Кухня встретила тишиной и запахом вчерашней гречки. Катя сняла с верёвки кухонное полотенце, провела им по столу и машинально проверила холодильник. Там звякнула одинокая банка с огурцами, на дверце сиротливо стояла бутылка кетчупа, а на полке — половинка лука в целлофане и пачка маргарина. Список покупок, прижатый магнитом к шкафу, шуршал краем: «молоко, яйца, курица, крупы, яблоки». Утром она собиралась за всем этим заехать, но в обед телефон коротко дрогнул: «Списание. —28 990 ₽». Подписано лаконично, без эмоций. Она открыла приложение банка — ноль с копейками. «Вот и сходила…»
К шести хлопнула входная дверь. Илья зашёл в коридор, на ходу стянул кроссовки и довольно крякнул, вынимая из пакета большую коробку с блестящей эмблемой. Коробка пахла новым, резиной и дорогим магазином.
— Смотри, — Илья ловко распахнул крышку, — кожа, не подделка. По акции урвал. Нога дышит! На годы хватит.
Катя сдержанно кивнула. «По акции» стоили почти в тридцать раз дороже её сегодняшней «экономии» на транспорте — она утром шла до работы пешком, чтобы не тратить на автобус.
— Ты как? — Илья повертел кроссовок на ладони, чиркнул пальцем по белой подошве. — Еда есть? Я с работы голодный как волк.
Катя молча открыла холодильник. Свет внутри гулко ударился о пустые пластиковые контейнеры. Сверху для вида лежал одинокий лимон, обветрившийся. Она закрыла дверцу и поставила на стол жестянку с огурцами.
Илья шагнул к холодильнику сам, дёрнул дверцу, посверкал глазами по пустым полкам:
— Почему холодильник пустой? — недовольно спросил муж.
— Все деньги ты потратил на свою брендовую обувь — ответила Катя.
Слова повисли, как мокрое бельё — тяжёлые, но без крика. Илья фыркнул, сделал шаг в сторону, будто отступая от сквозняка.
— Не начинай, — поднял он ладонь. — Я работаю, я имею право себя порадовать. Не каждый день такие беру. Да и обувь — нужная вещь. Это не ерунда.
— Нужная, — спокойно повторила Катя, снимая с плиты крышку с кастрюли, где оставалась вчерашняя гречка. — Но у нас на счету больше ничего нет. На карточке — ноль. Как я должна была вечером накрыть на стол? Тебе гречка с огурцами подойдёт? Или суп с водой?
— Опять драматизируешь, — Илья закатил глаза. — Можно было позвонить родителям, занять до получки. Или взять в долг в магазине, у нас внизу дают в «тетрадь».
— Мы уже брали «до получки», — Катя наложила гречку в две тарелки. — Три раза за этот месяц. Два — на твою «нужную вещь», один — когда ты «по-мужски» угощал друзей в баре. Илья, у нас не подростковая жизнь.
Он взял вилку, ткнул в гречку, отложил. Посмотрел на коробку с кроссовками, как будто она могла выручить в споре, и сказал мягче, но не уступчиво:
— Катя, я на ногах по двенадцать часов. У меня спина и ноги отваливаются. Нормальная обувь — это здоровье. Ты же сама хотела, чтобы я перестал покупать дешёвку. Я и перестал. А теперь что — виноват?
— Я хотела, — не спорила она. — Но не в тот день, когда у нас из еды полбанки огурцов и половина лука. Можно было подождать неделю. Или, если уж купил, предупредить. Я бы вечером нашла выход, достала из морозилки что-нибудь, накупила круп заранее. Но ты просто по пути с работы снял всё до копейки. И даже не написал.
Илья тяжело опустился на стул.
— Ты сейчас будто я украл у тебя из кошелька, — буркнул он. — Это общие деньги. И моя покупка — для нас обоих. Я же не себе игрушку взял. Я взял то, что нужно.
Катя взяла вилку, перемешала гречку, дала себе время не сорваться.
— Для «нас обоих» — это когда ты обувь примеряешь, а я думаю, чем накормить нас обоих и Машку завтра утром? В сад она что понесёт, половину лука?
