– Ну вот и все, – Елена Сергеевна провела ладонью по гладкому, чуть прохладному переплету. – Будешь жить, старичок.
Старинный том «Отечественных записок», истерзанный временем и чьей-то небрежностью, теперь выглядел почти как новый. Уголки, еще вчера напоминавшие обтрепанные уши старого пса, были аккуратно подклеены, тисненые золотые буквы на корешке протерты до блеска, а пожелтевшие страницы, пахнущие пылью и вечностью, крепко держались в своем новом форзаце. Елена работала в научной библиотеке Нижегородского университета уже двадцать восьмой год, и реставрация старых книг была ее тихой, почти тайной страстью. Не должностью, нет – для этого были штатные реставраторы. Это было ее личное, ее отдушина. В этих молчаливых, мудрых фолиантах она находила больше понимания, чем в собственной, гулкой от невысказанного, квартире.
Она прибрала свои инструменты – костяной нож для фальцовки, тонкие кисти, баночку с клейстером, сваренным по особому рецепту, – и с удовлетворением вздохнула. Пятница. А эта пятница была особенной. Сегодня на карточку пришла не просто зарплата, а премия. Большая, почти в два оклада. За сложный проект по оцифровке архива одного местного писателя, над которым она корпела три месяца, оставаясь после работы и приходя по выходным. Эти деньги были… ее. Лично ее. Заработанные не просто отсиживанием часов, а настоящим трудом, любовью, терпением.
Домой она летела как на крыльях. Зимний вечер окутал Нижний своими сизыми сумерками, снег лениво кружил в свете фонарей, отражаясь в темной воде Оки. Елена забежала в магазин и, немного поколебавшись у витрины, купила маленький торт «Птичье молоко» и бутылку полусладкого шампанского. Сегодня можно. Сегодня праздник. Ее личный, маленький праздник.
– Андрюш, я дома! – крикнула она с порога, стряхивая снег с воротника пальто.
Андрей, ее муж, сидел на кухне. Высокий, когда-то широкоплечий, а теперь просто грузный мужчина пятидесяти пяти лет, он был поглощен своим смартфоном. На столе перед ним стояла тарелка с остывшими пельменями. Он даже не поднял головы.
– Угу, – промычал он, водя пальцем по экрану.
Елена привыкла. За тридцать лет брака она привыкла ко многому: к тому, что его «угу» заменяет полноценный ответ, к вечно включенному телевизору, к тому, что центр его вселенной давно сместился с нее куда-то в сторону его матери, Раисы Петровны, и его бесконечных планов по обустройству ее дачи.
– У меня новость хорошая, – сказала она, ставя торт на стол. – Мне премию дали. Большую. За архив.
Только тогда Андрей оторвался от телефона. Слово «деньги» всегда действовало на него безотказно.
– Да? Сколько? – в его голосе прорезался живой интерес.
– Почти шестьдесят тысяч, – с гордостью ответила Елена, разуваясь. – Представляешь? Я так рада! Думаю, может, кресло новое купим в зал? Старое совсем просиженное. И мне бы для спины хорошо, сижу ведь целыми днями… А еще, знаешь, я подумала, может, съездим на пару дней в Суздаль, как весна начнется? Мы же сто лет никуда не выбирались.
Она говорила, а в голове уже рисовались картинки: вот она сидит в новом, уютном кресле с книгой и чашкой чая, вот они с Андреем гуляют по древним улочкам, держась за руки, как когда-то давно…
Андрей помолчал, задумчиво пожевал губу. Потом отложил телефон и посмотрел на нее тем особенным взглядом, который Елена про себя называла «проповедническим». Это был взгляд человека, который сейчас сообщит неприятную, но, с его точки зрения, единственно верную новость.
– Лен, тут такое дело… – начал он. – Я как раз с мамой говорил. Помнишь, я тебе рассказывал, у нее котел на даче накрылся? Совсем старый, еще советский. Мастер сказал, ремонту не подлежит, менять надо. А это ж… сама понимаешь.
Сердце Елены сделало неприятный кульбит и поехало куда-то вниз. Она уже знала, что будет дальше. Этот сценарий повторялся с пугающей регулярностью. Ее мечты, ее планы, ее желания всегда натыкались на неприступную стену под названием «маме надо».
