Бывают такие моменты в жизни. Когда всё встает на свои места. Вдруг. Неожиданно.
Вот стою я на крыльце дачи. Июльское солнце жарит так, что асфальт плавится. А она… Лариса. Золовка моя. Руки в боки. Взгляд такой — будто я ей денег должна.
— Мама велела грядки вскопать, а ты в отпуске — говорит она. Голос ровный. Спокойный.
И вот тут я поняла. Что-то щёлкнуло внутри. Как выключатель.
— Не собираюсь. Ваша дача — ты и копай. Лопату в руки и вперед.
Восемь лет назад Валера привёз меня сюда первый раз. Познакомить с семьей. Помню, Лариса встретила в халате. Розовом. Улыбалась натянуто. А глаза… В глазах было написано: «Надолго ли?»
— Проходи — сказала тогда. — Только в тапочки переобуйся. Чисто у нас здесь.
Я переобулась. В старые шлепанцы. Резиновые. С дырками.
Мама Валеры — Екатерина Ивановна — сидела на кухне. Чай пила. Из граненого стакана. Посмотрела на меня. Кивнула.
— Значит, невеста — произнесла. Не спросила. Констатировала факт.
Валера за спиной моей сопел. Нервничал. А я стояла. И думала:
«Боже, куда я попала?»
Но привыкла. Со временем. К халатам Ларисы. К чаю из стаканов. К тому, что здесь я всегда гость. Временный.
Дача эта… Она как живой организм. Дышит. Требует ухода. Грядки нужно полоть. Траву косить. Забор красить.
И каждый раз одно и то же:
— А где Света? Света должна помочь.
Света — это я. Всегда должна. Всегда виновата. В том, что помидоры не поливала. В том, что сорняки выросли. Даже в том, что дождь не идёт. Шучу…
Валера молчал. Всегда молчал. Когда мама говорила:
— Твоя жена опять грядки не прополола.
Когда Лариса намекала:
— Хорошо живётся некоторым. Работать не надо.
А я работала. Ещё как работала. В офисе. С девяти до восьми. Потом домой. Ужин готовить. Стирать. Убирать. А по выходным — на дачу. Копать. Полоть. Таскать ведра с водой.
— Зачем нам эта дача? — спрашивала я Валеру.
— Мама старая — отвечал он. — Одной тяжело.
— А Лариса?
— У Ларисы дети.
У Ларисы всегда были дети. Сначала маленькие. Потом большие. А обязанности по даче почему-то всегда мне доставались.
И вот сегодня. Жара страшная. Тридцать пять в тени. Я в отпуске. Первый раз за два года. Хотела на море. Или в горы. Или просто дома полежать. С книжкой под кондиционером.
Но нет. Дача. Грядки. Лариса с руками в боки.
— Не собираюсь — повторяю я ей.
Она моргает. Не ожидала такого ответа.
— Как это не собираешься?
— А так. Ваша дача — вы и работайте.
— Но мама сказала…
— Мама много что говорит.
Тишина. Только кузнечики стрекочут. Да где-то вдали трактор работает.
Лариса смотрит на меня. Будто впервые видит. А я стою. И чувствую… свободу. Впервые за восемь лет.
— Ты что, совсем обнаглела? — голос у неё дрожит.
— Может быть.
— Валера узнает…
— Пусть узнает.
И тут выходит Екатерина Ивановна:
— Что за крики? — спрашивает.
— Света отказывается грядки копать — докладывает Лариса.
Екатерина Ивановна смотрит на меня. Долго. Оценивающе.
— Отказываешься?
— Отказываюсь.
— И что ты предлагаешь?
— Ничего не предлагаю. Это ваша дача. Ваши грядки. Вы и решайте.
Молчание. Такое… густое. Как кисель.
— Восемь лет — говорит наконец Екатерина Ивановна. — Восемь лет ты здесь как дома.
— Не как дома — отвечаю я. — Как работница. Бесплатная.