Илья откинулся, зачерпнул гречку и, не жуя, бросил:
— Машке купим булочку у ларька. Что ты. Я завтра с утра зайду.
Катя сдержала горький смешок:
— У ларька на что? На воздух? Ты думал, чем за это платить?
Илья замолчал. В кухню прокрался звук подъезда: кто-то хлопнул дверью на площадке, почтовые ящики щёлкнули, соседи засмеялись. Катя закрутила крышку банки с огурцами, поставила её обратно в холодильник — чтобы не раздражал взгляд пустотой.
— Ладно, — Илья толкнул тарелку. — Сейчас встану, дойду до банкомата, сниму с кредитки. Возьмём на неделю — не беда. Ты только перестань… вот это всё.
Катя подняла на него глаза:
— Кредитка — это не «на неделю». Это ещё один хвост. У нас и так их — тьма. Илья, нам не нужна брендовая обувь сегодня. Нам нужны яйца и молоко, и чтобы завтра не влезать в ещё один долг. Я могу сходить к тёте Вале — взять молока, она всегда поделится. Но ты… ты хотя бы скажи, что понимаешь, что ошибся.
Илья резко задвинул коробку под стол, словно хотел убрать из виду главный предмет спора.
— Ошибся, что купил? — он криво усмехнулся. — Нет. Ошибся, что не предупредил. Так устроит? Я взрослый мужик. Мне нельзя ничего? Я целый год копил на нормальную обувь — и что теперь? Ходить в разбитых, чтобы было в холодильнике творог?
— Мне можно задавать тебе вопросы, — спокойно сказала Катя, собирая со стола крошки. — Потому что в этом доме живём не «мужик» и «кроссовки». Мы живём втроём. Если у нас есть лишние деньги — я сама предложу тебе купить лучшее. Но когда до получки — три дня и в кошельке пусто, ты не имеешь права махать карточкой так, будто у нас под окнами клад.
Он снова взял вилку, два раза ткнул в гречку и отложил. Встал, прошёлся по кухне, постоял у окна, посмотрел вниз. Снизу лаяла чужая собака, в подъезд вошла женщина с ребёнком — дёрнули дверь, и по лестнице поползли шаги.
— Ладно, — он выдохнул, — я схожу к отцу, возьму на пару дней. Верну, когда зарплату получу. Живот сводит, есть хочу. И на Маньку тоже возьмём. Потом разберёмся.
— Разберёмся — это когда вместе считаем, что и как, — Катя взяла со стола его чек из коробки — жирная цифра, дата сегодняшняя, магазин. — А не когда ты приносишь коробку и говоришь «разойдись». И вот ещё: эта пара — последняя на ближайшие месяцы. Если тебе ещё «нужная вещь» приспичит — сначала садимся и решаем, чем мы будем «дышать».
Илья замер, уставившись на чек. Секунда — другая — и упрямство в его лице вытеснило всё.
— Не учи меня жить, — резко бросил он. — Я тоже не вчера родился. Я тащу работу, кредиты… — он махнул рукой на холодильник, — и твои претензии. У всех вон мужики машины берут, телефоны. Я что — хуже? Пара кроссовок — и ты уже суд вершишь.
— Я не суд, — ровно ответила Катя. — Я жена. И мать твоего ребёнка. И хозяйка этой кухни, где сегодня пусто. Вот и всё.
— Ты могла бы не выносить мозг, — не глядя, буркнул он. — Пошёл к отцу.
Он резко потянулся за курткой, задел локтем коробку, кроссовок выскользнул, ударился носом о линолеум, оставил светлую черту. Илья поднял, аккуратно сунул обратно, будто это одно движение могло отменить весь разговор. В коридоре хлопнула дверь — он ушёл.
Катя посидела, слушая, как остывает чайник. Потом натянула куртку и пошла к соседке тёте Вале — через две квартиры, та всегда держала пару литров молока «про запас». Пока шла, краем глаза видела на лестнице девочку с рюкзаком — Машкина ровесница — та помогала маме нести пакеты. Катя поймала себя на том, что считает шаги: раз — два — три — до двери тёти Вали ровно двадцать.
