Татьяна открыла дверь ключом, привычным движением толкнула её плечом и вдохнула знакомый запах своего дома: чуть сладковатый аромат стирального порошка, перемешанный с запахом свежесваренного кофе из турки, которую она по утрам оставляла на подогреве. Это была её крепость. Каждый квадратный метр здесь был оплачен бессонными ночами, переработками в бухгалтерии, отказом от отпусков и «ненужных» трат. Никто, кроме неё, не знал, сколько раз она проходила мимо витрин с красивыми туфлями, думая только о том, как бы быстрее выплатить ипотеку.
И вот — дом. Её.
Она успела даже улыбнуться, снимая босоножки и ставя сумку на тумбу, когда услышала голос Павла из кухни.
— Таня, поговорить надо, — сказал он устало, и в этом «надо» прозвучало что-то тревожное.
Татьяна поставила сумку на пол и вошла в кухню. Павел сидел за столом, вертел в руках чашку. На нём была та самая футболка, которую он не любил стирать до последнего: «и так сойдёт».
— Что опять? — она подняла бровь. — Ты выглядишь, как будто собираешься признаться в измене.
— Ну зачем сразу… — вздохнул Павел и опустил глаза. — Тут дело семейное. Алена…
Татьяна резко напряглась.
— Что «Алена»? — спросила она, уже зная, что ответ ей не понравится.
— Она приедет. На время. У неё проблемы. Ну, ты же понимаешь, девчонка одна, ей сейчас тяжело.
— «На время» — это сколько? — спокойно спросила Татьяна, садясь напротив. Она знала, что спокойствие — её единственное оружие.
— Ну, неделя. Максимум две, — Павел избегал её взгляда, крутил чашку в руках.
Татьяна молчала несколько секунд. Она видела перед глазами Алену — девчонку двадцати пяти лет, с выкрашенными в пепельный блонд волосами, губами, которые не знали слова «работа», и глазами, всегда требующими что-то у окружающих. «Ты же брат, помоги», «Ты же семья, не бросишь», «Ты же старший, обязан».
— Неделя, — наконец сказала Татьяна, — и точка. Договор есть договор.
Она произнесла эту фразу с таким нажимом, что Павел поднял на неё глаза и кивнул слишком поспешно, будто с облегчением.
Первый день Алены прошёл относительно спокойно. Она приехала с двумя огромными сумками — как будто собралась в длительное путешествие. В квартире сразу стало теснее, даже воздух будто сгустился. Татьяна наблюдала, как та разувается прямо в прихожей, кидает босоножки в сторону и, не спросив, идёт в комнату, которую Павел заранее «приготовил».
— Ну ничего так, — сказала Алена, окидывая взглядом гостиную. — Я бы, конечно, кухню по-другому сделала. Здесь бы плитку поменяла, ну и мебель посовременнее. Но жить можно.
— Это моя квартира, — сухо ответила Татьяна.
— Ну да, я понимаю, — улыбнулась Алена с таким видом, будто её это мало интересовало. — Просто делюсь мыслями.
Татьяна сжала зубы.
Через три дня Алена спала до полудня, оставляла в раковине грязные тарелки и могла спокойно взять последние яйца из холодильника, не спросив.
— Алена, — сказала Татьяна вечером, собирая пустые упаковки от йогуртов, — ты хоть раз помыла за собой посуду?
— А что, я одна здесь ем? — фыркнула Алена, намазывая масло на хлеб. — Кухня же общая.
— Квартира не общая, — заметила Татьяна.
— Ну да, ну да, — отмахнулась Алена. — Господи, какая ты серьёзная.
Павел в этот момент сидел в телефоне и делал вид, что ничего не слышит.
— Павел, — повернулась к нему Татьяна, — ты можешь сказать сестре, чтобы она убирала за собой?
Он поднял голову, виновато пожал плечами.
— Ну… Алена только осваивается. Ей и так трудно.
— А мне легко? — голос Татьяны дрогнул. — Я эту квартиру зубами выгрызла. И если я прошу хоть каплю уважения…
Алена фыркнула и пошла в комнату, хлопнув дверью.
— Ну вот, — вздохнул Павел, — теперь она обиделась.
— Пусть обижается, — отрезала Татьяна. — Договор был на неделю.
Прошла неделя. Но Алена даже не собиралась съезжать. Наоборот — она начала вести себя так, будто это её жильё. Пригласила подругу «на чай», которая потом в ванной оставила тушь и лак для волос. Заняла половину полки в шкафу в коридоре. И даже сказала фразу, от которой Татьяна едва не взорвалась:
— Слушай, а если я здесь поживу подольше? Ну ты же не против.
— Против, — спокойно, но холодно ответила Татьяна.
— А я вот думаю, ты ещё пожалеешь, что так говоришь, — прищурилась Алена, и в её голосе прозвучала угроза.
Татьяна впервые почувствовала, что речь идёт не только о бытовом конфликте. В воздухе пахло чем-то большим.
