Лариса отложила половник.
— Что?
Она повернулась к мужу.
— Завтра. Я уже машину заказал на утро.
Виктор не смотрит ей в глаза. Пялится куда-то в сторону холодильника, на котором магнитики с дурацкими надписями типа «Семья — это святое». Ага. Святое.
— Витя, — голос у неё вдруг стал тихим, будто у ребёнка, который потерялся в толпе. — А меня спросить не хотел?
— Да что тут спрашивать? — он дёрнул плечом. — Мать старая, одна живёт. Квартиру продала, деньги нужны были на лечение. Теперь некуда деваться.
Лариса стояла и смотрела на этого человека, с которым тридцать лет прожила. И вдруг поняла — она его не знает. Совсем.
— Витя, у нас же, у нас же всего две комнаты. Мы же с тобой только-только стали… — она замолчала. После того как дети выросли, разъехались, они наконец-то остались вдвоём. Впервые за все эти годы. И ей казалось, что теперь-то они…
— Ничего, перебьёмся. На диване будет спать.
— Кто? — у неё пересохло в горле. — Кто на диване?
— Ну, мама, конечно.
Конечно. А то она подумала. Глупая.
Лариса снова взяла половник.
— А если я скажу «нет»? — спросила она, не оборачиваясь.
Тишина.
— Ларка, — в голосе Виктора появилось что-то новое. Усталость? Раздражение? — Не делай из мухи слона. Подумаешь, старушка. Много места займёт?
Много места займёт старушка, которая всю жизнь считала Ларису недостойной своего драгоценного сыночка. Которая даже на их свадьбе сидела с таким лицом, будто на похороны пришла.
— Завтра? — переспросила Лариса.
— Завтра.
И вот она приехала.
В восемь утра, когда Лариса ещё в халате стояла у плиты, готовила завтрак, раздался звонок в дверь. Долгий. Настойчивый. Как будто кто-то давил на кнопку и не отпускал.
— Витенька! — голос свекрови пронёсся по всей квартире, едва Виктор открыл дверь. — Сыночек мой!
Лариса замерла с чашкой в руках. Вот оно. Началось.
— Лариса! — свекровь ворвалась на кухню, как ураган. — Ну что ты там стоишь? Помоги сыну вещи занести!
Семьдесят три года, а энергии хоть отбавляй. Лидия Петровна оглядела кухню критическим взглядом.
— Ой, что-то у вас тут мрачновато. И пахнет. Чем это пахнет? — она принюхалась.
— Мам, — Виктор внёс сумку, — может, сначала разберёмся с вещами?
— А что тут разбираться? — Лидия Петровна уже открывала шкафчики. — Лариса, у вас тут такой беспорядок. Ну ладно, ничего, я наведу порядок.
Лариса молчала. Просто стояла и смотрела, как чужая женщина роется в её шкафах.
— Мам, может, попьёшь чаю? — предложил Виктор.
— Чай? Это что — чай? — Лидия Петровна достала пачку. — Пакетики! Витя, ты что, совсем здоровье не бережёшь? Я тебе листовой привезла, настоящий. Лариса, где у вас заварочный чайник?
— В шкафу, — пробормотала Лариса.
— В каком шкафу? Покажи!
И пошло. Лидия Петровна переставляла, перекладывала, комментировала каждую мелочь. Сахар не тот — рафинад вреден. Хлеб не тот — дрожжевой плохой. Соль не та — морская полезнее.
К обеду квартира превратилась в филиал дома престарелых. Лидия Петровна устроилась в кресле Ларисы — том самом, где она привыкла по вечерам читать. Включила телевизор на полную громкость.
— Витя! — кричала она. — Витя, подай мне подушечку! Витя, закрой окно, сквозняк! Витя, принеси воды!
Виктор носился как заведённый. Выполнял каждое требование матери, словно мальчишка.
— Лариса! — позвала свекровь. — А обедать когда будем? Я голодная уже!
Лариса готовила обед. Молча. Резала овощи и думала о том, что ещё вчера это была её кухня.
— Что это за мясо? — Лидия Петровна ткнула вилкой в котлету. — Какое-то жёсткое. И пересоленное. Витя, ты же раньше такое не ел!
— Мам, — начал было Виктор.
— Не защищай! Я же вижу! — свекровь отодвинула тарелку. — Не буду это есть. У меня желудок больной, мне диета нужна. Лариса, завтра приготовишь что-нибудь нормальное.
