— Ты это слышишь?.. Это она. Опять. Ходит по кухне, как будто ей тут памятник поставили. Шуршит. Сопит. Витамины мои с утра куда-то испарились. Думаешь, крыша у меня поехала? Ага, щас.
Юлия стояла босиком в коридоре, будто вкопанная. Из кухни доносился тихий звон ложечки о чашку — кто-то мешал сахар. Но дело было даже не в звуках. Она знала: в её доме кто-то чужой. Чужой — но с ключами.
И вот это было унизительней любого взлома.
— Валентина Сергеевна, — Юлия вошла в кухню, изобразила улыбку и прислонилась к дверному косяку. — Вы опять без звонка?
— Так я же не чужая, Юлечка, — подняла брови свекровь, будто удивлялась самой постановке вопроса. — Я мать твоего мужа. А значит, семья.
— Я понимаю. Но знаете, у меня тоже есть ключ от квартиры тёти в Ярославле. Но что-то я к ней по утрам не езжу, не лезу в её шкаф и не завариваю себе её чай…
— Ох, сравнила! — прыснула Валентина Сергеевна. — Где тётя в Ярославле, а где я. Я, между прочим, Алексея рожала. А ты в это время что делала? Переводила книжки в своей комнатушке?
Ах ты ж мать его. В прямом смысле мать, — подумала Юлия. Но сказала другое:
— Хорошо. А где Алексей?
— Ну как где? На работе. В десять ушёл. Я ему пирожков принесла. Он с собой не взял — говорит, снова твоя куриная грудка без соли… Девочка моя, ты его, конечно, любишь, но кормить мужика надо. А то из него уже палка для селфи получается. — Валентина Сергеевна усмехнулась, с гордостью разливая чай.
Юлия стиснула зубы так, что хрустнула челюсть. Эти её «куриная грудка» звучали как приговор пожизненно.
— Спасибо, но вы не могли бы хотя бы… ну, позвонить, прежде чем приходить? Мне это важно. У меня работа, встречи, своё личное пространство.
— Личное пространство, — передразнила свекровь с ехидцей. — Знаешь, раньше у нас один туалет на пять семей был. И ничего, никто не нылил. А сейчас модно стало: «личное», «психолог», «не трогайте меня». Живёшь как королева, и всё не так.
Вот это сейчас было под дых. Юлия даже на секунду прикусила губу, чтобы не взорваться.
А ведь начиналось всё красиво. На корпоративе, где вина было больше, чем дружбы, она встретила Алексея. Он умел слушать, не залипал в телефон и пил кофе без сахара. И это подкупало. Через три месяца он переехал «на время», через полгода — кольца, шампанское, фотосессия у пруда. Всё по любви. Всё как надо.
И вроде всё было хорошо. Если не считать того, что Алексей сразу же дал маме ключ. «Ну мало ли, вдруг что».
— А может, ты ей сразу и код от карты подаришь? — тогда спросила Юлия. — Вдруг ей что понадобится?
Он только рассмеялся. Сказал, что она мнительная.
Да, конечно, мнительная. Особенно когда из квартиры исчезают вещи.
— Ты, кстати, не видела мой серый свитер, который я хотела взять на дачу? — Юлия стояла у шкафа, пустого как после обыска.
— А, так я его Тамаре отдала, — бросила Валентина Сергеевна через плечо. — Она мёрзнет. У неё батареи еле дышат. Ты бы видела, как обрадовалась!
— Вы… отдали мой свитер?
— А чего ты кипятишься? Он всё равно старый. И у тебя таких — три. Тамара мне почти как родственница. Значит, и тебе теперь вроде как родня!
Юлия смотрела на свекровь, как на лужу, в которой плавает дохлая муха. И пахнет при этом корицей.
— Где Алексей? — холодно повторила она. — Я хочу с ним поговорить.
Разговор случился вечером. Алексей зашёл, поцеловал Юлию в щёку так, будто она соседка с третьего этажа. Поставил сумку: сосиски, майонез. Она просила рукколу и помидоры черри. Ну да, почти то же самое. Сел за стол, сразу к пирожкам.
— Слушай, Лёш, давай прямо. Я не хочу, чтобы твоя мама приходила ко мне домой без звонка. Я не хочу, чтобы она раздавала мои вещи. Я не хочу жить в коммуналке, где я — лишняя.
— Юль, ну ты перегибаешь, — вздохнул он. — Она же добрая. Просто старой закалки. У них всё общее было, вот и сейчас так живёт. Ты ж сама говорила — надо быть терпимее.