– Ну, надо, так надо, – осторожно сказала она. – Посмотрим, со следующей зарплаты отложим, поможем…
– Да чего тянуть-то? – Андрей махнул рукой. – Морозы ударят, трубы полопаются, там вообще все переделывать придется. Я, в общем, решил вопрос.
Он сделал паузу, собираясь с духом. Елена замерла, держа в руках пакет с шампанским.
– Лен, ты только не кипятись. Деньги-то все равно общие. Я твою премию маме перевел. Прямо сейчас, через приложение. Она уже завтра мастера вызовет. Ну, а что? Дело-то срочное. Это же мама. Святое.
Воздух в маленькой прихожей вдруг кончился. Елена смотрела на мужа и не могла произнести ни слова. Бутылка шампанского выскользнула из ослабевших пальцев и с глухим стуком упала на коврик. Не разбилась. А жаль. Может быть, звон осколков вернул бы ее в реальность.
А в этой реальности ее муж, не спросив, не посоветовавшись, взял ее деньги – не просто зарплату, а ее гордость, ее награду за бессонные ночи – и отдал своей матери. Словно это были не ее деньги, а просто некий общий ресурс в семейной кассе, которым он вправе распоряжаться по своему усмотрению.
– Как… перевел? – прошептала она.
– Ну, как обычно. По номеру телефона, – Андрей явно не понимал трагизма момента. Он считал свой поступок героическим. Он решил проблему! Он помог матери! Он был молодец. – Ты чего застыла? Радоваться надо, что так удачно все совпало. А кресло… да ладно, Лен, на старом посидим, не развалимся. И какой Суздаль, о чем ты? У мамы весной рассаду сажать, помогать надо будет.
Он говорил что-то еще, правильные, с его точки зрения, слова про семью, про долг, про помощь родителям. А Елена смотрела на него и впервые за тридцать лет видела перед собой не родного человека, а чужого, абсолютно чужого мужчину. Мужчину, для которого ее чувства, ее труд, ее маленькие мечты не стоили ровным счетом ничего. Они были лишь досадной помехой на пути к великой цели – удовлетворению бесконечных потребностей Раисы Петровны.
– Ты… ты хоть понимаешь, что ты сделал? – голос ее был тихим и хриплым.
– А что я сделал-то? – искренне удивился Андрей. – Лен, ну не начинай. Маме нужнее было. Мы же одна семья. Что твое, то и мое. Или не так?
Он протянул руку, чтобы обнять ее, успокоить, как маленькую, неразумную девочку. Но Елена отшатнулась, словно от огня.
– Не трогай меня.
Она развернулась, молча прошла в их спальню и закрыла за собой дверь. Села на край кровати и уставилась в одну точку на цветастых обоях. Слезы не шли. Внутри была выжженная, звенящая пустота. Торт «Птичье молоко» на кухонном столе казался насмешкой. Праздник кончился, так и не начавшись. И дело было не в деньгах. Дело было в предательстве. Мелком, бытовом, но от того не менее унизительном. Он даже не счел нужным спросить. Он просто взял. Словно она была не женой, не партнером, а… функцией. Приложением к его жизни, обязанным поставлять ресурсы. И в эту минуту она поняла с абсолютной, леденящей душу ясностью: она этого не простит. Никогда.
***
Следующие несколько дней превратились в тягучий, молчаливый ад. Они существовали в одной квартире как два призрака. Андрей сначала пытался вести себя как ни в чем не бывало. Утром бодро желал ей доброго утра, вечером спрашивал, что на ужин. Но натыкался на короткие, односложные ответы и непроницаемое лицо. Елена механически выполняла все домашние обязанности: готовила, убирала, стирала его рубашки. Но делала это с отстраненностью робота. Она больше не подкладывала ему лучший кусок, не спрашивала, как прошел его день, не улыбалась его шуткам. Она просто перестала его видеть.
Андрей начал нервничать. Он не понимал. В его картине мира он совершил благородный поступок, а жена почему-то дуется. Он пытался заводить разговоры.
– Лен, ну хватит уже. Ну что случилось-то? Деньги – дело наживное. Главное, у мамы теперь тепло будет. Она тебе, кстати, спасибо передавала.
Елена, помешивая суп, даже не повернулась.
– Я ее «спасибо» на хлеб не намажу. И кресло себе из него не сделаю.
– Опять ты за свое! – взорвался он. – Меркантильная стала какая-то! Раньше ты такой не была! Всегда маму мою понимала, жалела!
