Ирина сидела на кухне, обхватив ладонями кружку с остывающим кофе. На сердце было странно — вроде и радость, и тревога вместе. Документы подписаны, печати стоят, всё по-настоящему: бабушкина трёшка в старом сталинском доме теперь её. Не по кредиту, не через чьи-то одолжения, а так, как бывает редко — по наследству.
Только в кино, наверное, не встречается такой персонаж, как Наталья Петровна.
Ровно в девять ноль одну раздался звонок в дверь.
— Ага, вовремя, — пробормотала Ирина и нехотя поднялась.
На пороге стояла она. Свекровь. В пальто, застёгнутом так плотно, будто за окном метель, и с неизменным пакетом из «Магнита». Пакет этот был уже как визитная карточка: в нём непременно лежали какие-то странные «подарки» — полпачки пряников с подходящей датой, баночка сгущёнки и… наставления.
— Здравствуй, Ирочка, — голос был мягкий, почти медовый. — Ты одна? А где Витя?
— На работе. А где ему ещё быть во вторник утром?
— Ой, а я, представляешь, мимо шла… Ножкам разминку сделать… — и уже шагает по коридору, снимая сапоги.
— Мимо? Через полгорода? Пешком? — фыркнула Ирина, захлопывая дверь.
На кухне всё было по-старому: кружевная скатерть, старенький «Бирюса», гудящий, как старый трактор. Наталья Петровна всё это окинула взглядом. В её взгляде всегда было что-то проверяющее, как у инспектора — ни одна мелочь не ускользнёт.
— Всё никак не приберёшься, да? — начала она без разогрева. — Посуду моешь — вокруг лужи. Полы моешь — волосы по углам. Что, Вите всё равно, как он живёт?
Ирина сделала глоток кофе, глядя мимо.
— А у нас с ним один дом или два? — тихо спросила она. — А то я уже путаюсь. Ты ведь приходишь каждый день и распоряжаешься, как у себя.
— Я ж мать! — обиделась свекровь, но сдержанно. — Хочу, чтобы у моего сына был порядок, уют… Чтобы жена его — пример, а не…
— Не что?
— Ну… сама понимаешь.
— То есть, по-твоему, лучше, если бы он жил один, в чистоте и тишине, а к тебе на обеды заходил по расписанию?
— Ирочка, не начинай. Я ведь добра тебе желаю. Вот, — она вытащила из пакета десяток яиц и пучок зелёного лука, — хотела омлет сделать. Как Витя любит.
Ирина знала: если в доме появляется омлет, разговор будет тяжёлым.
— Ну, раз пришли — садитесь. Только я есть не буду. У меня от ваших омлетов живот ноет. Видимо, не любовь это, а гастрит.
— Какая ты смешная, — сухо усмехнулась Наталья Петровна, ставя сковородку на плиту. — А гастрит, между прочим, от нервов. А нервы — от беспорядка. А беспорядок — от женщины.
Она ловко разбила яйца и начала помешивать, не спуская взгляда с Ирины.
— Вот думаю… — произнесла она с невинным видом. — Может, тебе стоит с Витей поговорить про квартиру?
Масло шипело на сковородке.
— Что именно поговорить? — спокойно спросила Ирина.
— Ну… она ведь на тебя записана. А если вдруг… ну мало ли… что-то случится? Авария… или, не дай бог, развод. Я ж не каркаю! Просто… надо думать наперёд. Я своего мужа пережила, и если бы он всё не оформил на меня — жила бы сейчас по подругам. А ты же не хочешь, чтобы Витя оказался без крыши?
Ирина отставила кружку и посмотрела прямо в глаза.
— Наталья Петровна. Я с ним разводиться не собираюсь. Но и переписывать квартиру, чтобы потом вы её продали и закрыли свои долги, — тоже.
Свекровь застыла с лопаткой в руке.
— Какие долги?
— Те, что по суду. Те, про которые вы сыну не говорили. Думаете, он не узнает? Или что я не возьму трубку, если вам кто-то звонит в три ночи? Очень, знаете ли, вежливые люди. Только голос у них… не праздничный.
Наталья Петровна выключила плиту.
— Значит, ты роешься…
— Нет. Я берегу то, что мне оставили с любовью. А вы приходите сюда, как в магазин: взять, забрать, продать.
— Я тебе не враг! — голос её дрогнул, но глаза были холодные. — Я мать твоего мужа. Это не просто слова — это обязанность. Я за него глотку перегрызу кому угодно!
— Вот и перегрызите тому, кто вас в эти долги втянул. А я — не крайняя.
Они замолчали. На кухне стало так тихо, что даже холодильник зашумел громче обычного — как будто обиделся на всех и на всё. Наталья Петровна молча поставила сковородку в раковину, вытерла руки о чистое кухонное полотенце, поправила воротник пальто.
