Воздух в маленькой кухне нижегородской «сталинки» был густым и неподвижным, как застывший кисель. Он пах жареной картошкой с луком, любимым ужином Сергея, и увядающими астрами в граненой вазе на подоконнике. Елена, помешивая на сковороде румяные ломтики, чувствовала, как этот запах въедается в ее волосы, в старый домашний халат, в саму ее суть. Пятьдесят четыре года. Двадцать шесть из них она создавала этот запах, этот уют, эту предсказуемую, как смена времен года, жизнь для него.
Сергей сидел в большой комнате, спиной к кухне. Горел только торшер, его мягкий свет выхватывал из полумрака широкие плечи, залысины на затылке и экран телефона, бросавший на лицо холодные, голубоватые отблески. По телевизору шел хоккей, но звук был выключен. Вместо него до Елены доносился приглушенный мужской голос — Сергей разговаривал по громкой связи со своим младшим братом, Андреем.
Она не вслушивалась. Их разговоры давно превратились в фоновый шум: машины, цены, политика, жалобы на «молодых идиотов» на работе. Она выключила газ под сковородкой, взяла две тарелки из сушилки и стала накладывать ужин. Привычные, отточенные до автоматизма движения. Ложка картошки ему, ложка себе. Ему побольше, с зажаристыми корочками. Ей — что останется.
— Да понимаю я все, Андрюх, понимаю, — донесся голос Сергея, чуть громче обычного, с нотками раздражения. — Думаешь, мне самому это в кайф? Эта рутина, это болото…
Елена замерла с тарелкой в руках. Что-то в его тоне заставило ее напрячься, превратиться в слух. Болото? Это он про их жизнь? Про ее картошку, про астры, про чистые рубашки, которые она гладила вчера до полуночи?
— Ну а что ты хочешь? — бубнил в ответ динамик телефона. — Ипотека сама себя не закроет. Еще рывок остался.
— Да знаю я, знаю, — вздохнул Сергей. А потом произнес фразу, которая расколола тихий мир Елены на мириады острых, звенящих осколков. Он сказал это буднично, как о прогнозе погоды, и от этой будничности становилось еще страшнее. — Еще полгода потерплю, и все. Как только ипотеку закроем, квартиру эту к чертям продам и свалю. Сил моих больше нет.
Тишина. В этой тишине Елена слышала, как кровь стучит у нее в висках — глухо, набатом. Тарелка в ее руке дрогнула. Она осторожно, боясь издать хоть звук, поставила ее на стол. Ноги вдруг стали ватными, словно чужими. Она прислонилась к дверному косяку, цепляясь за него, как за единственную опору в рушащемся мире.
— Свалишь? — голос Андрея звучал удивленно, но без осуждения. — А Ленка?
Сергей хмыкнул. Этот хмык Елена знала слишком хорошо. В нем было все: снисхождение, пренебрежение, усталость. Таким хмыком он встречал ее новые идеи для дачи, ее рассказы о книгах, которые она советовала читателям в своей библиотеке, ее редкие попытки поговорить о чувствах.
— А что Ленка? — ответил он. — Ей пятьдесят четыре, кому она нужна? Свою долю получит, на даче своей с пионами ковыряться будет. Ей большего и не надо. Она… ну, ты понимаешь. Удобная. Но жизнь-то проходит, Андрюх. Я еще пожить хочу. Нормально пожить. С молодой, с легкой. Чтобы в Сочи, а не на грядки. Чтобы смех, а не вот это вот все… — он неопределенно махнул рукой в сторону кухни, словно отгоняя назойливую муху.
Елена закрыла глаза. Перед внутренним взором пронеслись не годы — десятилетия. Вот они, молодые, в этой самой квартире, доставшейся от ее родителей. Делают ремонт, смеются, перепачканные краской. Вот он дарит ей на день рождения нелепого плюшевого медведя, и она счастлива до слез. Вот они вместе выбирают обои в детскую, которая так и не понадобилась. Тысячи дней, сотканных из мелочей, из общих завтраков, из тревог и маленьких радостей. Все это он сейчас назвал «болотом» и «вот этим вот всем».
Полгода. Он отмерил ей срок. Как нелюбимой работе, как досадной обязанности. Шесть месяцев ее заботы, ее ужинов, ее молчаливого присутствия — в обмен на закрытую ипотеку и свободу. Она была не женой, не близким человеком. Она была условием сделки. Финальным платежом.
