— Ты специально хочешь, чтобы мама в больнице с сердцем оказалась? — выдохнул Николай, бросив пульт на стол, как будто это была тяжёлая железяка, которую невозможно больше держать в руках.
— Не драматизируй, — спокойно сказала Елена, даже не повернув головы. Вода шумела, мыльная пена стекала по тарелкам. — Пусть хотя бы перестанет копаться у меня в шкафах.
— Да она тебе добра желает! — Николай уже стоял на кухне, заслонив собой свет. — Она говорит, у тебя везде беспорядок, всё по-студенчески. Ты взрослая женщина, у тебя семья. А живёшь… ну как будто девчонка семнадцатилетняя, а не мать тридцати пяти лет.
— А потому что это моя квартира, Коля, — Елена выключила кран и наконец посмотрела на него. — Я чай могу и внизу хранить, а не наверху. Потому что так мне удобнее.
Он опустил плечи, словно тяжесть свалилась на них. Долго возился с лбом, будто надеялся стереть с него эту бесконечную усталость.
— Ну вот опять, всё «моя», «моя»… Ты хоть понимаешь, что живёшь не одна?
— Понимаю. Ещё как понимаю, — сказала она медленно, вытирая руки полотенцем. — Особенно когда кто-то врывается в ванную, пока я моюсь, потому что «кран течёт». Или когда в холодильнике появляются чужие банки с капустой. Или когда мои документы лежат не там, где я их оставила.
Она обернулась. Смотрела прямо, устало и холодно.
— Скажи честно, Коля. Это твоя мысль — оформить квартиру на тебя?
Николай прикусил губу. Молчал.
— Мама сказала, что так «для семьи будет правильно». Чтобы, если со мной что-то, квартира никуда не делась.
— Никуда? — Елена коротко усмехнулась. — У меня нет ни братьев, ни сестёр. Квартира и так по закону моя. Даже если я завтра с крыши сорвусь — она всё равно не станет её. Не маминой, Коль. Прости.
— Она заботится. Она старше, у неё опыт. Она переживает…
— Она в долгах по уши, — резко перебила Елена. — И я это уже поняла.
Повисла тишина. Тяжёлая, вязкая. Николай отшатнулся, подошёл к окну. Смотрел, как тёмные майские листья хлопают на ветру.
— Ты что несёшь…
— А ты не знал? Или делал вид? — Елена скрестила руки на груди. — Приставы письмо приносили. На тебя записан её микрозайм. Ты — поручитель. Всё аккуратно, по документам. Она хотела провернуть тихо, на тебя повесить. Но вышло не так. Теперь ей нужна квартира. Чтобы продать. Или заложить. Моё жильё — заложить! Ради её долгов и фантазий про «ремонт» и «лечение».
Николай сгорбился. Будто его ударили.
— Она говорила… помощь семье…
— Семье? Это уже четвёртая её «помощь». Помнишь двадцать первый год? Скутер в кредит. На тебя. Ты два года потом платил.
— Я думал, она изменилась…
— Изменилась, — кивнула Елена. — В худшую сторону. Она теперь слова свои сахаром посыпает. Пока ты не подпишешь бумагу. А потом — всё, Коль. Ты должник. А я без квартиры.
Он повернулся. Серые глаза его стали вдруг тяжёлыми, будто налились свинцом.
— Но это же мама… Нельзя ей просто отказать.
— А мне нельзя позволить предать себя, — тихо сказала Елена. — Это уже не брак, Коль. Это сделка. Где я — пустое место.
Она ушла в комнату. Пахло новым ламинатом, чужим и холодным, как в дешёвой гостинице. Квартира, где она переставляла мебель после смерти бабушки, каждый раз становилась чуть меньше её собственным домом.
Елена села на диван. Взяла пульт. На экране зашумела яркая телепередача, люди смеялись и махали ложками. Она не смотрела.
— Ты думала, что я соглашусь? — Николай стоял в дверях.
— Я надеялась, что ты взрослый, — сказала она устало, не оборачиваясь. — А не сынок на привязи.
Он с силой хлопнул дверцей шкафа.
— Хватит! Ты не имеешь права меня унижать. Ты не знаешь, каково это — быть между вами! Ты с претензиями, она с долгами!
— Ошибаешься, знаю, — Елена поднялась. — Я — третий огонь, Коль. Меня вы в этом спектакле и хотите спалить.
— Лена…
— Уходи.
— Что?
— Уходи к маме. Переночуй там. Подумай, где ты жить собираешься. Со мной — в моей квартире. Или с ней — на съёмной. Мне больше нечего тебе сказать.