— Мы тебя не просили…
— Просили. Постоянно просили. Грядки вскопать. Траву полоть. Ведра таскать. А когда урожай собирали — вдруг оказывалось, что помидоры выросли сами.
Лариса хмыкает:
— Возомнила о себе.
— Может быть — киваю я. — А может, просто надоело.
Надоело жить чужой жизнью. Надоело быть удобной. Надоело молчать, когда хочется кричать.
Валера появляется из дома. Растрепанный. Заспанный. Видно, дрых на диване:
— Что случилось? — спрашивает.
— Твоя жена бунтует — объясняет Лариса.
Валера смотрит на меня. Вопросительно:
— Света?
— Не хочу больше копать ваши грядки — говорю я ему. — Устала.
— Но мама…
— Мама может сама копать. Или Лариса. У неё же и дети уже выросли.
— Ты с ума сошла? — Валера растерян. — Мы же семья. Должны помогать.
— Чья семья? — спрашиваю я. — Твоя? Тогда почему работаю только я?
Он молчит. Потому что сказать нечего. Потому что правда очевидна. Как грязь под ногтями после прополки.
— Хорошо — вдруг говорит Екатерина Ивановна. — Не хочешь копать — не копай.
Все замолкают. Даже кузнечики.
— Но и урожаем не пользуйся — добавляет она.
— Договорились, сейчас в магазинах всё есть и копать не надо — соглашаюсь я. — И на дачу больше не приеду.
— Как это не приедешь? — Валера аж покраснел.
— А так. Зачем мне чужая дача?
— Но мы же семья…
— Семья — это когда все равны. А здесь я прислуга.
Поворачиваюсь и иду к машине. Сердце колотится. Руки дрожат. Но иду. Первый раз в жизни иду туда, куда хочу.
За спиной слышу голоса. Возмущенные. Растерянные.
— Вернись! — кричит Валера.
Не оборачиваюсь. Завожу машину. И еду. Прочь от грядок. От халатов. От чужой жизни.
Дорога впереди. Пустая. Светлая.
И я еду. В свой отпуск. В свою жизнь.
А что будет дальше не знаю…
Домой я приехала к вечеру. Телефон звонил не переставая. Валера. Лариса. Даже Екатерина Ивановна набирала. Я не брала трубку.
Сидела на кухне. Пила чай. Из своей любимой чашки. С котиками.
В десять вечера Валера тоже приехал домой. Хлопнул дверью. Прошёл в спальню. Переоделся. Вышел. Сел напротив.
— Поговорим — сказал.
— Поговорим.
— Что это было?
— Честность — ответила я. — Впервые за восемь лет.
— Мама расстроилась.
— А я?.. А я восемь лет расстраиваюсь. Каждые выходные. И ничего…
Он потёр лицо ладонями.
— Они семья, Света.
— А я кто?
— Ты… ты тоже семья.
— Нет, Валера. Я прислуга. Которая живет получается с хозяйским сыном.
Молчание. Долгое. Тяжелое.
— Что ты хочешь? — спросил он наконец.
— Хочу, чтобы ты выбрал.
— Между кем?
— Между мной и ними.
Он встал. Прошёлся по кухне. Остановился у окна.
— Нельзя так ставить вопрос.
— Можно. И нужно.
— Это же мать…
— А я жена. Или была женой…
Поворачивается ко мне:
— О чем ты?
— О том, что устала быть удобной. Устала жить чужими интересами.
— Мы можем договориться…
— Нет, Валера. Уже нельзя.
На следующий день он уехал на дачу. Один. Грядки копать. Мир в семье восстанавливать.
Я осталась дома. Впервые за годы. Выспалась. Почитала книгу. Погуляла в парке.
Вечером он вернулся. Грязный. Усталый. Недовольный.
— Вскопал? — спросила.
— Вскопал.
— И как?
— Тяжело.
— Представляешь, какой я умницей была. Восемь лет это делала.
Он сел. Тяжело вздохнул.