Сергей закончил разговор и тяжело поднялся с дивана. Шаги в коридоре. Елена судорожно схватила тарелки, метнулась к столу, стараясь придать лицу обычное выражение. Но щеки горели, а руки не слушались.
— О, ужин готов, — он вошел на кухню, потер руки. — Пахнет отлично.
Он не заметил ничего. Ни ее мертвенной бледности, ни застывших в глазах слез, ни того, как дрожит край тарелки в ее руках. Он сел за стол, пододвинул к себе еду и принялся есть с аппетитом, с тем самым аппетитом, который она всегда принимала за лучший комплимент своим кулинарным стараниям.
— Что молчишь? — спросил он, не отрываясь от еды. — Устала?
Елена кивнула, не в силах вымолвить ни слова. В горле стоял ком.
— Ну, отдохни потом, — великодушно разрешил он. — Мне еще с документами посидеть надо. По работе.
По работе. Теперь она знала, что это за работа. Работа по подготовке к побегу. Он доедал ее картошку, сидел за ее столом, в ее квартире, и мысленно уже паковал чемоданы. А она… она была всего лишь частью интерьера, который скоро выставят на продажу.
Ночь была бесконечной. Она лежала рядом с ним, чувствуя тепло его тела, которое вдруг стало чужим, враждебным. Каждый его вздох, каждое сонное бормотание отдавалось в ней болью. Она смотрела в потолок, на котором плясали тени от уличного фонаря, и впервые за много лет задавала себе вопросы, которые раньше боялась даже сформулировать.
Когда это началось? Не вчера, не месяц назад. Это тлело годами, а она упорно делала вид, что это просто дымок отсыревших дров. Его внезапное увлечение фитнесом — «Надо себя в форме держать, годы не те». Новый дорогой парфюм — «Клиенты встречаются, надо соответствовать». Частые «совещания», затягивавшиеся до ночи, — «Проект горит, Лена, не до тебя». Его раздражение, когда она просила помочь на даче, его снисходительные улыбки, когда она с восторгом рассказывала о новой книге.
Она вспомнила их последнюю годовщину, полгода назад. Она приготовила его любимый торт «Наполеон», надела то самое платье, в котором он когда-то делал ей комплименты. Ждала. Он пришел поздно, уставший, бросил на стол коробочку. В ней лежал гель для душа и крем для рук из ближайшего супермаркета. «Держи, — сказал он. — Некогда было по магазинам бегать». А через неделю она случайно увидела в его телефоне фотографию, которую он отправлял Андрею: на запястье у него красовались новые, дорогие часы. «Заценил? — гласила подпись. — Подарок от благодарных партнеров».
Тогда она проглотила обиду. Убедила себя, что он просто замотался. Что мужчины не придают значения таким мелочам. Что главное — стабильность, общий дом, привычный уклад. Сколько раз она сама себе это повторяла? Сотни. Тысячи. Она сама выстроила вокруг себя эту уютную тюрьму из самообмана, и только сейчас, услышав его жестокую правду, поняла, что стены этой тюрьмы вот-вот рухнут, погребая ее под обломками.
Полгода. Шесть месяцев. Что она будет делать? Кричать? Плакать? Умолять? Нет. Голос Сергея, холодный и расчетливый, убил в ней всякое желание бороться за то, чего уже давно не существовало. Он не просто разлюбил. Он ее никогда не ценил. Он терпел ее, как терпят плохую погоду или зубную боль.
И тогда, в этой душной тишине предрассветной спальни, под мерное сопение предателя, в Елене родилось не отчаяние, а холодная, звенящая ярость. Не истеричная, а спокойная, как гладь омута. Он дал ей полгода? Что ж. Этого времени хватит. Не для того, чтобы вернуть его. А для того, чтобы подготовить свой собственный «побег».
Утром она была на удивление спокойна. Она налила ему кофе, как всегда. Пожелала хорошего дня, как всегда. Проводила до двери, как всегда. Но когда за ним закрылась дверь, она не бросилась к окну, чтобы помахать ему вслед. Она подошла к зеркалу в прихожей и долго смотрела на свое отражение. Усталая женщина с потухшими глазами, с сеточкой морщин вокруг них. Женщина, которую назвали «удобной».
«Ну, посмотрим, какая я удобная», — сказала она своему отражению. И впервые за долгие годы улыбнулась. Не ему. Себе.
Следующие дни превратились для Елены в странную, двойную жизнь. Внешне все оставалось по-прежнему. Она ходила на работу в свою тихую районную библиотеку, выдавала книги, шуршала карточками, советовала пенсионеркам сентиментальные романы, а подросткам — фэнтези. Вечерами готовила ужин, смотрела с Сергеем телевизор, поддерживала видимость семьи. Но внутри нее шла титаническая работа.