— Терпимее? — Юлия засмеялась так, что даже сама испугалась. — Это я должна терпеть, что мой шкаф превратился в пункт гуманитарной помощи? Что мои витамины исчезают? Что в ванной висит чужой халат? Или что она зовёт тебя «сыночек», а меня — «эта твоя»?
— Ну что ты заводишься? Она же не со зла, — мягко сказал Алексей.
— Нет, Лёш. Она просто считает, что я никто. А ты ей в этом поддакиваешь. Самое обидное — что ты, мой муж, живущий в моей квартире, ни разу не встал на мою сторону. Ни разу!
Он положил вилку, посмотрел на неё почти с жалостью:
— Может, тебе психолог нужен?
— А может, тебе мама в жёны нужна? — отрезала Юлия.
Он вскочил:
— Не переходи грань!
— Я не перехожу! Её давно перешли. С пирожками и претензиями!
Они стояли почти вплотную. Воздух резал горло.
— Юль, ты серьёзно сейчас? Из-за халата и пары пирожков? — тихо спросил он.
Она смотрела прямо ему в глаза:
— Очень серьёзно. Либо мы живём как взрослые люди. С уважением. С доверием. Либо вы с мамой ищете себе другое гнездо.
Он замолчал. Медленно снял ботинки, аккуратно — будто боялся их обидеть. И ушёл в спальню. Закрыл дверь.
Значит, будет молчать. Значит, ждёт, что я остыну. А я не остыну. Я кипеть научилась молча.
Утром Юлия встала рано. В ванной, как всегда, висел чужой халат. Она сняла его, свернула и положила в пакет. Заглянула в шкаф, взяла бабушкину фотографию. Улыбнулась, как будто извинялась перед ней. Взяла телефон.
— Здравствуйте, ТСЖ? Подскажите, как аннулировать лишние ключи от квартиры. Да, у меня ситуация… личная.
Нажала «сброс».
А на кухне снова зашуршал пакет с пирожками.
— Это моя квартира, а не ваша коммуналка! — закричала я, таща иконы свекрови вместе с диваном к двери, чуть не споткнувшись об их вечно стоящий пакет с непонятными банками.
— Ой, Юль, ты не поверишь… — тараторила в трубку Лариса, подруга с работы, её голос гремел, будто она вещала на весь район. — Сидим мы с мужем ужинаем, значит, и вдруг он: «А чего ты всё время курицу готовишь, а не говядину?» Представляешь? Я три года эти грудки жарю, варю, парю, а он — нос воротит. Я ему: «Хочешь говядину — иди к своей маме». А он: «Да я бы пошёл, если бы не ипотека!» Вот и живём. А ты как?
— Лучше бы у меня ипотека была, — глухо сказала Юлия, захлопывая шкаф с бельём, будто гробницу. — Чем вот это. Это даже не семья. Это секта. С уставом: «Слушай мать мужа твоего, ибо она бог».
— Опять у тебя? — протянула Лариса с тяжёлым вздохом, явно наливая себе в бокал вина.
— Угу. Только теперь хуже. Теперь у меня живёт трое.
— Трое?! Подожди… Валентина Сергеевна и кто ещё? — в голосе Ларисы было то самое подлое любопытство, от которого хочется швырнуть телефон в стену.
— Бинго. Валентина Сергеевна и её племянница Тамара.
— Та, которой ты свитер отдала? — ехидно уточнила Лариса.
— Та самая. У неё, видите ли, «жизненные сложности». Муж свалил к массажистке, ребёнок в садике, батареи холодные, душа мёрзнет… В общем, вчера вечером Валентина Сергеевна, сияя как фея крёстная, сказала: «Ты ж не против, если она у вас немного перекантуется?»
— И ты что? — в голосе Ларисы проскользнула интрига, как будто она сериал смотрела.
— А я? Я сказала: «Против».
— И?
— И прозвучало это так, будто я сожгла детский дом, — скривилась Юлия. — Алексей сразу: «Ну не будь такой злой, человеку тяжело, у нас всё равно три комнаты». Итог? Тамара на моём диване. С халатом. С тапками. И с чемоданом. Маленьким. На колёсиках. Как у оккупантов.
— Боже… — Лариса прыснула в трубку. — И ты?
— А я теперь снимаю комнату в собственной жизни, — горько усмехнулась Юлия.
Утром Тамара сидела за столом, пила чай, перелистывала журнал и с наивным видом спросила:
— Ой, Юля, а у тебя сахар всегда такой дорогой? — протянула она так, будто это государственный секрет.
— Он вообще не твой, — спокойно ответила Юлия, глядя прямо в глаза. — Так что можешь не беспокоиться о ценах.