— Катюш, — тётя Валя открыла почти сразу, — заходи, что такая мрачная?
— Ничего, — улыбнулась Катя. — Молочка бы на литр. До завтра.
— Да хоть два! — тётя Валя достала из холодильника бутылку, сунула в руки. — И яиц пяток возьми. Не вздумай спорить. Потом отдашь.
Катя благодарно кивнула, спрятала лицо в воротник, чтобы не выдать смущение. Возвращаясь, она подумала, что чужая помощь сладковата и липнет к рукам, как сгущёнка. «Ладно. Сегодня — так. Завтра — иначе».
Дома она вскипятила молоко, нашла в шкафу пачку манки — «на крайний случай» — и сварила Машке кашу на утро. Список под магнитом переписала свежей ручкой: «молоко — отметка, яйца — отметка, курица, крупы, яблоки». Рядом добавила — «говорить с Ильёй про бюджет». Прижала лист к шкафу тем самым магнитом.
К девяти Илья вернулся. За ним тянулся запах улицы и папиного табака. В руках — пакет с батоном, дешёвой колбасой и пачкой печенья. Он поставил пакет на стол и без лишних слов сел.
— Я завтра на обед возьму гречку, — сказал после паузы. — Давай без «бюджета» сегодня. Я просто устал.
— Мы всё равно поговорим, — тихо ответила Катя. — Не сегодня — завтра. Потому что так жить нельзя — с пустым холодильником и коробками под столом.
Он не ответил. Молча намазал себе кусок хлеба, налил чай из чайника, который уже остыл, и выпил почти залпом. Потом поднялся и ушёл в комнату, оставив за собой шорох пакета и тень от коробки у стены.
Катя посидела ещё минуту, убрала в холодильник батон и колбасу, погасила свет и прислушалась к квартире. Тишина была честной: ничем не закрытой, не приглаженной. В ней лежала простая вещь — разговор, который нельзя отложить.
Утро началось с запаха манной каши и тёплого молока. Маша сидела за столом в пижаме с зайцами, болтала ногами и дожёвывала ложку за ложкой, внимательно наблюдая, как мама режет ей в тарелку яблоко маленькими кубиками.
— Мам, а можно на полдник бутерброд с сыром? — спросила она, глядя на Катю снизу вверх.
— Можно, — кивнула Катя. — Только сыр тоненько. И чай в термосе.
Илья вышел из комнаты, потягиваясь. На ногах — те самые новые кроссовки, белая подошва чистая, как лист. Он остановился в дверях, кивнул Маше:
— Умница. Быстро доедай — я отвезу тебя в сад.
Катя молча подала ему кружку. Он сделал глоток, поморщился:
— Опять без сахара?
— Сахар кончился, — просто сказала она.
Он опустил глаза в кружку, будто там можно найти оправдание, и сел. Каша на плите уже остывала — Катя выключила конфорку и накрыла кастрюлю крышкой.
— Илья, — сказала она, не откладывая, — сегодня вечером давай поговорим. Мы так не вытянем. Вчерашняя покупка — это не «радость», это минус целая неделя еды. Нам нужен порядок с деньгами. Простой, без умных слов.
— Началось, — он положил ложку. — Что ты предлагаешь?
— На неделю — одна сумма на продукты и мелочи. Её не трогаем для всего остального. Если хочется что-то дороже — говорим об этом заранее. Ты можешь покупать себе, что хочешь, когда у нас закрыты еда и обязательные платежи. Всё. Никаких «сюрпризов» из магазина.
Он откинулся на стуле, посмотрел мимо неё — в окно, где тускло светило серое утро.
— «Одна сумма», «не трогаем»… Ты меня ставишь под контроль? — спросил он без улыбки. — Я что тут, мальчик? Я и так всё тащу.
— Не мальчик, — спокойно ответила Катя. — Муж и отец. Поэтому я говорю сейчас здесь, на кухне, а не у тёти Вали за молоком. Мне не хочется снова идти по соседям.
Слова задели. Он вздохнул, провёл ладонью по лицу:
— Ладно, вечером. Сейчас не могу — везти Машку.