Она начала с малого — с ревизии. Открыла старую антресоль, где хранились ее личные вещи: студенческие конспекты, папки с фотографиями, коробки с письмами от мамы, шкатулка с немногочисленными украшениями. Все то, что составляло ее собственную, отдельную от Сергея, жизнь. Она перебирала эти свидетельства прошлого, и к ней медленно возвращалось ощущение себя как личности, а не как приложения к мужу.
В один из обеденных перерывов она набрала номер Марины, своей институтской подруги. Марина овдовела пять лет назад и, пройдя через ад скорби и одиночества, сумела не просто выжить, а построить новую жизнь. Она работала риелтором, много путешествовала, завела собаку и выглядела на десять лет моложе своего возраста.
— Мариш, привет. Можешь поговорить? — голос Елены слегка дрожал.
— Ленка, привет! Конечно, могу. Что стряслось? У тебя голос такой… будто ты привидение увидела.
Они встретились после работы в маленькой кофейне на Большой Покровской. Елена, сбиваясь и путаясь, пересказала тот роковой разговор. Марина слушала молча, не перебивая, только ее глаза, обычно смеющиеся, становились все серьезнее. Когда Елена закончила, она взяла ее за руку.
— Козел, — просто сказала Марина. — Прости за прямоту, но других слов нет. Знаешь, что самое страшное, Лен? Не то, что он уйти собрался. А то, как он это сделал. Расчетливо. Как бизнес-проект.
— Я не знаю, что мне делать, — прошептала Елена. — У меня земля уходит из-под ног.
— А ты не стой на ней. Ты лети, — неожиданно сказала Марина. — Он думает, что ты — это вот эти стены, эта картошка, эта ипотека. Он тебя давно уже не видит. Так покажи ему, что он ошибся. И не ему даже — себе покажи.
Марина оказалась не просто жилеткой, в которую можно поплакать. Она стала ее штабом, ее голосом разума.
— Первое, — деловито начала она, доставая блокнот. — Никаких скандалов. Никаких слез. Ты — само спокойствие. Он должен быть уверен, что его план работает, и ты ничего не подозреваешь.
— Второе. Дача. Она на кого оформлена?
— На меня. Еще мама переписала.
— Отлично. Это твой плацдарм. Твоя крепость. Начинай потихоньку перевозить туда все, что тебе дорого. Не одежду, а то, что составляет твою жизнь. Фотоальбомы, книги, мамину швейную машинку. Чтобы, когда придет час «Ч», ты ушла не с узелком в никуда, а переехала в свой собственный дом.
— Третье. Деньги. У тебя есть свои сбережения?
Елена виновато покачала головой.
— Была небольшая заначка, но Сергей попросил на «развитие бизнеса»…
— Понятно, — скривилась Марина. — Значит, начинаем копить. Каждую копейку. Я тебе помогу, придумаем что-нибудь. И самое главное — юрист. Не для развода сейчас, а для консультации. Ты должна знать свои права. Наша общая знакомая, Светлана Захарова, помнишь? Она отличный специалист по семейному праву. Я вас свяжу.
Этот разговор стал для Елены поворотной точкой. Туман отчаяния начал рассеиваться, уступая место четкому плану действий. Она перестала быть жертвой и становилась игроком в своей собственной партии.
Ее наблюдательность обострилась до предела. Теперь она видела все. Как Сергей прячет телефон, когда она входит в комнату. Как он, разговаривая с кем-то, выходит на балкон даже в мороз. Как в его лексиконе появились новые словечки: «профит», «кейс», «токсично». Он говорил о своей жизни, о своей работе, о своих планах. Местоимение «мы» исчезло из его речи почти полностью.
Однажды вечером он вернулся домой необычайно воодушевленный.
— Лен, представляешь, встретил сегодня одноклассницу бывшую, Ирку Скворцову. Помнишь такую? Она сейчас фитнес-тренер, своя студия. Говорит, я отлично выгляжу, но надо бы прессом заняться. Пригласила на пробное занятие.
Он говорил это с наигранной небрежностью, но глаза его блестели. Елена молча кивнула, а про себя подумала: «Ирка Скворцова. Сорок восемь лет, два развода, репутация охотницы за состоятельными мужчинами». План Сергея обрастал новыми деталями. «Молодая и легкая» уже имела конкретное имя.