Валентина Сергеевна возмущённо вскинула брови и ткнула ложкой в воздух:
— Ну что ты как чужая-то? Сахар — это мелочи. Главное, что мы вместе. Мы семья. Ты не представляешь, как это сближает!
— Да уж, — Юлия не удержалась и съязвила. — Особенно сближает, когда чужие люди сидят на твоём диване и обсуждают мою кухню.
Тамара прикусила губу, сделала вид, что снова уткнулась в журнал.
Юлия села в кресло, достала телефон, открыла сайт юристов. Промедление стоило ей здравомыслия. Вежливость — вот её ошибка.
Вечером она поймала Алексея у двери. В кои-то веки решила говорить спокойно, но жёстко. Он пришёл, уставший, с пакетом из магазина, где снова лежал вечный майонез.
— Лёш, нам нужно поговорить, — тихо, но стально сказала Юлия.
— Юль, давай не сейчас? — поморщился он. — Я после работы, день адский…
— Именно сейчас. Потому что у меня не день. У меня неделя ада. Сначала твоя мама поселилась. Потом Тамара. Я больше не живу здесь. Я прячусь.
Он шумно выдохнул, бросил пакет на стол так, что пакет жалобно зашуршал.
— Да что ты себе придумала? Это временно. Тамаре тяжело. Мама — ну, она же не навсегда. Просто хочет быть ближе к нам. Она одна, ей жизнь досталась нелёгкая.
— А у меня курорт, значит, — зло перебила Юлия. — Лёш, квартира моя. Бабушка подарила. Наследство оформлено. Это не твоя, не мамина, не Тамарина. Это моя собственность. Я решаю, кто здесь живёт.
— Ну формально — да… — протянул он.
— Не формально. По закону, — отрезала Юлия.
— Юль, ну ты же понимаешь… — он развёл руками. — Это всё так неприятно. Ты становишься какой-то… злой.
— Я не злая, Лёш. Я просто больше не добрая. Это не одно и то же. Добрая — это когда терпишь. А я больше не терплю.
Он долго смотрел на неё, будто пытался вспомнить, кто перед ним сидит. Потом сел и заговорил тише:
— Ты хочешь, чтобы мама ушла?
— Я хочу, чтобы мы жили вдвоём. Как пара. Без третьих лиц. Без самозванцев. Без навязанных родственников. Хочу, чтобы мои вещи были на месте. Чтобы не обсуждали мои продукты. Чтобы меня уважали, наконец.
— Но она… — начал Алексей.
— Лёш. Встань и посмотри вокруг, — перебила Юлия. — Это мой дом. А я его уже почти не узнаю. Тут чужие чашки, чужие халаты, чужие голоса. Я не могу. Я не буду.
Он замолчал.
— Либо ты решаешь, что ты муж — и мы живём вдвоём. Либо ты сын мамы. И идёшь туда. С ней. С Тамарой. С халатами. С пирожками. С майонезом.
— Это ультиматум? — холодно спросил он.
— Нет. Это констатация, — твёрдо ответила Юлия. — Я устала воевать за свою жизнь. Или ты со мной, или ты уже с ними.
Ночью Юлия проснулась от хлопка двери.
Тишина.
Потом — скрип колёсиков чемодана по полу.
Она вышла в коридор. Валентина Сергеевна стояла в пальто. Рядом — Тамара с тем самым чемоданом. Алексей был рядом, как охранник при выезде делегации.
— Мы поедем пока к маме, — сказал он. — Чтобы не обострять.
— Поздно, Лёш. Тут уже давно всё обострено, — ответила Юлия.
Он посмотрел ей прямо в глаза. Впервые — по-настоящему.
— Я не хотел так… Мне просто… сложно. Между вами. Я не умею так, как ты.
— Я тоже не умела. Но теперь умею, — сказала Юлия тихо, но уверенно.
Алексей кивнул. Его взгляд скользнул на фотографию бабушки над дверью. Смотрел, как будто она сама сейчас спросит: «Ну что, сынок, кого выбрал?»
Потом — ушёл.
Утром Юлия проснулась одна.
Точнее, впервые — одна. В квартире. В себе. В жизни.
Открыла окно. Вдохнула. Холодно. Но свободно.
Поставила чайник. Без чужих чашек. Без майонеза. Без этого вечного шелеста халатов в ванной.
Пока заваривался чай, набрала Ларису.
— Ну что, психанула? — спросила Лариса с таким азартом, будто ставила деньги на результат.
— Неа, — Юлия усмехнулась. — Оправилась.
— Ой, ну ты, конечно, даёшь… — протянула подруга, явно налив себе кофе в огромную кружку. — А что дальше?
Юлия улыбнулась сама себе.
— Не знаю. Но теперь точно — без посторонних. Даже если они с пирожками.