«Раньше я была дурой», – подумала Елена, но вслух ничего не сказала. Какой смысл? Он не слышал ее слов, он слышал только эхо собственных убеждений.
Спасение, как всегда, пришло на работе. В тишине библиотечного зала, среди стеллажей, пахнущих мудростью и покоем, она могла дышать. Ее молодая коллега, Даша, бойкая и проницательная девушка в модных очках, давно заметила, что с Еленой Сергеевной что-то не так.
– Елена Сергеевна, вы как в воду опущенная, – сказала она во время обеденного перерыва, подвигая к ней чашку с чаем. – Что-то с мужем?
Елена обычно не делилась личным, но сейчас плотину прорвало. Она, сама от себя не ожидая, тихо и сбивчиво рассказала всю историю. Про премию, про мечты, про котел, про перевод денег «через приложение».
Даша слушала, и ее тонкие брови поползли на лоб. Когда Елена закончила, она несколько секунд молчала, а потом выдала с прямотой, на которую способны только двадцатипятилетние:
– Охренеть. Простите, Елена Сергеевна. Но это просто охренеть.
Елена даже слабо улыбнулась.
– Вот и я так думаю.
– Так, стоп, – Даша поставила свою чашку на стол. – Я правильно понимаю? Он взял ваши, лично вами заработанные деньги, не спросив вас, и отдал своей маме? А ваши планы… они просто не в счет?
– Он сказал, «маме нужнее», – глухо ответила Елена.
– А вам не нужно? Вам не нужно новое кресло для больной спины? Вам не нужен отдых после трех месяцев пахоты? Ваше «нужно» оно какое-то второсортное, получается? – Даша смотрела на нее в упор. – Елена Сергеевна, это же дичь какая-то. Это не семья, это использование. Мой парень если бы так сделал, он бы в тот же день летел из моей квартиры вместе со своими вещами. Мои деньги – это мои деньги. Его – его. Общие – это то, что мы вместе решили потратить. Все.
Слова Даши были простыми и резкими, как удар хлыста. Но именно они были нужны Елене. Она всю жизнь жила по другим правилам, в другой парадигме: «все в дом», «все общее», «нужно потерпеть». И вот эта молодая девчонка, годившаяся ей в дочери, несколькими фразами вскрыла всю гнилую суть ее брака. Ее «нужно» действительно было второсортным. Всегда.
Вспомнилось, как лет десять назад она хотела пойти на курсы итальянского. Просто для души. Мечтала съездить в Италию, побродить по Флоренции. Андрей тогда посмеялся: «Ленк, какая Италия? Маме на даче теплицу ставить надо. Вот реальное дело, а не твои фантазии». И они поставили теплицу. Елена полола в ней грядки все следующее лето.
Вспомнилось, как она копила себе на хорошую дубленку. Почти накопила. А потом срочно понадобились деньги на лечение зубов для золовки, сестры Андрея. «Ну мы же семья, надо помочь», – сказал он тогда. И Елена отдала. А сама проходила еще три зимы в старом пуховике.
Таких «надо» за тридцать лет набралось на целую жизнь. На ее неслучившуюся жизнь. А она терпела. Убеждала себя, что так правильно, что она хорошая жена и невестка. А на самом деле она была просто удобной. Безотказной.
Разговор с Дашей стал тем камнем, который сдвинул лавину. Вечером, когда Елена вернулась домой, зазвонил телефон. На экране высветилось «Раиса Петровна». Раньше Елена всегда брала трубку с вежливой улыбкой. Сейчас она несколько секунд смотрела на экран, а потом нажала «отбой». Телефон зазвонил снова. Она опять сбросила вызов. Через минуту раздался звонок на телефон Андрея. Он был в другой комнате.
– Да, мам, привет, – услышала она его бодрый голос. – Что? Лена? Не знаю, может, не слышит. Да, да, все получил, спасибо тебе, сынок. Мастер уже был, все посчитал. Котел, трубы, работа… Еще тысяч тридцать сверху надо будет. Но ты не волнуйся, что-нибудь придумаем. У Ленки же скоро отпускные, вот с них и добавим.
Елена застыла в коридоре. Она слушала этот разговор, и ледяная ярость, холодная и острая, как игла, пронзила ее насквозь. Они уже планируют потратить ее еще не полученные отпускные. Они снова решают за нее. Она для них не человек, а ходячий кошелек, ресурсная база для решения проблем клана ее мужа.