Елена начала свою «операцию». По выходным, под предлогом работы на даче, она увозила коробки. Сначала — старые фотоальбомы. Пересматривая черно-белые карточки, она видела не только себя и Сергея, но и своих родителей, друзей, свою молодость. Это была ее история, которую никто не мог у нее отнять. Потом поехали любимые книги, которые Сергей презрительно называл «макулатурой». Вслед за ними — старинный бабушкин сервиз, который пылился в серванте, и который Сергей давно предлагал «выбросить и купить нормальную посуду в Икее».
Дача, заброшенная с осени, постепенно оживала. Елена наводила порядок, мыла окна, разбирала старые вещи. Эта физическая работа очищала ее душу. С каждым вымытым окном мир становился яснее, с каждой выброшенной ненужной вещью она избавлялась от груза прошлого. Она привезла туда свои любимые пионы, выкопав их на общем участке. Пусть цветут здесь, в ее мире.
На работе тоже произошли перемены. Ее заведующая, Тамара Игоревна, женщина строгая, но проницательная, однажды отвела ее в сторону.
— Лена, я не лезу в душу, но я же вижу, что с тобой что-то происходит. Ты похудела, в глазах тоска. Если нужна помощь — любая — ты только скажи.
Елена, неожиданно для себя, рассказала. Не все, но главное. О том, что чувствует себя на пороге больших перемен и очень боится.
Тамара Игоревна помолчала, поправила очки.
— В моем возрасте, деточка, понимаешь одну простую вещь. Страх — это топливо. Им можно сжечь себя дотла, а можно на нем улететь очень далеко. В пятьдесят с лишним жизнь не заканчивается. Она просто переходит в другую весовую категорию. Ты уже не порхаешь, как бабочка. Ты летишь, как большой, надежный авиалайнер. Главное — выбрать правильный курс.
Эта беседа придала Елене сил. Она поняла, что не одинока. У нее были подруга, коллеги, ее маленький мир, который она начала выстраивать заново.
Консультация с юристом, Светланой Захаровой, прошла буднично и по-деловому. Светлана, энергичная женщина лет сорока, разложила все по полочкам.
— Квартира приобретена в браке. Значит, совместная собственность, 50 на 50, вне зависимости от того, на кого оформлена. Ипотека тоже общая. Если он ее закроет и продаст квартиру без вашего нотариального согласия, сделка будет незаконной. Так что без вас он никуда не «свалит».
— А что мне делать? — спросила Елена.
— Ждать. Пусть он сам инициирует процесс. Пусть он закроет ипотеку, как и планировал. Это будет его вклад в общее имущество. А вы пока готовьтесь. Собирайте документы, чеки, все, что подтверждает ваши вложения в эту квартиру, в ремонт. И ни в коем случае не показывайте ему, что вы все знаете. Ваше спокойствие — ваше главное оружие.
Время шло. Оставалось три месяца до часа «Х». Сергей становился все более отстраненным и одновременно более оживленным. Он похудел, стал следить за питанием, в его гардеробе появились модные толстовки и кроссовки. Он часто говорил по телефону, смеялся, а потом, увидев Елену, осекался и делал серьезное лицо. Он жил уже там, в своем будущем, а здесь просто отбывал повинность.
Однажды в субботу он объявил:
— Я на день уеду с Андреем на рыбалку. С ночевкой. Отдохнуть надо.
Елена знала, что Сергей ненавидит рыбалку. Он не отличал плотву от окуня и не мог усидеть на одном месте дольше десяти минут. Она молча собрала ему термос с чаем и бутерброды.
— Хорошего отдыха, — сказала она, глядя ему в глаза.
В его взгляде мелькнуло что-то похожее на замешательство. Он ожидал вопросов, упреков, но не этого ледяного спокойствия.
Как только за ним закрылась дверь, Елена позвонила Марине.
— У меня есть двадцать четыре часа. Нужна твоя помощь и твоя машина.
В этот день они совершили генеральный набег на квартиру. Вывезли все, что еще оставалось ценного для Елены: швейную машинку, набор инструментов, который ей достался от отца, даже старый, но удобный стул из ее комнаты. К вечеру квартира выглядела почти так же, но из нее исчезла душа. Душа Елены.
Вернувшись на следующий день, Сергей был раздражен. Видимо, «рыбалка» прошла не совсем так, как он планировал. Он ходил по комнатам, хмурился, словно чувствуя какую-то пустоту, но не мог понять ее причину.