— Нет, Людмила Петровна, — Юлия, сжимая трубку, говорила спокойно, но с железом в голосе. — Моя квартира — не для вашей прописки, вашего Валеры и его вечных «временно»!
— Юль, тут твой… — Вера Аркадьевна, соседка с пятого этажа, вытянула шею из лифта так, что показалось, она вот-вот выпадет, и заговорщицки понизила голос. — Он у подъезда. Курит. Мятый, как пирожок из пакетика. Не знаешь, чего ждёт?
Юлия подошла к окну. Алексей. Стоял, действительно мятый, с нелепым шарфом, словно мама лично вязала и на шею повесила.
— Понятия не имею, Вера Аркадьевна, — спокойно сказала Юлия. — Может, ждёт, что я его пущу обратно. А может, просто мерзнет.
Закрыла окно. Вернулась к своим делам.
Прошла неделя. Семь дней без «Юлечка, а где у тебя стиральный порошок?» и без «Ну это же не квартира, а гостиница для родственников».
На третий день Юлия впервые засмеялась. По-настоящему — до слёз. Когда пыталась открыть банку с огурцами, а в итоге закрутила её сильнее. Смеялась сама над собой, но смех был такой освобождающий, что ей вдруг стало легче дышать.
Жизнь начала возвращаться. Но, как это водится, прошлое не сдаётся без боя.
В пятницу вечером прозвенел звонок. Обычный. Одинарный. Не тот раздражающе-долгий, каким всегда пользовалась Валентина Сергеевна.
Юлия открыла дверь. Алексей стоял с цветами.
— Привет, — тихо сказал он, нервно переступая с ноги на ногу. — Я… хочу поговорить.
— Лучше бы ты хотел извиниться, — спокойно ответила Юлия, всё ещё держа руку на дверной ручке.
Он тяжело вздохнул, прижал букет к груди, словно щит.
— Я был не прав. Ты была права. Во всём.
— Даже не в одном? А сразу во всём? — с усмешкой уточнила она.
— Юль… — голос его дрогнул. — Ты знаешь, как мама умеет. Она давит. Виноват. Я не заметил, как из мужа превратился в вечно виноватого сына. Она так со мной с детства. А ты… ты как глоток воздуха. Но я дышать тобой не научился. Прости.
Юлия молча смотрела на него. Лицо спокойное, глаза холодные.
— А сейчас научился?
— Я на терапии, — неожиданно сказал он.
— Что? — удивлённо приподняла брови.
— Да. Психолог. Там… мама не может явиться в халате и сказать, что я обязан.
Юлия фыркнула.
— Поздновато ты начал «отклеиваться».
— Да, — кивнул Алексей. — Но если бы ты меня не выставила — я бы и не начал.
Он замолчал. Потом тихо добавил:
— Я понял одну вещь. Что ты — не мой ресурс. Не мой «дом для всех». Не мама номер два. Ты человек. Женщина. Хозяйка этой квартиры. Своей жизни. А я… я просто потерял тебя в этом родстве.
— Ты не терял, Лёш, — резко перебила Юлия. — Ты меня променял. На уютное чувство маминого одобрения. На вечное «все свои». А я тебе, выходит, не «своя», да?
— Ты — моя, — почти прошептал он. — Но я забыл, как быть с тобой настоящим. Без мамы, без Тамары, без этих правил «как должно быть». Я всё испортил. Но… если ты позволишь, я хочу попробовать по-другому.
Она долго молчала. Смотрела на него и думала: он действительно изменился или просто красиво играет? Но сердце уже не дрогнуло. Боли хватало, а трепета — нет.
— Алексей… — наконец сказала Юлия, — знаешь, какая у тебя самая большая проблема?
— Какая? — вскинул он глаза, полный надежды.
— Ты добрый. Слишком. А даже хорошим людям надо учиться говорить «нет». Особенно своим.
— Я учусь, — виновато улыбнулся он.
— Учи дальше. Но уже не со мной. Мне хорошо. Наконец. Без объяснений. Без вторжений. Без чувства вины, что я живу, как хочу.
Он опустил глаза. Поднял букет, протянул ей.
— Тогда… возьми хотя бы. Они красивые.
— Я тоже красивая. Но ты же меня потерял, — с лёгкой улыбкой ответила Юлия и мягко закрыла дверь.
За дверью осталась тишина. Цветы остались в его руках.
А в квартире стало уютно. Не из-за занавески или борща. А потому что больше никто не забирал у неё право на себя.
На следующее утро она сняла старый звонок и поставила новый — электронный. С камерой. С записью. С возможностью не открывать.
Это был не просто звонок.
Это была точка.