Она прошла мимо, будто мимо чужого человека. Он остался у порога. Смотрел в зеркало на своё отражение рядом с чужими туфлями.
А дверь за ним закрылась тихо, мягко. Словно сама квартира сказала: «Нет. Довольно».
И уже в тишине раздалось снаружи:
— Елена, открой. Я знаю, что ты дома. У тебя свет в ванной горит.
Маргарита Васильевна стучала в дверь ладонью — настойчиво, с силой, словно проверяла не дверь, а терпение Елены. В подъезде звук каблуков звенел и отдавался гулким эхом, будто сам дом слушал и вздыхал.
— Я не для того сына рожала, чтобы ты им помыкала. Квартира должна быть записана на мужа! На главу семьи!
— Идите домой, Маргарита Васильевна, — Елена говорила через дверь спокойным голосом, слишком спокойным для такой сцены. — Мы с Николаем всё обсудили. Квартира моя. И обсуждать больше нечего.
— Ах, нечего?! — дверь дёрнулась, но осталась глухо стоять. — Вот Коля вернётся — и мы втроём разберёмся! Ты не хозяйка. Хозяйка не бумажкой определяется, а опытом и здравым смыслом!
— А у вас — долги, — просто сказала Елена. — Я в курсе.
За дверью повисла тишина. Потом удар. Сухой, нарочитый, как печать на бумаге.
— Знай, — голос стал сиплым, — ты здесь никто. Девчонка, которой повезло. Квартира — не твоя заслуга. А если мы поможем её сохранить, ещё спасибо скажешь. И если я Коле расскажу, как ты себя ведёшь — он сам тебя выставит за дверь. Муж — это опора. А не мебель в твоей спальне.
Ручка снова дёрнулась. Но силы у Маргариты Васильевны уже не хватило.
— Уезжайте, Маргарита Васильевна, — холодно произнесла Елена. — Или я вызову полицию. В следующий раз без разговоров.
Тишина. Потом звук каблуков, удаляющихся вниз по лестнице. В воздухе ещё висел её резкий парфюм, смешанный с запахом нафталина. Как напоминание.
Через пару часов вернулся Николай. С пакетом из «Пятёрочки», будто ничего не произошло. Словно он действительно только за молоком бегал.
— Ты маму позвала? — Елена подняла голову с дивана.
— Она сама пришла. Я был у неё… плакала. Сказала, ты её выгнала, кричала…
— Не ври, — отрезала Елена. — Я не кричала. Это она ломилась и по двери колотила. Ты этого хочешь? Чтобы она тут командовала?
— Она в отчаянии. Коллекторы под окнами дежурят.
— Так пусть платит. Причём тут я? Это квартира моей бабушки. Моя память. Моё единственное. А она сюда со своим долгом лезет, а ты ей подпеваешь.
— Я не могу бросить её, Лена. Я сын. Ты хочешь, чтобы я выбирал?
— Да. Хочу. Потому что она выбрала уже давно. Деньги. А ты кого выберешь?
Он замолчал. С силой швырнул пакет на стол. Батон вывалился, чай рассыпался по скатерти. Николай шагнул к Елене. Лицо побелело, глаза загорелись.
— Я устал. Ты всё время с претензиями. Мама — старый человек. У неё давление. А ты будто чужая. Ты с ней и говорить не пытаешься по-человечески!
— Я говорю с ней так, как она того заслуживает. Манипулятор. Хищница. Ты — её добыча. А я — лишняя.
— Кто ты вообще такая, чтобы решать?! — Николай схватил Елену за руку, сжал. — Ты замужем. Ты обязана учитывать не только себя!
— Отпусти, — тихо, но твёрдо сказала она.
— Ты довела мою мать до слёз!
— А она довела меня до нотариуса, — спокойно ответила Елена. — Сегодня я там была. Завещание переписала. Если со мной что — квартира переходит в фонд для женщин, пострадавших от насилия.
Он побледнел так, что будто из него вытекла вся кровь.
— Ты не посмеешь…
— Поздно. Уже. Пусть знает: продолжит играть — проиграет всё. Даже шанс «кусочек ухватить».
Он отступил, будто его ударили чем-то невидимым.
— Ты… ты ненормальная…
— Нет. Я наконец выздоровела. От наивности. С сегодняшнего дня всё по-другому. Я не обязана быть жертвой. Даже ради твоей мамы в духах из «Магнита».