Развязка наступила неожиданно, за месяц до намеченного им срока. Был обычный вечер вторника. Елена читала книгу, Сергей сидел за ноутбуком. Вдруг он закрыл его с громким хлопком.
— Все! — торжествующе произнес он. — Я закрыл ипотеку. Последний платеж прошел. Все, Лен, мы свободны от долгов.
Он посмотрел на нее с ожиданием. Наверное, ждал радости, благодарности.
Елена отложила книгу и спокойно посмотрела на него.
— Поздравляю, Сергей. Ты молодец.
— Да, — он самодовольно кивнул. — Было непросто, но я справился. Теперь можно и о будущем подумать.
Вот он, этот момент. Она почувствовала, как сердце заколотилось, но голос остался ровным.
— Да, о будущем. Я как раз хотела с тобой об этом поговорить.
Он напрягся.
— Я знаю о твоем плане, Сергей.
— О каком еще плане? — он попытался изобразить удивление, но получилось плохо.
— О том, что ты собирался потерпеть еще немного, продать квартиру и «свалить», — она произнесла эти слова, его слова, и они прозвучали в тишине комнаты как приговор.
Лицо Сергея сначала побелело, потом пошло красными пятнами.
— Ты… ты подслушивала?
— Это было несложно, ты не особо и скрывался. Я слышала твой разговор с Андреем. Несколько месяцев назад.
Наступила тишина. Долгая, тяжелая. Он смотрел на нее, и в его глазах больше не было снисхождения. Был страх, злость и растерянность загнанного в угол зверя.
— И ты… все это время молчала? — прохрипел он.
— А что я должна была делать? Устраивать истерики? Умолять тебя остаться? Зачем? Чтобы ты терпел меня еще полгода из жалости? Спасибо, не надо.
— Но… я… — он замялся, ища оправдания. — Я просто устал, Лен! Эта рутина, одно и то же каждый день…
— Я тоже устала, Сергей, — тихо, но твердо сказала она. — Я устала быть «удобной». Устала быть фоном для твоей жизни. Устала от того, что мои чувства, мои желания, вся моя жизнь для тебя — «вот это вот все».
Она встала. Впервые за многие годы она смотрела на него не снизу вверх, а на равных.
— Ты хотел свободы? Ты ее получишь. И я тоже. Квартиру продаем, как ты и хотел. Делим деньги пополам, по закону. И расходимся.
Он смотрел на нее, как на незнакомого человека. На эту спокойную, собранную женщину с прямым, ясным взглядом. Где была та робкая, услужливая Лена, которая заглядывала ему в рот?
— А ты… куда ты? — в его голосе прозвучала неподдельная растерянность.
— У меня есть куда, — улыбнулась она. — Не волнуйся. Я не пропаду. В отличие от тебя, я свой «план побега» подготовила лучше.
Она пошла в спальню и через минуту вышла с небольшой дорожной сумкой. Той самой, которую она собрала несколько недель назад.
— Я поживу пока на даче. Мой юрист свяжется с твоим или с тобой напрямую, чтобы обсудить детали продажи. Ключи оставлю на тумбочке в прихожей. Прощай, Сергей.
Она повернулась и пошла к выходу, не оглядываясь. Он так и остался сидеть посреди комнаты, в квартире, свободной от долгов, но внезапно ставшей пустой и гулкой. Он получил то, чего хотел, но радости почему-то не было. Была только оглушающая тишина, в которой больше не пахло жареной картошкой и увядающими астрами.
Елена вышла на улицу. Был прохладный майский вечер. Город шумел, жил своей жизнью. Она глубоко вдохнула свежий, пахнущий сиренью воздух. Не было ни слез, ни боли. Было только огромное, всепоглощающее чувство облегчения. Словно она много лет несла на плечах тяжелый рюкзак, набитый камнями, и вот наконец-то его сбросила.
Впереди была неизвестность. Развод, продажа квартиры, новая жизнь, которую придется строить с нуля. Было страшно. Но этот страх был другим. Это был не липкий страх одиночества и ненужности. Это был волнующий страх свободы.
Она дошла до остановки, села в почти пустой автобус, идущий в сторону ее дачного поселка. За окном проплывали огни вечернего Нижнего Новгорода, отражаясь в стекле. В этом отражении она увидела женщину. Да, уже не молодую, с морщинками у глаз. Но глаза эти больше не были потухшими. В них горел огонек. Спокойный, уверенный свет. Огонек женщины, которая вернула себе себя. И она знала, что на ее даче ее ждут не только старые вещи. Ее ждут ее пионы. И они вот-вот должны были расцвести.
