёжно.
— Переезжайте. У меня тут мультиварка освободилась. Считай — семейная реликвия.
Елена отключила телефон и впервые за долгие месяцы уснула спокойно.
Ведь всё, что по-настоящему нажито, не делится на метры. Оно делится на простые вещи: с кем было тепло. И с кем — подло. Ошибись вовремя — и потеряешь не квартиру. Себя потеряешь.
