Они оба стояли в узком коридоре между кухней и комнатой, где ещё звенели бокалы и тягуче смеялись гости. На вешалке покачивались чужие куртки, в прихожей пахло пирогом, духами и табаком от соседского балкона. Ольга держала в руках стопку тарелок, аккуратно прижимала их к груди, чтобы не дрожали. Муж упёрся плечом в стену так, будто ему одному нужно было держать этот дом от обрушения.
— Ты устроила скандал и испортила мой праздник, — сказал муж.
— Свекровь унижала меня за столом, а ты ей даже ничего не сказал, — ответила Ольга. — Я не кричала, — сказала она тихо, хотя в груди было горячо. — Я попросила твою маму перестать говорить мне гадости, пока я режу торт. Это не «скандал». Это просьба.
— Просьба? — он нервно усмехнулся. — Ты при всех сказала: «Хватит меня унижать». При всех! Маму поставила в неловкое положение. У человека праздник, а ты сцены.
Ольга перевела дух, поставила тарелки на холодильник, чтобы не уронить.
Праздник начался ровно, как на фотографиях: белая скатерть, вазочки с зеленью, два салата — один лёгкий с огурцами и редисом, второй с курицей и кукурузой, — холодец из тех, что любит свёкор, горячее в духовке, пирог яблочный с корицей.
Друзья мужа пришли раньше, чем просили, привезли громкую колонку и шутки; свёкор достал из пакета коробку конфет «для хозяйки», а свекровь, не снимая тщательно драпированного платка, шагнула сразу на кухню, с порога обведя взглядом плиту, мойку, стол.
— У тебя опять ножи тупые, — сказала она, как бы по-родственному, как бы заботливо, взяла нож и провела пальцем по лезвию. — С такими только варёную морковку резать. И салат этот твой… капуста с чем? Экономишь? На муже не экономь, он у нас крупный, ему надо питательно.
Ольга улыбнулась и ответила мягко:
— Этот салат для тех, кто полегче хочет. А ножи точили в прошлом месяце, всё в порядке.
— Ну-ну, — кивнула свекровь, — ты же у нас всё знаешь.
Она всегда говорила так: будто похвалила, а внутри — камешек. И дальше камешки насыпались, как из дырявого кармана: «платье твое опять без рукавов, плечи у тебя узкие, не очень тебе идёт», «тарелки не те, у нас дома на праздники всегда фарфор, а у вас — стекло, стекло — это на каждый день», «пирог? коржа мало, экономишь на масле?».
Ольга отвечала улыбкой и короткими «угу», «сделала, как люблю», «как у нас принято». Она знала: если вцепиться в каждое слово, вечер может развалиться ещё до горячего.
Когда все сели, свёкор налил, друзья начали тосты — громкие, добродушные, про «наш Серёжа молодец» и «пусть всегда удаётся». Муж, разрумянившийся, смеялся, поднимал бокалы, шутил и успевал ловить в воздухе комплименты — у него это всегда получалось. Свекровь, сидя рядом с именинником, подносила ему тарелку, поправляла у него воротник и время от времени наклонялась к Ольге:
— Салат солоноват. Ты попробуй прежде, чем гостям ставить.
— Мясо у тебя пересушится, ты хоть фольгой накрой. Не знаешь?
— Торты сейчас, конечно, все покупные, никто не печёт. А раньше женщины умели… И юбки у них были подлиннее.
Слова вроде бы и тихие, но каждый слышал. Ольга делала вид, что занята: подливала компот тёте Зине, приносила хлеб, вытирала крошки. Она обещала себе: «Не испорчу мужу праздник». Но внутри уже росла тонкая сосновая заноза — длинная, липкая.
Пока муж рассказывал очередную историю с работы — как «вытащил проект, когда все сдались», — свекровь наклонилась совсем близко:
— Слышь, хозяйка, в следующий раз хотя бы одну закуску сделай с селёдкой. Мужчинам надо серьёзнее. А то всё травки да огурцы… И не обязательно в белой скатерти, если не умеешь с пятнами справляться.
— Я умею, — сказала Ольга. — И селёдка у нас будет на Новый год, как и любит папа.
— Ой, смотри, как заговорила, — несло дальше. — Сыто стала жить — и губа накрашена. Всё для картинок.