Вечером Лариса легла в спальню, а Виктор остался устраивать мать на диване. Долго они там возились, что-то обсуждали приглушёнными голосами. Лариса слышала обрывки:
— Витенька, а почему у неё такой характер?
— Мам, не начинай.
— Я же ничего не говорю! Просто ты заслуживаешь лучшего.
Утром Лариса проснулась от грохота на кухне. Лидия Петровна уже орудовала кастрюлями.
— А, проснулась! — она даже не обернулась. — Я кашу варю. Нормальную, геркулесовую. Не то что ваши хлопья из пакетиков.
— Лидия Петровна, — начала Лариса.
— На кухне я буду готовить сама! — отрезала свекровь. — Сыну нужно правильное питание!
Лариса как будто стала призраком в собственном доме. Свекровь заняла кухню, гостиную, ванную. Везде слышался её голос, везде — её претензии.
— Лариса, почему ты так медленно ходишь? Витя ждёт ужина!
— Лариса, ты опять неправильно постирала! Вещи нужно сортировать!
— Лариса, выключи свет в спальне! Зачем жечь зря электричество?
А Виктор делал вид, что не замечает. Приходил с работы, здоровался с матерью, ужинал тем, что она готовила, смотрел телевизор рядом с ней. С Ларисой почти не разговаривал. Как будто её и не было.
— Витя, — попыталась она заговорить с ним однажды вечером, когда свекровь ушла в ванную. — Мне тяжело так.
— Потерпи, — буркнул он, не отрываясь от экрана. — Привыкнет, успокоится.
— А если не привыкнет?
— Привыкнет.
И в этот момент Лариса поняла: он не на её стороне. Никогда не был. Для него она — просто часть мебели. Удобная, привычная, но необязательная.
А мать — святая.
Всё рухнуло в субботу утром.
Лариса проснулась от того, что кто-то рылся в её шкафу. Открыла глаза — Лидия Петровна стояла спиной к кровати и перебирала её белье.
— Лидия Петровна, — пробормотала Лариса сквозь сон. — Что вы делаете?
— А, проснулась! — свекровь обернулась с кружевным бюстгальтером в руках. — Это что такое? В твоём возрасте носить такие штучки? Стыдно должно быть!
Лариса села на кровати. Сердце колотилось как бешеное.
— Это моё бельё.
— Витенька должен на такое смотреть? — Лидия Петровна сунула бюстгальтер в пакет. — Выброшу. И вот это тоже. — Она достала ночную рубашку. — Розовая! В твои-то годы!
— Верните! — Лариса вскочила с кровати. — Это моё!
— Ничего твоего тут нет! — рявкнула свекровь. — В доме сына всё принадлежит семье! А ты тут временно!
Временно.
Слово ударило, как пощёчина. Лариса стояла в своей спальне, в своей квартире, за которую они с Виктором тридцать лет ипотеку выплачивали, и слушала, как чужая женщина называет её временной.
— Витя! — позвала она.
Но ответа не было. Муж ушёл в спортзал. Как каждую субботу. Оставил их наедине.
— Не ори! — Лидия Петровна захлопнула шкаф. — И вообще, собирайся. Мы сегодня идём в церковь. Помолимся за твою душу. Может, господь вразумит.
— Я не пойду в церковь.
— Пойдёшь! — свекровь схватила её за руку. — Сын мой живёт с грешницей! Я не допущу!
Лариса вырвала руку.
— Отстаньте от меня!
— Не смей мне перечить! — Лидия Петровна замахнулась.
И тут что-то щёлкнуло в голове Ларисы.
— Нет! — закричала она.
Свекровь опешила.
— Что?
— Это мой дом! И мое бельё, носить буду какое хочу!
— Как ты смеешь.
— Смею! — Лариса выхватила пакет с бельём. — Тридцать лет я в этом доме живу! А вы, неделю назад приперлись и уже решили, что тут хозяйка!
— Витя! — завопила Лидия Петровна.
— Витя в спортзале! — Лариса швырнула пакет на кровать. — И знаете что? Хватит! Хватит мне указывать, что готовить, как стирать, во что одеваться!
— Ты забыла, с кем разговариваешь!
— Нет! — Лариса подошла к свекрови вплотную. — Это вы забыли! Я не служанка! Не горничная! Не приходящая уборщица!
Лидия Петровна попятилась.
— Я жена вашего сына! — продолжала Лариса. — И если вам тут не нравится, то вон дверь! Никто силой не держит!
— Да как ты…
— Так! — Лариса открыла шкаф и начала доставать свои вещи. — И знаете что ещё? Если ваш драгоценный сыночек хочет жить с мамочкой, пусть живёт! А я устала быть третьей лишней в собственном доме!