Он накидал дочке в рюкзак кружку, салфетки, оглянулся, заметил на столе две купюры по сто.
— Это что?
— На булочку, если вдруг опоздаешь за ней, — сказала Катя. — На всякий случай.
— Спасибо, — выдохнул он, будто слово далось тяжело. — Поехали, зайчонок.
Дверь хлопнула, кухня снова осталась тихой. Катя убрала со стола чашки, присела на табурет и на секунду закрыла глаза — чтобы не расплескать злость, которая поднималась медленно, как кипяток в старом чайнике.
К десяти позвонила свекровь:
— Катя, я заскочу. Котлеты нажарила, заберёшь? И надо словечко сказать.
Катя хотела было отказаться, но сказала «приходите». Через полчаса Анна Павловна стояла на пороге — пухлая сумка в руках, губы сжаты, взгляд упрямый.
— Держи, — поставила на стол контейнер, крышка чуть дрожала. — Мужчина должен есть мясо. С твоей гречкой долго не протянет.
— Спасибо, — Катя убрала контейнер в холодильник. — Мы справимся.
— Справитесь… — свекровь села, положила ладони на колени. — Слушай сюда. Илья мне рассказал. Ты опять скандал устроила из-за пары обуви? Катя, ну совесть-то имей. Он в них работать будет. У него ноги вечно мокрые — вот и купил качественное. А ты — «пустой холодильник». Ты жена — ты и думай, как наполнить.
Катя присела напротив, глядя прямо, не отводя глаз:
— Анна Павловна, я в магазине думала. Но когда ты подходишь к кассе, там не принимают «совесть» и «думать». Там хотят «чем расплатитесь». Мы с Ильёй договоримся сами. Я не за обувь ругаюсь, я за то, что у нас ноль и он тратит всё до копейки, не предупреждая. И ещё — не надо, пожалуйста, учить меня, чем кормить мужа. Я знаю.
— Сама ты молодец, — свекровь сжала губы ещё плотнее. — Ухватистая. Только мужика доведёшь. У них характер другой: сегодня хочу — сегодня беру. Он же не на украшение взял, а на дело. Ты бы лучше свои кремы и шампуни посчитала — сколько в ванной стоит. Там на килограмм мяса.
— Кремы мне дарит сестра, — устало сказала Катя. — Я ей иногда делаю маникюр. Вот и всё «на килограмм мяса». Анна Павловна, ну давайте без «мужчина — мальчик». Мужчина — это тот, кто сначала думает, как семья будет есть. А потом — как ноги «дышат».
Свекровь вспыхнула:
— Ты меня чему учишь? Я двоих подняла! Илью на работу определила, и в сад с Машей помогаю, и котлеты вот принесла! А ты стоишь и считаешь, чего он не должен!
— Я стою и говорю, чего он обязан, — спокойно ответила Катя. — Понимать, что покупка на тридцать тысяч — это не «по пути домой». Он взрослый. А я — не его мама. Я не буду каждый раз подставлять плечо, когда он «по акции».
Свекровь вскочила:
— Значит так, — сказала резко. — Я ему скажу: приезжай ко мне. Поешь нормально, отдохнёшь без вот этих ваших «правил». А ты сиди тут и считай лук по долькам.
— Скажите, — Катя не подняла голоса. — Только потом не удивляйтесь, что я не открою дверь, если вы придёте с упрёками. Я благодарна за котлеты. Но у себя дома — я без учителей.
Анна Павловна тяжело вздохнула, подбирая сумку:
— Сильная нашлась… Миллион раз видела: сначала «порядок», потом — «сам живи как хочешь».
— Может, так и надо, — тихо ответила Катя.
Свекровь ушла, хлопнув дверью. На крючке качнулся её шарф — она забывала его каждый раз, когда уходила сердитой, и возвращалась через день «просто мимо проходила». Катя повесила шарф аккуратно, как будто это могло приглушить удар слов.
К обеду позвонили из сада: Маше нужны сменные колготки — те, что были в шкафчике, порвались. Катя заскочила после работы в ларёк, купила самые простые, вдохнула морозом и вернулась домой с пакетом. На кухне стоял Илья — вертит в руках телефон, на экране открыт банк.