Она посмотрела на Павла. Он сидел молча, сжав губы.
— Ты что молчишь? — резко спросила Татьяна.
— Тань, ну не начинай, — сказал он, не поднимая глаз.
И тогда она поняла: молчание Павла — это не слабость. Это его выбор.
И этот выбор может оказаться для неё самым болезненным.
Татьяна поймала себя на том, что каждое утро просыпается не от будильника, а от звуков, которые раздавались из кухни. Иногда это был стук ложек, иногда — смех Алены в телефоне, иногда — просто хлопанье дверцы холодильника. Но неизменно одно: это был сигнал, что её жизнь больше не принадлежит ей.
Она встала, накинула халат и вышла. В кухне Алена сидела за столом, ногой качала табурет, одной рукой листала ленту на телефоне, другой — ковырялась в салате.
— Доброе утро, — процедила Татьяна.
— Ага, — кивнула та, даже не подняв головы. — Ты, кстати, масло купила? А то вчера закончилось, а я тосты так и не доделала.
— Масло покупаю я. И ем я. Ты хоть раз сходила в магазин? — голос Татьяны был спокойный, но внутри всё клокотало.
Алена лениво подняла глаза.
— Ты что, считаешь каждый кусок? Это же семья.
— Семья — это когда друг друга уважают, — ответила Татьяна.
— Вот именно, — улыбнулась Алена. — Ты могла бы и уважить нас с братом, а не считать мою еду.
Татьяна почувствовала, как сжала кулаки.
Вечером они собрались втроём за столом. Павел ел молча, старательно избегая конфликта.
— Павел, — сказала Татьяна, откладывая вилку, — у нас был договор. Неделя прошла.
Алена тут же подалась вперёд.
— Вот опять ты начинаешь. А если я скажу, что у меня нет куда идти? У мамы места мало, у подруг — свои дела. Я тут тихо живу, никому не мешаю.
— «Тихо»? — Татьяна усмехнулась. — Вчера твоя подруга курила на балконе и уронила пепел на моё бельё.
— И что? — Алена пожала плечами. — Выстираешь ещё раз.
— Алена! — не выдержала Татьяна и стукнула ладонью по столу. — Это мой дом! Я его строила по кирпичику. Я пахала, чтобы тут было чисто, уютно, спокойно. А ты пришла и ведёшь себя так, будто я тебе должна.
Павел опустил глаза, но тихо сказал:
— Тань, ну перестань. Она же родная кровь.
— Родная кровь? — Татьяна вскинула брови. — А я, значит, кто? Женщина, которая твой быт тянет двадцать лет?
— Двадцать, — протянула Алена и хмыкнула. — И что ты за эти двадцать имеешь? Муж, который работает на заводе, и квартира в кредит.
Эта фраза резанула, как ножом.
— Вон из моего дома, — тихо сказала Татьяна.
— Попробуй выгони, — Алена усмехнулась и скрестила руки на груди. — Ты думаешь, Павел тебя поддержит?
Татьяна посмотрела на мужа. Он сидел молча, как школьник на выговоре.
— Павел, — прошептала она, — скажи хоть что-то.
Он поднял глаза и сказал то, чего она больше всего боялась услышать:
— Таня, может, ты и правда перегибаешь? Это ведь моя сестра. Ей сейчас негде. Ну потерпи.
Татьяна почувствовала, что сердце у неё упало в пятки.
На следующий день всё стало ещё хуже. Алена звонила матери и громко, чтобы все слышали, жаловалась:
— Да-да, мам, представляешь, Таня меня тут выгоняет. Говорит, я ей мешаю. Она вообще не уважает твоего сына. Да, да, вот такая она.
Татьяна проходила мимо и слышала каждое слово.
— Перестань меня очернять, — сказала она вечером.
— А что, неправду сказала? — Алена улыбнулась своей лживой улыбкой. — Или ты боишься, что люди узнают, какая ты жадная?
— Я не жадная, я справедливая.
— Ой, да брось, — Алена отмахнулась. — Ты просто боишься, что я задержусь тут подольше.
Татьяна посмотрела на Павла.
— И ты всё это терпишь?
Он вздохнул и развёл руками.
— Таня, ну не раздувай. Успокойся.
— Успокойся? — она горько усмехнулась. — То есть, когда я борюсь за своё, это «раздуваю»?
Павел замолчал.
Вечером Татьяна заперлась в ванной и, глядя на своё отражение, впервые подумала, что у неё нет мужа. Есть мужчина, который всегда будет за сестру.
Она вспоминала, как они вместе тянули ипотеку, как он клялся, что это «их дом». А теперь? Теперь в этом доме поселилась чужая женщина, которая умело играет на его чувствах.
И впервые в голове прозвучала мысль: «А если он выберет её, а не меня?»
Через несколько дней это произошло.
Алена, устроившись на диване с ноутбуком, заявила:
— Знаешь, Тань, ты могла бы вообще отдать эту квартиру Павлу. Ну, он же муж. А муж и жена — это общее.