Она молча прошла на кухню, где Андрей все еще ворковал с матерью. Взяла со стола его смартфон, который он неосмотрительно там оставил. Открыла приложение банка. Нашла перевод на имя Раисы Петровны. Пятьдесят восемь тысяч рублей. Ее пятьдесят восемь тысяч.
Когда Андрей закончил разговор и вошел на кухню, он увидел жену, сидящую за столом. Она была абсолютно спокойна.
– Андрей, – сказала она ровным, безэмоциональным голосом. – У тебя есть неделя, чтобы вернуть мне мои деньги. Пятьдесят восемь тысяч рублей.
Андрей опешил. Он даже рассмеялся.
– Лен, ты чего? Какие деньги? Я же тебе объяснил…
– Неделя, – повторила она, глядя ему прямо в глаза. – Возьми кредит. Одолжи у своей мамы. Продай что-нибудь с дачи. Мне все равно. Но через неделю эта сумма должна быть на моей карте.
– Да ты в своем уме? – он начал злиться. – С мамы требовать? Она пенсионерка!
– Когда ты переводил ей мои деньги, она не была пенсионеркой? Андрей, я не шучу. Это были мои деньги за мой труд. И я хочу их вернуть.
– Да что ты заладила, «мои, мои»! – заорал он. – Нет в семье «моего» и «твоего»! Есть «наше»!
– Хорошо, – кивнула Елена. – Тогда считай, что «наше» одолжило твоей маме крупную сумму. И «наше» хочет получить ее обратно. С процентами за пользование чужими средствами, может быть?
Такую Елену он не знал. Спокойную, ледяную, говорящую юридическими терминами. Он привык к ее мягкости, уступчивости, к ее виноватым улыбкам. А эта женщина смотрела на него, как на пустое место.
– Я не буду ничего возвращать! – рявкнул он. – Это бред! Помочь родной матери – это святое! Ты совсем бездушной стала!
– А забирать у жены последнее, ее мечту, ее радость – это не бездушно? – тихо спросила она. – Это, видимо, тоже святое?
Он не нашел, что ответить. Просто развернулся и ушел в комнату, хлопнув дверью. А Елена осталась сидеть на кухне, в густеющих сумерках. Она чувствовала странное облегчение. Словно многолетний гнойник наконец-то прорвался. Впереди была неизвестность, боль, скандалы. Но она знала, что назад дороги нет. Мосты были сожжены. И сожгла их не она. Она просто перестала делать вид, что они еще целы.
***
Неделя превратилась в поле боя. Андрей перепробовал весь свой арсенал: сначала игнорировал ее требование, потом пытался умаслить («Леночка, ну давай не будем ссориться из-за ерунды»), потом перешел к обвинениям («Ты разрушаешь семью!»), а под конец – к откровенному давлению. Подключилась и «тяжелая артиллерия». Раиса Петровна звонила теперь каждый день.
– Леночка, что же это делается? – плакала она в трубку. – Андрюша сам не свой ходит. Говорит, ты деньги с меня требуешь. За котел-то… Я же для вас стараюсь, чтобы дачка была, чтобы летом приехали, отдохнули на свежем воздухе. А ты… Как же тебе не совестно, доченька? Я ведь ночей не сплю, сердце болит, давление скачет…
Елена слушала молча. Раньше эти манипуляции действовали безотказно. Ей становилось стыдно, неловко, она чувствовала себя виноватой. Сейчас она ощущала только глухое раздражение.
– Раиса Петровна, если у вас скачет давление, вызовите врача. А деньги пусть возвращает ваш сын. Он их брал, – и клала трубку.
После очередного такого разговора Андрей устроил грандиозный скандал. Он кричал, что она сведет его мать в могилу, что она бессердечная эгоистка, что она опозорила его перед всей семьей.
– Да что это за деньги такие, из-за которых ты готова родного человека инфарктом доконать?! – орал он, брызгая слюной.
Елена сидела в том самом старом, просиженном кресле, о замене которого мечтала, и смотрела на него почти с любопытством. Словно изучала неизвестный биологический вид.
– Это не просто деньги, Андрей. Это мое достоинство. Которое ты растоптал, не задумываясь. А теперь удивляешься, что я не хочу, чтобы по нему и дальше ходили грязными ногами.