— Что? — спросила она.
— Снял немного с кредитки, — пробурчал он. — Хлеб, молоко, сыр. И… прости за вчера. Не за обувь. За то, что не сказал. Я… — он замялся, — зашёл и взял. Как будто сам и живу.
— Сам ты давно не живёшь, — сказала Катя. — У нас Маша. И я.
Он поставил пакет на стол, уселся, почесал виски.
— Давай так, — произнёс неспешно, будто точил нож в уме. — Я не готов жить «по твоей схеме». Я не мальчик, правда. Но согласен на одну вещь: из зарплаты — первым делом на еду и обязательные. Я перевожу тебе. Остальное — моё. Захочу — буду копить на куртку. Захочу — куплю себе опять обувь. Но «первым делом» — да. Устроит?
Катя молчала пару секунд. Внутри было не «ура», а просто тихо. От чужого «согласен» не стало легче, но это был кусок дороги.
— Устроит, — сказала она. — Но смотри: «перевожу» — это не «когда вспомню». Это в день зарплаты. И если хочется что-то купить — сначала скажи. До кассы. Мы же не про «разрешаю/не разрешаю», мы про «завтра у Маши сад».
Он кивнул, отложил телефон.
— И маму свою притормози, — добавила Катя устало. — Я не против котлет. Я против того, чтобы меня учили жить.
Он усмехнулся, но без злобы:
— Её не тормозишь. Она как поезд. Но я скажу.
Вечером пришла Анна Павловна за шарфом. Заглянула на кухню, изобразила нейтральную улыбку:
— Шарфик мой не видел? А то я в автобусе… — увидела пакет с молоком и хлебом, потянула носом, — о, котлеты мои не остыли? Ну и ладно.
Катя протянула шарф. Свекровь прижала его к груди, кивнула:
— Илье я сказала. Не обижайся. Он мужчина. Мужчинам надо иногда… — махнула рукой, так и не договорив.
— Мужчинам надо иногда думать, — закончила за неё Катя. — Мы договорились.
Свекровь кивнула и ушла — уже без хлопка, аккуратно прикрыв дверь.
Ночью Илья задержался: встречался с ребятами, показывал кроссовки. Вернувшись, шепотом лёг, дотронулся до Катиного плеча:
— Я правда понял. Не сразу. Но понял. Давай попробуем. Я не обещаю стать идеальным. Но попробуем.
Катя не повернулась, только сказала в темноту:
— Попробуем — это когда делаешь. Договорились — сделай.
Он вздохнул. Лежали молча. За окном шаркал дворник. В этом скрипе не было ни примирения, ни победы. Было «завтра утром», где надо будет опять вставать, варить кашу и проверять рюкзак на сменные колготки.
Зарплата пришла в пятницу в десять утра. Катя узнала об этом по короткому «дзынь» на телефоне и сухой строке: «Зачисление». Через минуту пришло второе сообщение — перевод от Ильи. Сумма совпадала с той, о которой они говорили: «первым делом — на еду и обязательные». Катя поставила телефон на стол и какое-то время просто смотрела в окно. На подоконнике дремала кошка соседей, согнув лапы; внизу дворник толкал тележку с мешком листьев. Жизнь шла, как шла, без лозунгов.
К обеду Илья написал: «Перевёл. Бери, что нужно. Я позже». Она ответила: «Вижу. Спасибо». И пошла в магазин — не с пустой сумкой, а с деньгами на карте. Молоко, яйца, курица, крупы, немного овощей; у кассы она не искала глазами «чем расплатиться» — просто приложила карту и вздохнула свободнее. Домой шла, чувствуя, как отступает невидимая сжимающая петля: холодильник будет полон, Маше — завтрак, на выходные — суп и запеканка.
Вечером Илья пришёл молчаливый. Заглянул в холодильник — там на полке сияли упаковки, на дверце гремели баночки. Он хмыкнул:
— Ну вот, по-человечески. Видишь, всё работает.
Катя поставила на стол тарелки и кивнула:
— Работает, когда сначала — еда.