— Мама думает, ты больше не приедешь.
— Правильно думает.
— А если… а если мы купим свою дачу?
Я засмеялась. Впервые за долгое время.
— Свою? У нас денег нет даже на отпуск нормальный.
— Займём…
— У кого? У мамы? Да и зачем? Тебе этой дачи мало что ли…
Он замолчал. Потому что-то понял.
Неделя прошла тихо. Валера ездил на дачу каждый день. После работы. Поливал. Полол. Приезжал поздно. Злой.
— Помидоры пропадают — говорил.
— Жалко — отвечала я. И правда было жалко.
Помидоры не виноваты.
— Может, хоть разок приедешь?
— Нет.
Он начал худеть. Осунулся. На работе, наверное, жаловался коллегам. Что жена взбунтовалась.
А я… А я расцветала. Как будто с плеч сняли тяжелый рюкзак. Записалась на йогу. Встречалась с подругами. Которых забросила из-за дачи.
— Ты изменилась — сказал Валера через месяц.
— К лучшему?
— Не знаю. Ты стала… чужой.
— А ты стал настоящим. Наконец-то работаешь на семейной даче.
— Один не справляюсь.
— Наймите рабочего.
— На что?
— Тогда. Продайте дачу.
Он посмотрел на меня. Как на сумасшедшую.
— Это же наследство…
— Твоё наследство. Не моё.
В сентябре Лариса приехала ко мне на работу. Подождала возле офиса. Когда я вышла, подошла.
— Поговорить надо — сказала.
Мы сели в кафе неподалеку. Заказали кофе.
— Валера совсем измучился, — начала она.
— Работа на даче тяжелая — согласилась я.
— Ты же понимаешь… мама старая.
— Понимаю. Поэтому продайте дачу. Пусть живёт в городской квартире.
— Нельзя. Она всю жизнь там прожила. Не любит жить в городе.
— Тогда ухаживайте сами.
Лариса помолчала. Размешивала сахар в кофе.
— А если… а если мы будем платить тебе?
Я чуть не подавилась кофе.
— Платить? За что?
— За работу на даче.
— Сколько?
— Ну… пять тысяч в месяц?
Я рассмеялась. Громко. Люди за соседними столиками оборачивались.
— Пять тысяч? За то, чтобы каждые выходные горбатиться?
— А сколько ты хочешь?
— Ничего не хочу, Лариса. Вообще ничего.
Она ушла расстроенная. А я поняла: они не изменятся. Никогда. Для них я была и остаюсь рабочей силой. Просто теперь готовы за неё платить.
Октябрь выдался дождливый. Холодный. Валера почти не разговаривал со мной. Приезжал с дачи мокрый. Злой. Теплицу прорвало. Забор покосился от ветра.
— Может, хватит? — спросила я однажды. — Может, пора это всё бросить?
— Нельзя — ответил он. — Это мой долг.
— А передо мной долга нет?
Он посмотрел на меня. Долго. Серьезно.
— Есть — сказал наконец. — Но мама важнее.
Вот тогда я окончательно поняла. Что нас нет. Нет наших отношений. Никогда и не было. Была привычка. Удобство. Бесплатная рабочая сила для семейного подряда.
В ноябре я подала на развод. Валера не удивился. Только спросил:
— Из-за дачи?
— Из-за тебя — ответила я. — Дача здесь ни при чем.
Он съехал к маме. Её удалось уговорить жить в городской квартире. Дачу законсервировали до весны. А я осталась в нашей квартире. Которая теперь стала только моей.
Иногда думаю: а что если бы тогда, в июле, я взяла лопату? Пошла копать грядки? Как всегда?
Но знаете… Не жалею. Совсем не жалею.
Потому что впервые за восемь лет я живу своей жизнью. Читаю книги по вечерам. Хожу в театр. Встречаюсь с друзьями.
А грядки… Пусть их кто-то другой копает. Кто хочет. Кому это нужно.
Мне больше не нужно.