– Какое еще достоинство?! – он был вне себя. – Ты с ума сошла на старости лет! Достоинство… Начиталась своих книжек! Всю жизнь нормально жили, а тут на тебе!
«Всю жизнь ты нормально жил, – подумала она. – А я просто существовала рядом».
Срок ультиматума истек в четверг. Денег, разумеется, не было. Андрей демонстративно вел себя так, будто этого разговора никогда и не было. В пятницу утром Елена, собираясь на работу, сказала ему спокойно и буднично, словно просила купить хлеба:
– Андрей, я подаю на развод.
Он замер с чашкой кофе в руке. Посмотрел на нее, не веря своим ушам.
– Что?
– На развод. И на раздел имущества. Квартира у нас в совместной собственности. Куплена в браке. Значит, мне полагается половина.
Вот это он понял. Это было не абстрактное «достоинство». Это были конкретные квадратные метры. Его лицо из багрового стало пепельным.
– Ты… ты что творишь? Ты хочешь нашу квартиру разменять? На старости лет по коммуналкам поехать? Из-за каких-то шестидесяти тысяч?
– Не из-за денег. Из-за всего остального.
В тот день она не вернулась домой после работы. Она сняла на оставшиеся у нее небольшие сбережения крохотную комнатку на окраине города. Комната была убогой: старые обои, скрипучая кровать, один стул и стол у окна. Но когда она закрыла за собой дверь на ключ, она впервые за много лет почувствовала себя в безопасности. Здесь не было вечно бормочущего телевизора, недовольного сопения мужа и бесконечных звонков от Раисы Петровны. Была только тишина. Благословенная, оглушительная тишина. И эта тишина была ее.
Процесс развода был грязным и унизительным. Андрей и его семья показали себя во всей красе. Они пытались доказать в суде, что Елена – транжира, что она ведет аморальный образ жизни, что она не в своем уме. Раиса Петровна приходила на заседания с корвалолом и рассказывала судье, какая она была ужасная невестка. Андрей приводил свидетелей-друзей, которые клялись, что он один содержал семью, а ее зарплата библиотекаря – это «смешные копейки».
Но закон был на ее стороне. Квартиру суд постановил разделить. Андрей был в ярости. Он должен был выплатить ей половину рыночной стоимости их трехкомнатной «чешки». Чтобы собрать деньги, ему пришлось влезть в огромные кредиты и просить помощи у всей своей родни, включая ту самую «бедную» маму, у которой внезапно нашлись немалые сбережения.
Елена получила свои деньги через полгода. Этой суммы и ее собственных накоплений хватило на покупку небольшой однокомнатной квартиры в старом кирпичном доме, недалеко от ее работы. Квартира была запущенная, «убитая», но своя.
Первым делом она отодрала старые, пахнущие чужой жизнью обои. Сама клеила новые – светлые, почти белые. Сама красила окна. Купила широкий подоконник и заставила его горшочками с фиалками, о которых всегда мечтала. Купила то самое кресло – не дорогое, но невероятно удобное, с высокой спинкой. И книжный стеллаж до потолка.
В день, когда она окончательно переехала, расставила свои немногочисленные вещи и книги, она заварила себе в новой, купленной только для себя, чашке крепкий чай с бергамотом. Села в свое новое кресло у окна. За окном шел тихий снег. В квартире пахло краской, свежим деревом и немного – книжной пылью.
Телефонный звонок вырвал ее из задумчивости. Это был Андрей. Он звонил уже не в первый раз. После того, как остался один в своей большой квартире с кредитами, тон его изменился. Он говорил, что скучает, что был неправ, что погорячился.
– Лен, ну может, вернешься? Я все понял. Квартира без тебя пустая…
Елена посмотрела на свои фиалки на подоконнике. На ровные ряды книг. На чашку с ароматным чаем в своих руках.
– Нет, Андрей, – сказала она тихо, но твердо. – Я не вернусь. У меня теперь все хорошо.
Она закончила разговор. Он больше не будет звонить. Она знала это.
Внутри не было ни злости, ни обиды, ни торжества. Было только огромное, безбрежное спокойствие. Она заплатила за него высокую цену. Она потеряла тридцать лет жизни, семью, привычный уклад. Но она обрела то, что было дороже любых денег и квартир. Она обрела себя. И тишину, в которой наконец-то стало слышно ее собственный голос.