— Я пошла. Но мы этот разговор продолжим.
— Обязательно, — Ирина улыбнулась так, что в этой улыбке было больше усталости, чем тепла. — Только омлет заберите. Жалко ведь — у нас тут не столовка.
Дверь захлопнулась, и в квартире стало заметно просторнее. Ирина глубоко вдохнула и впервые за много дней почувствовала, как отпускает — будто с плеч свалился мешок с кирпичами. В воздухе стоял запах лука, раздражения и маленькой, но честной победы.
Она сделала глоток уже холодного кофе, прислушалась к собственным мыслям и тихо сказала:
— Ну что, бабушка… берегу, как ты просила.
Утро началось так, как оно обычно начинается у людей с больной спиной и маленьким доходом: скрип в пояснице, вылез из постели — и тут же СМС от банка: «Поступление 578 рублей». Мелочь, на коммуналку не хватит, а настроение всё равно чуть подросло. Но радость быстро испарилась: сегодня выходной, значит, дома будут оба — и Виктор, и его мама, та самая, что называет себя «святым духом» и приходит «на часочек».
Сегодня дверь открылась позже обычного — не ровно в девять, а в половине одиннадцатого. И не звонком — ключом. Виктор вошёл осторожно, как будто в чужую квартиру.
— Привет, — буркнул он, ставя на кухонный стол пакет. — Йогурты купил. И хлеб.
— Подвиг века, — не отрываясь от пледа, отозвалась Ирина. — Орден тебе, наверное, вручат?
— Ну ты сразу начинаешь… — он вошёл в комнату, сел напротив. — Я хотел по-человечески поговорить.
— Это что-то новенькое. Обычно ты или молчишь, или пересказываешь маму.
Виктор вздохнул, помолчал. Потом, глядя в сторону:
— Давай без обид, Ира. Квартира у нас большая. Мы живём вместе. Ну и пусть будет оформлена на нас двоих. Что тут плохого?
— Плохого? Да всё. Это моя квартира. Бабушкина. С нотариусом, печатями и клятвами. Где ты был, когда я всё это оформляла?
— Я же не претендую! Просто… спокойнее было бы. Ну мало ли…
— Вот именно, мало ли. Ты в курсе, что твоя мама набрала микрозаймов на четыреста тридцать тысяч?
Он замер. И в глазах мелькнуло не удивление, а что-то вроде: «А, уже знаешь».
— Это временно. Мы с ней… решим. Я поговорю, я…
— Она не хочет разговаривать. Она хочет квартиру. И быстро. И знаешь, что смешно? Я даже не злюсь. Амбиции уважаю.
Он встал, уставился в пол, теребя край футболки.
— Ира… пойми. Ей тяжело. У неё долги. Это же мать. Я не могу её бросить.
— А я кто? Хозяйка квартиры или арендодатель с мягким сердцем?
Он наконец поднял глаза. Там была усталость и слабость. Ни капли решения.
— Я хочу, чтобы ты оформила половину на меня. Просто… на всякий случай. Чтобы честно. Мама говорит…
— Ага! — Ирина вскочила. — Мама говорит! Ты хоть раз в жизни сказал что-то своё?
— Я пытаюсь быть между вами. Не выбирая.
— А надо, Витя. Либо ты с женой, либо с мамой.
Холодильник в углу тяжело вздохнул, как старый кот.
— Я же не предлагаю продать! Просто переписать половину. На бумаге. Для порядка.
— Ты не понял, — Ирина села и заговорила спокойно, будто объясняла урок. — Если я подпишу, твоя мама избавится от долгов, продаст всё через третьего риелтора и исчезнет. А ты потом будешь делать круглые глаза и говорить, что не знал.
— Не утрируй.
— Это не утрирую. Это её биография: три переоформленных дачи, два брака и один побег в Минеральные Воды. Хочешь верить, что она добрая бабушка — пожалуйста. Но пусть начнёт с выплат по своим долгам, которые, кстати, ты уже гасишь из своей зарплаты.
— Я думал, ты поймёшь, — он встал. — Я просил по-хорошему.
— А я тебе по фактам. Уходи. Пока не начал просить по-плохому.
Он пошёл на кухню, вернулся с курткой. Уже в дверях тихо сказал:
— Думаешь, ты всё предусмотрела? Посмотрим.
— Это угроза? Прекрасно. Запомни, Витя: у меня теперь нервов нет. А без нервов я очень опасная.
Он ушёл.
Ирина закрыла дверь, дважды провернула замок. Опёрлась на стену и рассмеялась тихо, устало. В этом смехе не было радости — только ирония и облегчение.
Через час пришло сообщение:
«Дорогая Ирина Сергеевна. В связи с семейными обстоятельствами предлагаю мирное соглашение по поводу долевой собственности квартиры…»
Она прочитала трижды, потом написала:
«Сначала к адвокату. Потом к психотерапевту. Потом ко мне.»