Татьяна чуть не рассмеялась от наглости.
— То есть ты предлагаешь, чтобы я отдала своё жильё твоему брату, а ты тут хозяйничала?
— А что, — Алена ухмыльнулась, — у тебя же любви хватает? Живёшь же с ним ради чувств?
Эти слова оказались последней каплей.
— Павел, — сказала Татьяна, глядя прямо на него, — я больше не могу. Или она уходит, или я.
Павел побледнел.
— Таня, ну как ты можешь ставить такие ультиматумы? Это же семья.
— Я твоя семья! — крикнула она.
— Она тоже моя семья! — крикнул он в ответ.
И в этой фразе прозвучало то, чего Татьяна боялась больше всего: он сделал выбор. И этот выбор был не в её пользу.
Алена победно улыбалась в углу дивана, как актриса, которая знала, что аплодисменты достанутся ей.
Татьяна почувствовала, что её дом рушится прямо на глазах.
И впервые в жизни она захотела не сохранить семью, а закрыть дверь за теми, кто отнял у неё всё.
Татьяна всегда думала, что худшее в браке — это измена. Но оказалось, куда страшнее предательство без постели, без любовниц, без страсти. Страшнее — когда человек, с которым ты прожил годы, выбирает не тебя, а удобство. Когда твоё «мы» стирают ради чьего-то «она же сестра».
Вечер был душный. Воздух стоял, как в аквариуме, и даже вентилятор гонял одну и ту же горячую массу. Татьяна сидела на краю кровати, глядя на закрытую дверь гостиной. За ней смеялась Алена. Этот смех был как издёвка, как удар.
Павел зашёл через пару минут. У него был виноватый вид, но в глазах — упорство.
— Тань, — сказал он, садясь рядом, — надо поговорить.
— Догадался, — она не повернула головы.
— Я понимаю, тебе тяжело. Но Алене ещё тяжелее. У неё нет ни квартиры, ни поддержки. Мы обязаны помочь.
— Мы? — она резко посмотрела на него. — Или я? Потому что я вижу: помогает только моя крыша, моя еда, мои нервы.
— Не начинай. — Он вздохнул. — Она же не навсегда.
— Павел, — её голос сорвался, — я больше не могу. Она превращает мой дом в ад. Она лезет во всё. Она уже намекает, что я должна отдать квартиру тебе.
Он замер.
— Ну… юридически квартира и так наполовину моя, — сказал он тихо.
Эти слова ударили сильнее пощёчины.
— Ты серьёзно? — её глаза расширились. — Ты готов забрать у меня то, ради чего я жила десять лет?
— Я ничего не забираю, — он развёл руками. — Просто хочу, чтобы ты не драматизировала.
— «Не драматизировала»? — Татьяна встала, словно её толкнули. — То есть всё, что я чувствую, — это драма? Всё, что я строила, можно отдать на растерзание твоей сестре?
— Хватит, — Павел поднялся и впервые повысил голос. — Ты ставишь меня перед выбором. Либо она, либо ты. Так не делается!
— Это не я ставлю! — закричала Татьяна. — Это ты уже выбрал!
Они стояли друг напротив друга. Он — растерянный, но упрямый. Она — израненная, но твёрдая.
И вдруг Татьяна сделала то, чего сама не ожидала: подошла к двери гостиной, резко распахнула её. Алена сидела на диване, в руках чашка с кофе, на лице наглая ухмылка.
— Собирай вещи, — сказала Татьяна ледяным голосом. — И вон из моего дома.
Алена фыркнула.
— О, началось. Ты думаешь, он позволит?
Павел шагнул вперёд.
— Таня, хватит. Если ты выгонишь её, я уйду вместе с ней.
Воздух застыл. Слова прозвучали, как приговор.
Татьяна посмотрела на него долго, очень долго. Потом тихо сказала:
— Уходи.
Алена расхохоталась, но смех прозвучал фальшиво. Павел побледнел, будто не ожидал, что жена окажется сильнее.
— Ты этого хочешь? — его голос дрогнул.
— Я хочу уважения, — ответила она. — А если ты его не можешь дать — дверь там.
Он стоял, будто приклеенный, но потом всё-таки взял куртку, сумку и, не глядя на неё, вышел вслед за сестрой.
Дверь хлопнула.
В квартире стало тихо. Настолько тихо, что Татьяна услышала собственное дыхание. Она села на диван, закрыла лицо руками и заплакала. Но слёзы были другими — не от слабости, а от освобождения.
Она потеряла мужа, семью, привычный уклад. Но впервые за долгое время почувствовала: она снова хозяйка в своём доме.
И это стоило дороже всего.
На следующий день она пошла в магазин и купила себе новое постельное бельё — белое, как свежий лист. Чистый старт. Символ того, что прошлое закончилось.
И когда вечером, ложась одна в постель, она сказала вслух:
— Никто больше не будет распоряжаться моей жизнью.
В её голосе не было ни слёз, ни жалости. Только твёрдость и странное, почти радостное облегчение.