Он сел, набросал себе салата, хлебнул компота. Пару минут ели молча. Потом он положил вилку, достал телефон:
— Слушай… Одолжи немного обратно. На пару дней. Я ребятам ещё обещал скинуться — у Славки день рождения. Не хочу выглядеть… странно. В понедельник верну. Честно.
Катя замерла, держа половник над кастрюлей с супом. Опустила половник, вытерла край кастрюли.
— Нет, Илья. Мы так не договаривались. Деньги на еду и счета — не «обратно». Это не кубики, которые можно перекладывать туда-сюда.
— Катя, да перестань! — он резко отодвинул стул. — Я перевёл, как ты просила. Неужели так трудно… два дня? Я же не в казино, а к человеку на праздник. Мы все мужики скинемся.
— Трудно, — спокойно ответила она. — Два дня — это две прогулки Маши в сад без полдника. И один пустой вечер — снова с огурцами. Ты хочешь поздравить друга — копи из своей части. Или придумай, что подарить без денег. Дом — не место, откуда всё время «одолжить обратно».
Илья скривился, встал, прошёлся к окну и обратно, будто не знал, куда деть злость.
— Я что, нищий? — тихо, но колко бросил он. — Другие жёны поймут, что иногда надо быть гибче. А ты всё «нельзя». Может, правда к матери уйти на время. Там хотя бы не считают, сколько я булок съел.
Катя услышала это спокойно — как будто ожидала. Убрала со стола ложку, чтобы не нервировать дребезгом.
— Иди, если так легче, — сказала негромко. — Но ключи оставь. Мне не нужны «заходы в любое время». И давай честно: если уйдёшь «на время» — это не про «булки». Это про то, что ты не готов жить с договорённостями.
Он широко усмехнулся:
— Нашлась строгая. Ключи оставь… С чего бы это?
Катя протянула руку:
— Потому что так удобно мне и спокойно Маше. Если решишь вернуться — позвонишь заранее. Придёшь поговорить, а не стучать ночью, когда ей спать.
Он вытаращил глаза на секунду, словно не ожидал, что слова окажутся такими плоскими и твёрдыми. Потом залез в карман, разжал ладонь и положил на стол тяжёлый железный ключ.
— Знаешь, — сказал, не поднимая взгляда, — ты из дома делаешь казарму. Где расписание, нормы, ключи. Я так не могу.
— А я не могу жить в складчину с твоими «вдруг». Казарма — это где кричат и проверяют тумбочки. У меня — кухня, где надо, чтобы было что поставить на стол. Разница есть.
Илья молча натянул куртку, рывком закрыл молнию. В коридоре, уже обуваясь, остановился, оглянулся на коробку с обувью — она стояла у стены, как маленький памятник вчерашнему спору.
— Я заберу её, — сказал и взял коробку подмышку, будто боялся, что её тоже попросят «оставить».
— Забирай, — кивнула Катя. — И позвони маме. Пусть не приходят с «уроками». Если что-то нужно Маше — напиши. Разберёмся.
Дверь захлопнулась. Квартира ощутимо опустела — не столько вещами, сколько звуком его шагов, который обычно шёл от кухни к окну и обратно. Катя не плакала. Отключила верхний свет, оставила только над плитой. Поставила вариться суп, нарезала зелень. На столе остался лежать ключ — холодный, как монета. Она положила его в маленькую стеклянную вазу у двери, где раньше держала пуговицы и шпильки. Теперь там лежали ещё и «лишние» ключи — как напоминание, что у дверей должно быть одно сердце.
Неделя прошла неровно. Илья жил у матери, пару раз забегал «на минуту» — привезти Маше фрукты, отдать детские книжки, которые лежали у него в рюкзаке. Свекровь пришла один раз — тихо, без бурь. Поставила на стол очередной контейнер, сбивчиво сказала:
— Я не хотела… я же за него… Я вспылила тогда. Извини. Он у меня… он же как с детства — сначала делает, потом думает. Это не от зла.
— Я знаю, — ответила Катя. — Только жить рядом с этим — не всегда возможно.
Анна Павловна вздохнула, опустила глаза:
— Он говорит, что вернётся. Снимете комнату побольше, купите всё… — махнула рукой. — Не знаю. Говорит — говорит. Я с ним тоже ругаюсь — не подумай, что я всегда на его стороне.