Палец завис над кнопкой «Удалить». Но она нажала «Отправить».
С утра зазвонил домофон.
— Ирина Сергеевна? Курьер. Подпишите.
— В лифт не помещается, что ли? — буркнула она, натягивая халат. Думала — посылка. Может, заказ из аптеки.
Курьер был слишком уж деловой. Чужой, холодный взгляд, в руках — папка и копия бумаг. Ирина даже не открывала, уже знала, что там.
— Повестка в суд.
Она молча расписалась, закрыла дверь и опустилась на маленький пуф в прихожей. Посидела, глядя в пол, потом всё же раскрыла папку. Строчки шли ровные, сухие, будто сваренная без соли манная каша:
«Виктор П. подаёт исковое заявление о признании права на долю в квартире…»
— Ах ты… — сказала она почти ласково. — А я-то думала, ты просто мамин мальчик. А у тебя, гляди-ка, зубы нашлись.
На третьем листке стояла подпись Виктора, но адрес для связи был мамин. Значит, штаб у нас, как и всегда, там. Смешная сцена: женщина в халате с утками, с повесткой в руке — и вместо страха в ней злость и чуть-чуть азарт.
В понедельник Ирина уже сидела у адвоката. Молодой, рыжий вихор, на брюках крошки от пончика. Листал бумаги, покачивая головой.
— Прекрасная история, — сказал он. — Вас хотят обвинить в том, что вы… получили законное наследство. Ход дурацкий, но изящный.
— У него хоть какие-то шансы?
— Если судья — его мама, то да. Иначе — нет. Но готовьтесь: Наталья Петровна будет плакать, жаловаться, что её выгнали, сына лишили крыши над головой… всё это мы уже проходили.
— А у меня есть фотографии её долговых расписок, скрины с угрозами и запись, где она обещает «выкинуть меня, как кошку».
Адвокат усмехнулся.
— Ну тогда будет весело.
Зал суда был маленький. Свет тусклый, как совесть у Виктора. Наталья Петровна — в первом ряду, с видом святой, которую прервали во время молитвы. Виктор сидел сбоку, глаза в пол. Судья — женщина лет шестидесяти, с прической «успела всё, кроме личного счастья».
— Виктор Павлович, — начала она, — поясните, почему вы считаете, что имеете право на долю?
Виктор кашлянул:
— Ну… я муж… Мы вместе живём… ремонт делал… полочку повесил…
— Полочку, — уточнила судья. — Что-то ещё?
— Ну… мы всё делим…
— Счета на кого оформлены?
Молчание.
— Ремонт оплачивали вы?
— Нет… бабушка Ирины…
Судья покачала головой. — То есть вы жили бесплатно в квартире жены. И теперь хотите…?
— Ну… по справедливости…
Тут вскочила Наталья Петровна, голос дрожал, но слёзы не текли:
— Я мать! Она его отлучила! У него ничего нет! Она всё забрала себе!
Судья посмотрела строго:
— Вы кто по делу?
— Я… как бы… пострадавшая…
— Сядьте. Это не театр. И не сериал.
Ирина поднялась. Спокойно, без надрыва:
— Уважаемый суд, мой муж не только ничего не вложил, но и помогал матери шантажировать меня. Вот — угрозы, расписки, документы по займам, где он поручитель.
Судья листала папку, приподняла бровь, глянула на Виктора с выражением «ну ты и молодец».
— Понятно. Решение будет через десять минут. Заседание закрыто.
Через час у выхода Наталья Петровна шипела:
— Я тебя родила! А ты даже квартиру отобрать не смог! Из-за неё живёшь как терпила!
— Мама… — тихо сказал Виктор.
Ирина подошла ближе:
— Наталья Петровна. Ещё три минуты здесь — и я вызову полицию. Все ваши угрозы и долги зафиксированы. Сын — ваш. Квартира — моя.
Виктор глядел на неё, как на чужую. Она — в пальто, прямая спина. Он — в куртке с залоснившимся воротом.
— Ира… давай поговорим?
— Поздно. Я тебя выслушала в суде. Второго дубля не будет. Гараж маме перепиши — может, хоть он останется.
Через две недели Ирина сменила двери и замки. Вечером заварила чай, открыла ноутбук и заполнила заявление на развод. Спокойно, без надрыва — как выключить лампу в пустой комнате.
Села в кресло, включила старый сериал. За окном тихо шёл снег. Он больше не раздражал. Даже наоборот — был правильным, как чистый лист.
Финал.
Она осталась одна, но — с собой.
Без предателей, без чужих слёз, без полочек на стенах.
И впервые — с такой тишиной в голове, которую не нужно охранять.