Ольга поставила на стол блюдо с горячим. И тут свекровь добила, совсем уж громко, перекрыв тост друга:
— И вообще, Оля, ты поменьше бы командовала на кухне. Невестка из тебя неважная. Вон у нас соседка Лариса как за стол сядет — глаз не отведёшь, всё как в ресторане. А у тебя всё… по-простому.
Кто-то прыснул. Кто-то отвернулся. Муж не заметил — смеялся над своей шуткой. Ольга почувствовала, как сердце бухнуло о рёбра. Она положила щипцы рядом, выпрямилась и ровно, не повышая голоса, сказала:
— Зоя Петровна, хватит меня унижать за столом. Я стараюсь. Если вам не нравится, вы можете сказать мне на кухне и одним предложением, а не весь вечер.
Стол стих — на секунду, как перед грозой. Свекровь откинулась на спинку стула, глаза прищурила.
— Это я унижаю? — громко переспросила. — Да я тебе добра желаю! Чтобы ты научилась! Ты же в семье! Я тебя как дочь…
— Не надо «как дочь», — сказала Ольга. — Дочке не говорят на людях, что у неё всё «по-простому».
Муж, наконец, повернул голову и увидел напряжение. Его лицо сразу стало сердитым.
— Что здесь? — спросил он.
— Ничего, — ответила свекровь, сделав губами прекрасную печаль. — Я слова сказать не могу. Обиделась она.
— Оля, — муж бросил ей взгляд: «не начинай», — можно без сцен? У меня праздник.
Ольга взяла салфетку, сжала, как ракушку, и положила на стол. Поднялась.
— Я сейчас, — сказала она и вышла на кухню, не хлопая дверью.
Там она прислонилась спиной к холодильнику, вдохнула глубоко. С кухни слышно было, как кто-то наливает, кто-то смеётся нарочно громко, цементируя пустоту. Ольга разрезала торт, распределила по тарелкам, вернулась. Когда она поставила первую тарелку перед именинником, свекровь снова наклонилась:
— Сладкое — это ты умеешь. Хотя и тут крем жидковат.
Ольга не ответила. Она просто раздала всем торт и ушла с пустым блюдом на кухню. Там её догнал муж. Он шипел, чтобы не слышали гости, но каждое слово било точно:
— Что за истерики ты устраиваешь?
— Ты видел и слышала, что говорила твоя мать про меня, — сказала Ольга ровно. — И не заступился.
— Я слышал, что ты повышаешь голос на мою мать. И при гостях. — Он подошёл ближе. — Я не позволю.
— А я не позволю разговаривать со мной так в моём доме, — сказала она. — В доме, где я готовила на протяжении всего дня.
Он запрокинул голову, разжал и снова сжал кулаки.
— Иди, — сказал, — улыбайся и будь нормальной. Потом обсудим.
«Потом» не наступило. Вечер докатился до тостов «за наших родителей», друзья пели под колонку, свёкор рассказывал про молодость. Свекровь понизила голос и больше не капала — она уже победила: Оля «сорвалась», значит, виновата. Когда гости начали собираться, свекровь у двери наклонилась к сыну:
— Ты мне скажи, ты доволен? Всё-таки дом у вас пустоват. Надо было у нас делать. Мало ли… А Оле скажи: пусть ножи точит почаще.
Ольга в этот момент дымилась внутри, но лицо держала спокойным. Она проводила гостей, собрала тарелки, поставила посудомоечную, сложила салфетки. Муж ушёл в спальню и вернулся уже без рубашки — в футболке, усталый, раздражённый.
— Ты не умеешь держать себя в руках, — сказал он вместо «спасибо за вечер». — Устроила цирк. Маме теперь плохо.
— «Маме плохо» — это когда ей перечить, — тихо ответила Ольга. — Мне весь вечер было плохо, но у тебя на это были тосты и смех.
— Тебе всегда плохо, — отмахнулся он. — Недовольная ты. И с моей мамой ты, как кошка с собакой. Праздник один в году. Потерпела бы.
— Терпела, — сказала она. — Весь вечер. Пока она не стала «как в ресторане» сравнивать и выдавать мне «хозяйка, научись». Это не «наставления», Серёжа. Это унижение. И если ты этого не видишь — ты не хочешь видеть.