— Я не думаю, — сказала Катя. — Просто давайте без «надо терпеть». Я терпела. Теперь хочу жить так, чтобы не ждать у кассы чудес.
Свекровь посмотрела на неё чуть иначе — не как на противницу, а как на человека на своей кухне. Подвинула к Кате баночку с вареньем:
— Возьми. Я больше не буду лезть. Ты правильная. Не обижайся.
Катя кивнула и убрала варенье в шкаф. Извинения не превращали вчерашнее в «не было», но ставили запятую, за которой можно дышать.
К концу недели Илья позвонил сам. Голос был уставший, как после долгой дороги:
— Слушай. Я нашёл комнату у коллеги. Поживу там. Маму жалеть — не вариант. По деньгам — нормально. На Машу буду переводить фиксированно. Не меньше. И… да, ты была права: деньги на еду — вперёд. И ключи… оставь у себя.
Катя не стала облегчённо вздыхать в трубку, не стала подскакивать на стуле — просто облокотилась ладонью на стол.
— Хорошо, — сказала она. — Давай так: по субботам Машу забираешь ты. Утром. Возвращаешь к восьми. И без «вдруг не получится». Если не можешь — говоришь заранее.
— Смогу, — быстро сказал он. — Я… я не знаю, получится ли у нас жить вместе. Может, да. Может, нет. Но я понял про твою кухню. Про «сначала — еда».
— Про кухню — это половина, — сказала Катя. — Вторая половина — про уважение. Посмотрим.
Они попрощались странно тихо — словно не муж и жена, а соседи, которые договорились о расписании пользования сушилкой во дворе. Катя положила телефон и впервые за долгое время села на диван днём, когда никто не дёргал за рукав.
На следующий день они с Машей сходили на рынок: купили картошку, морковь, кусок мяса на суп. Домой возвращались медленно, Маша несла маленький пакет со сметаной и гордо говорила всем встречным: «Мы суп варить будем». Кошка соседей уже не дремала на подоконнике — охотилась за солнечным зайчиком.
К вечеру в холодильнике появился порядок: не изобилие, не витрина, а простые полки — молоко, яйца, кастрюля супа, контейнер с тушёной капустой, миска яблок. Катя закрыла дверцу и провела рукой по холодной поверхности — ровной, как гладь.
В воскресенье Илья пришёл за Машей вовремя, в чистой куртке, в тех самых кроссовках. На пороге помялся:
— Я привёз ей шапку — у мамы купили, тёплая. И… я перевёл тебе на коммуналку. Сам. Без напоминаний. Не герой, знаю. Но… — он пожал плечами.
— Спасибо, — сказала Катя. — Берегите друг друга. До восьми.
Он кивнул, взял Машу за руку и ушёл по лестнице. Катя закрыла дверь на два оборота. На вешалке висело её пальто — немного места, но не тесно. На столе остывал чайник. Она поставила рядом две кружки — одну убрала обратно: по привычке доставала две, теперь не надо.
Вечером они вернулись в срок. Маша болтала без умолку про голубей и горячие блинчики. Илья стоял в прихожей, поглядывал на Катю, будто хотел что-то спросить, но не решался.
— Спокойной ночи, — сказал он наконец. — Я… ну, ты знаешь.
— Знаю, — ответила она. — Спокойной.
Он ушёл. Катя увела Машу умываться, уложила, выключила свет в комнате, оставив ночник. На кухне наливала себе чай и подумала, что финалы редко похожи на фейерверк. Чаще — на тёплую миску супа вечером, когда дом дышит ровно, и у тебя есть силы с утра не бежать за молоком к соседке, а открыть свой холодильник.
Она села у окна, посмотрела на двор. Там шёл мужчина с пакетами — не Илья. Другой, чужой. И это было правильно: каждый сам тащит свои пакеты. У неё — свои. И, кажется, теперь, как бы ни сложилось дальше, пустым холодильник уже не будет. Потому что «сначала — еда» стало не пунктом в споре, а её правилом. А всё остальное — дойдёт или отпадёт само.