Она запихивала в сумку всё подряд — джинсы, кофты, туфли. Руки тряслись, но она не останавливалась.
— Лариса! — свекровь схватила её за плечо. — Одумайся! Куда ты собралась?
— Отпустите! — Лариса оттолкнула её. — Не смейте меня трогать!
Она прошла в прихожую. Взяла куртку. Лидия Петровна плелась следом, бормоча что-то про неблагодарность и божью кару.
— Лариса! — окликнула она уже у двери. — А что Вите сказать?
Лариса обернулась. Посмотрела на эту женщину — маленькую, сгорбленную, вдруг ставшую беспомощной без своего главного оружия — сына.
— Скажете, что ваша временная квартирантка освободила комнату, — ответила Лариса спокойно. — Теперь у вас больше места будет.
Она вышла, не хлопнув дверью. Просто закрыла тихо.
На лестничной площадке остановилась, прислонилась к стене. Сердце бешено колотилось, ноги дрожали. Но впервые за эти страшные недели она чувствовала облегчение.
Достала телефон. Набрала номер Вали, своей единственной подруги.
— Валь, — голос дрожал. — Можно к тебе приехать? Мне некуда больше.
— Приезжай, — сказала Валя, не задавая лишних вопросов. — Чайник поставлю.
Лариса спустилась по лестнице, вышла на улицу. Солнце светило ярко, по-весеннему. Воздух был свежий, чистый.
Она шла по знакомым дворам и думала о том, что первый раз за тридцать лет не знает, что будет завтра. И странное дело — это не пугало.
Наоборот. Впервые за долгое время хотелось дышать полной грудью.
Виктор звонил три дня подряд.
Первый день — зло. Требовал вернуться немедленно, обвинял в эгоизме, кричал что-то про семейные обязанности.
— Мать плачет! — орал он в трубку. — Ты довела старую женщину до слёз!
Лариса молча нажимала «отбой».
Второй день — торговался. Предлагал компромиссы. Мол, пусть мать поживёт ещё недельку, а там посмотрим.
— Лар, ну не будь как маленькая, — вкрадчиво говорил он. — Ну что тебе стоит потерпеть?
Лариса опять вешала трубку.
Третий день Виктор не звонил вообще.
А вечером приехал к Вале. Стоял у подъезда, курил. Постарел как-то сразу, осунулся.
— Лар, — начал он, когда она спустилась. — Прости.
Вот и всё. Два слова, которых она ждала неделю.
— Я всё понял, — продолжал он, не глядя в глаза. — Мать, она вчера такое натворила.
Лариса молчала.
— Она твои цветы с балкона выбросила. Сказала, что герань — цветы для покойников. А потом,— он замялся. — Потом говорила, что ты ушла, и теперь она хозяйка.
— И что ты ей сказал?
— Сказал, — Виктор затушил сигарету. — Сказал, что хозяйка — ты. И что если она хочет жить с нами, то должна уважать тебя.
Лариса посмотрела на него внимательно.
— Правда сказал?
— Правда. — Он наконец поднял глаза. — И ещё сказал, что найду ей отдельную квартиру. Рядом, но отдельную.
— А она?
— А она, — Виктор криво усмехнулся. — Сказала, что я неблагодарный сын. И что лучше вообще уедет в деревню к сестре.
— И уедет?
— Не знаю. Может быть. — Он помолчал. — Но даже если не уедет, я снял ей однушку в соседнем доме. На первом этаже, чтобы удобно было.
Лариса кивнула.
— Лар, — он шагнул ближе. — Я дурак. Понимаю. Но вернись, пожалуйста.
Она смотрела на этого мужчину, с которым прожила полжизни. На его усталые глаза, на седые волосы у висков. На руки, которые когда-то дрожали, когда он впервые обнимал её.
— А если твоя мама опять…
— Нет, — перебил Виктор. — Я разговаривал с ней серьёзно. Очень серьёзно.
Лариса помолчала.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Но сначала ты едешь домой. Убираешь весь этот бардак. Моешь всё, что она перепачкала. И покупаешь новую герань.
— Куплю, — пообещал он.
— И ещё, — Лариса впервые за эти дни улыбнулась. — Завтра мы с тобой идём в театр. Давно не были.
— Идём, — согласился Виктор.
Через неделю Лидия Петровна действительно переехала в отдельную квартиру. Не в деревню — всё-таки город удобнее. Изредка заходила в гости, но уже тихо, вежливо. Без претензий.