Он шагнул к ней:
— Перестань меня учить, что мне видеть. Я знаю свою мать. Она не умеет мягко. Но она — из лучших побуждений. А ты всё время с ней воюешь. Нормальные женщины дружат со свекровями.
— Нормальные мужчины защищают жену, когда её режут по живому, — сказала Ольга, глядя прямо. — Даже если «режут» родные.
— Ты меня шантажируешь? — он скривился. — «Выбирай: мама или жена»? Это низко.
— Я прошу тебя говорить одно простое «хватит» в момент, когда твоей маме кажется, что меня можно править как салат, — ответила она. — Я не прошу выбирать. Я прошу поставить границу. Вот и всё.
— Какая ещё «граница»? — он раздражённо рявкнул. — Опять твои слова. У нас семья. Какие «границы»?
— Те, что не дают гостям смотреть, как меня учат заново убирать крошки, — тихо сказала она. — И опускать глаза. Мне стыдно было за тебя сегодня, Серёжа.
Он замер. Это задело. В ответ он сделал то, что умел — ушёл. «Ночью спрячет, утром забудет» — старая его тактика. Но утро не забыло.
Она проснулась первой. Солнце уже пробивалось сквозь тюль, на столе сиротливо стояли два бокала, как забытая сцена. Ольга поставила чайник, открыла окно, впустила тёплый воздух. Муж вышел на кухню, потянулся, сел. Молчал. Потом сказал:
— Извинись перед мамой. И мы закроем тему.
— Нет, — сказала Ольга.
— Ты же видишь: ей тяжело. — Он постучал пальцами по столу. — Ты не праведница, чтобы судить. Позвони ей. Скажи: «загорячилась».
— Я не буду извиняться за то, что попросила уважения, — ответила она. — И, Серёжа… следующий ваш общий праздник вы будете отмечать без меня, если всё будет «как всегда». Я устала смотреть, как меня «исправляют».
— То есть ты меня бросаешь? — сразу задел струну. — Я тебе нужен только без мамы?
— Я тебе нужна только без собственного «слова», — спокойно ответила Ольга. — Я говорю не о маме. Я — о тебе. Ты встал между мной и теми словами. Но не со мной.
Он не принял. Он оттолкнул стул, сказал «делай как знаешь» и хлопнул дверью. Днём прислал короткое: «Мама обижена. Подумай». Ольга не ответила. Она собрала на подоконнике пучок зелени, заварила чай, написала свёкру: «Спасибо, что пришли». И тёте Зине тоже — за салфетки и помощь.
День тянулся, как жгут. К вечеру позвонила свекровь — голос сухой, обиженный:
— Оля, я всю ночь не спала. Сын сказал, что ты мне грубила. Я пришла к тебе как к дочери, а ты… Что я сказала? Что салат пересолен? Так разве нельзя замечание сделать? Я же старше. Я знаю, как лучше. Ты как будто чужая. Все сейчас такие.
— Зоя Петровна, — сказала Ольга, удерживая голос ровным, — замечание можно сделать. Но не весь вечер. И не на людях. Я не ваша ученица. Я — жена вашего сына. И хозяйка в своём доме. Пожалуйста, в следующий раз, если вам что-то не нравится — скажите тихо и один раз. Или не говорите вообще. Я правда стараюсь.
— Ой, да кто у нас сейчас «хозяйка»… — фыркнула свекровь. — Ладно. Будь как знаешь. Но у нас «всегда по-другому». И в моём доме такие тонкости не разводи.
— В вашем доме — ваши правила, — ответила Ольга. — В моём — мои.
Свекровь отрезала: «Зазналась» — и оборвала звонок.
Вечером муж вернулся поздно. За стол не сел. Прошёл в комнату, бросил сумку, натянул футболку и встал у окна.
— Ты добилась, — сказал. — Мама в слезах. Ей плохо. А тебе спокойно, да?
Ольга посмотрела на него и впервые не стала искать «правильные слова», чтобы сгладить. Она заговорила спокойно, как будто читала список действий на завтра:
— Слушай теперь. Я больше не буду сидеть за одним столом, где меня принижают. Если ты хочешь праздников с мамой — делай у неё. Приходи, как посчитаешь нужным. Я — не приду. Если хочешь праздников со мной — у нас действуют правила: лично ты предупреждаешь маму, что придирок ко мне не будет. Я не обязана доказывать ей свою состоятельность на ваших глазах. Если начнётся — ты встаёшь и говоришь: «мама, хватит». И мы уходим. Без сцен. Вот так.