Она прошла мимо в ванную, закрыла дверь и повесила крючок. Николай остался стоять на кухне, среди размякшего батона и сыпучего чая. Будто оказался в очереди за справедливостью — и забыл, зачем пришёл.
А за дверью стояла тишина. Та самая, как в спальне, где больше никогда не уснут вдвоём.
— Ты серьёзно, да? — Николай сидел на краю дивана, плечи сгорблены, лицо стариковское, будто ему сразу добавили полвека. — В фонд? Для женщин? Это ты сейчас про меня сказала, Лена?
— Про нас обоих, Коля, — спокойно ответила Елена, вытирая посуду. — Ты думаешь, насилие — это только кулак? Нет. Это когда в своём доме дышать нечем, потому что тебя душат словами, упрёками, виноватостью. Когда жить тяжело. Это тоже насилие. И я хочу, чтобы моя квартира помогла тем, кто через это проходит. А не твоей маме, которая толкает женщин в ещё худшее.
— Я не понимаю… — Николай встал, подошёл к окну. — Я же не плохой. Я просто не хочу, чтобы мама умерла с долгами.
— Тогда продай машину. Или долю в родительском доме. Но почему моя квартира должна становиться спасением для её долгов?
Он промолчал.
На следующий день Маргарита Васильевна снова пыталась пробиться внутрь. Но теперь её встретила новая табличка на двери:
«Посторонним вход запрещён. Нарушения фиксируются системой видеонаблюдения».
И камера, дешёвая, мигающая красным глазком, отпугивала всех. Даже почтальон теперь кидал письма с опаской.
Маргарита бесилась, но уже не ломилась, а звонила Николаю — по четырнадцать раз в день.
— Ты что, сынок, совсем под каблуком? Эта… эта «волонтёрка» тебе мозги выжгла?
— Она не волонтёрка, мама. Она — моя жена.
— Уже нет, — тихо бросила Елена, стоя за его спиной. — Я подала. Вчера.
Николай отшатнулся. Маргарита по ту сторону телефона замолчала. Потом, как змей, выпустила яд:
— Ну что ж, поздравляю. Разрушать семьи ты умеешь. Иди теперь со своей камерой и подавай в суд, как все современные девки. Жалобщицы…
— Лучше быть жалобщицей, чем вашей рабыней, — твёрдо сказала Елена. — И да, я подам. За всё. За вторжения. За угрозы. За то, что вы научили сына считать женщину должницей по определению.
Тишина. И вдруг, неожиданно, чужим голосом:
— Ты же понимаешь, я теперь одна… У меня ничего не осталось…
— Не у вас, — спокойно ответила Елена. — У меня. Но я теперь восстанавливаю. Себя.
Прошло две недели.
Елена сидела на подоконнике. Весна шумела за окном, ветер гнал по улице лёгкий полиэтиленовый пакет с логотипом «Магнита» — и это казалось символом. На коленях у неё лежала папка: заявление о разводе, новое завещание, квитанции от адвоката.
Слёз уже не было. Она выплакала всё раньше. Сейчас в душе была пустота. Но это была светлая пустота, как свежая комната, из которой вынесли тяжёлую советскую стенку. Воздух заиграл свободой.
Телефон мигнул: сообщение от адвоката.
«Суд назначен на 15 мая. Документы приняты. Удачи вам, Елена Сергеевна».
Она улыбнулась. Удача не помешает. Но главное — теперь это её жизнь. Без чужих голосов. Без чужих решений.
Раздался звонок в дверь.
Елена посмотрела в глазок. Молодая женщина в бейсболке с планшетом.
— Здравствуйте. Мы проводим опрос среди жителей района. Хотите поучаствовать в программе поддержки женщин после развода?
Елена открыла дверь.
— Не просто поучаствую. Я хочу войти в совет проекта. У меня есть опыт. Горький. Но настоящий.
Женщина кивнула. А Елена, не оглядываясь, пошла внутрь, словно возвращалась домой. Домой — по-настоящему.
Эпилог.
Через пару месяцев Елена снова услышала фамилию бывшей свекрови. По телевизору показывали сюжет: пенсионерка задолжала банку, соседи жалуются на крики и скандалы. Камера показала женщину в халате, грозящую оператору веником.
— Узнаю вас, Маргарита Васильевна, — шепнула Елена и выключила телевизор.
Она поставила чайник, засыпала в заварник хороший зелёный чай из маленького магазинчика у нотариуса. Села на подоконник. В тишине. Без звонков. Без слёз. Без чужих драм.
Она просто жила.