— Ты ставишь условия? — он усмехнулся. — Дом — не тюрьма.
— И не школа, — ответила Ольга. — Где меня воспитывают. Это наш дом. И я имею право на уважение в нём. И ещё: в следующий раз, когда твоя мама решит «поделиться опытом», а ты промолчишь — считай, что меня за столом нет. Я просто встану и уйду. Вот и всё.
Он смотрел на неё, и в этом взгляде было нежелание принять, пустая усталость и — если совсем прислушаться — маленькое, неоформленное сомнение. Он отвернулся, провёл пальцем по стеклу, как будто мог стереть стеклянный блеск от её слов. Ничего не сказал. Лёг спать отдельно.
Через день она собрала пакет с пирогом и пошла к своей матери. Мама молча поставила самовар, достала из буфета варенье, села рядом, не задавая вопросов. Ольга рассказала всё — без приукрас, без злых слов. Мама слушала, кивала, потом сказала:
— Ты всё правильно сказала. В чужом доме — чужая воля. В своём — своя. И не бойся, что тебя назовут злой. Хорошей они тебя всё равно не назовут, если ты не встанешь под их удобство.
— Мне не хочется быть злой, — сказала Ольга.
— Ты не злая, — ответила мама. — Ты бережёшь себя. И нам всем пора учиться не обижать тех, кто рядом, «из лучших побуждений».
На следующей неделе у свекрови был именины. Муж пытался позвать Ольгу, обещал «будет тихо», «я скажу, я предупрежу». Ольга ответила, что поздравит по телефону и передаст подарок. Он обиделся снова: «Нельзя же так», — но поехал один. Вечером вернулся раздражённый и пустой:
— Мама спрашивала, почему тебя нет. Я сказал — занята. Она сказала — «вот и живите каждый сам». Удовлетворена?
— Я не удовлетворена, — ответила Ольга. — Я просто не готова снова слушать «как в ресторане у соседа».
— Ты упрямая, — бросил он.
— Я живая, — сказала она.
После этого их жизнь не стала мгновенно гладкой. Он ещё долго обижался, в разговорах с друзьями шутил, что «у него жена строгая». Она держала своё слово: если на семейных встречах разговор снова сворачивал к «учению», она вставала и уходила на кухню или домой. Иногда он шёл за ней. Чаще — оставался. Они спорили и мирились, но не так часто. И однажды, через месяц, случилось маленькое, почти незаметное: у соседей был ужин, где собрались и свёкор со свекровью. За столом свекровь, на привычной волне, сказала:
— Оля, ты опять неправильно нож держишь, так неудобно.
И вдруг муж положил вилку, посмотрел на мать и сказал не громко, но ясно:
— Мама, хватит. Если тебе что-то не нравится — скажи мне на кухне. Здесь мы отдыхаем.
Все замолчали. Свекровь вспыхнула, сжала губы, ничего не ответила. Разговор перескочил на новости. Ольга в этот момент почти не ела — ей комом встал в горле не суп, а простое человеческое «хватит», которого она ждала весь этот длинный путь. Она не одарила мужа благодарственным взглядом, не подала ему салфетку «за смелость». Она просто спокойно доела и начала говорить с соседкой о цветах на подоконнике. Внутри было не торжество — ровность.
А в конце вечера, когда они шли домой, он сказал:
— Я всё равно думаю, что ты тогда переборщила.
— Может быть, — ответила Ольга. — Но я больше не хочу быть тем, что можно «исправлять» при гостях.
— Хорошо, — сказал он. — Я услышал.
Он не стал другим человеком. Свекровь не стала мягче. Праздники не превратились в открытки. Но Ольга перестала чувствовать себя маленькой, когда в доме много взрослых. Она знала теперь: у неё есть право выйти из-за стола, если за столом режут. И есть право накрыть другой стол — свой — без комментариев и чужих мерок. Пирог с корицей всё так же пах на кухне, ножи были наточены, скатерть — выглажена. И её «пожалуйста, хватит» уже не было про «скандал», а про простую, ясную жизнь, где людей не учат за чужим тортом, как им быть «как в ресторане».
