Мы с Андреем познакомились в автосервисе. Я привезла свою старенькую «Киа» с перегретым двигателем, а он был мастером, который осматривал мою «ласточку». Почему-то взгляд его глубоких карих глаз заставил меня забыть, что на голове творческий беспорядок, а в машине — хаос детских игрушек моего Димки. Через месяц он уже знал, что я мать-одиночка, а я — что он никогда не был женат и живёт с мамой «временно, пока квартира в ипотеке достраивается».
— Познакомишь с мамой? — спросила я, когда наши отношения перешли в серьёзную фазу.
Андрей замялся, потёр переносицу испачканной в машинном масле рукой.
— Зоя Петровна у меня… специфическая.
Зоя Петровна оказалась маленькой сухой женщиной с поджатыми губами. Она пригласила нас на чай, достала свой парадный сервиз, на котором не было ни пылинки. Ничего не сказала про Димку, хотя он вежливо протянул ей нарисованную открытку. Открытку она положила под салфетку, будто мусор какой-то.
— И давно вы… встречаетесь? — спросила она, наливая чай. Её глаза, точь-в-точь как у Андрея, только холодные, сверлили моё лицо.
— Третий месяц, мам, — ответил Андрей, положив руку на моё плечо.
— Понятно, — она поджала губы ещё сильнее, — и как же вы, Марина, справляетесь с сыном? Это ведь… обременительно для молодой женщины.
Я почувствовала, как напрягся Андрей. Димка затих на диване с принесённой книжкой.
— Мой сын — самое большое счастье в моей жизни, — ответила я спокойно, проглотив комок в горле.
Когда мы уходили, она вытерла дверную ручку салфеткой после моего прикосновения. Я сделала вид, что не заметила.
Через полгода мы с Андреем расписались. На скромной церемонии Зоя Петровна стояла с окаменевшим лицом. Когда мы обменялись кольцами, она прошептала что-то соседке. Та бросила на меня неприязненный взгляд.
В нашей однушке было тесно, но уютно. Димка полюбил Андрея, называл его «дядя Андрей», иногда просто Андрей. Я видела, как они вместе собирали конструктор, как Андрей учил его забивать гвозди, как они смеялись над глупыми шутками.
Но каждое воскресенье был ритуал — обед у Зои Петровны. Каждый раз я готовила пирог, каждый раз она «забывала» его попробовать. Каждый раз Димка получал какую-нибудь дешёвую конфету, когда племяннице Андрея доставались дорогие подарки.
В день рождения Андрея мы собрались у неё. Запах жареной курицы смешивался с запахом нафталина от старых скатертей.
— А теперь торт! — объявила Зоя Петровна, игнорируя мой чизкейк в холодильнике.
И тут Димка случайно толкнул локтем вазу. Хрустальные осколки разлетелись по ковру.
— Ты и твой выродок нам не нужны! — прошипела свекровь.
Тишина звенела громче, чем разбитая ваза.
Я застыла, чувствуя, как кровь отливает от лица. Димка стоял, прижав ладошки ко рту, глаза полны слёз. Андрей медленно поднялся.
— Мама, что ты сейчас сказала?
Зоя Петровна вздёрнула подбородок.
— Правду, Андрюша. Она залетала от какого-то хахаля, а теперь пристроилась к тебе с этим… — она махнула рукой в сторону Димки.
Андрей побелел. Одним движением он оказался рядом с Димкой, обнял его за плечи.
— Марина, забирай сына, подождите меня в машине, — его голос звучал странно спокойно.
В машине я обнимала всхлипывающего Димку. На заднем сидении валялась забытая игрушка — плюшевый медведь, подарок Андрея. «Как жить дальше?» — крутилось в голове. Стеклянная пустота внутри. Телефон разрывался от сообщений — сестра Андрея писала, что мать в истерике, что мы разрушили семейный праздник.
Андрей вышел через двадцать минут. Сел за руль молча, пальцы побелели на руле.
— Я сказал ей, что если она не извинится перед тобой и Димкой, я больше не переступлю порог её дома.
Дома мы уложили Димку, который наконец перестал всхлипывать, напоив его горячим молоком с мёдом. Андрей прилёг рядом, погладил вихрастую макушку.
— Дядя Андрей, это из-за меня, да? — прошептал мальчик.
— Нет, малыш. Бабушка просто… заболела. Есть такая болезнь — злость. Но мы с мамой тебя никогда не оставим.
На кухне, между бутылкой дешёвого вина и остатками чизкейка, мы говорили до утра. Я сказала, что понимаю — это его мать, что не хочу вставать между ними.
— Марина, — Андрей смотрел прямо, — ты и Димка — моя семья. Мама должна это принять или…
— Или?
— Или жить так, как хочет — одна, со своей ненавистью.
Утром позвонила Зоя Петровна. Её голос звучал как обычно — с металлическими нотками.
— Андрей, я даю тебе шанс. Ты можешь вернуться домой. Комната ждёт тебя. Но без них.
— Мама, я женат. У меня семья.
— Это не семья! Это подстилка с байстрюком!
Он отключил звонок на середине фразы. Его руки дрожали, когда он наливал кофе.
На работе я не могла сосредоточиться. Цифры в бухгалтерской программе плыли перед глазами. В обед позвонили из садика — Димка плакал, отказывался есть. Когда я приехала, он бросился ко мне:
— Мама, а меня заберут от вас?
Сердце сжалось.
С работы меня провожала Ленка, соседка по кабинету.
— Слушай, все свекрови — змеи подколодные, но твоя — королева кобр. Держись.
Дома пахло жареной картошкой. Андрей возился на кухне, неумело пытаясь сделать ужин. Димка помогал ему, стоя на табуретке.
— Мы тут это… готовим, — улыбнулся Андрей виновато. — Картошка немного пригорела.
Мы ели пригоревшую картошку, и я думала, что никогда не ела ничего вкуснее.
Ночью пришло сообщение от сестры Андрея: «Мать слегла с давлением. Надеюсь, ты доволен».
Андрей молча показал мне телефон.
— Поезжай, — сказала я. — Она всё-таки твоя мама.
Он вернулся поздно ночью. От него пахло лекарствами и конфликтом.
— Она поставила ультиматум. Либо возвращаюсь к ней, либо… не её сын.
Я обняла его. Он уткнулся лицом мне в плечо.
— Знаешь, — сказал он, — я никогда не думал, что придётся выбирать между матерью и женой. В фильмах это выглядит как драма. А на деле — просто больно.
Следующие недели превратились в холодную войну. Зоя Петровна обзванивала всех родственников, рассказывая, как «эта» увела её сына. Бабушки у подъезда шептались, когда я проходила мимо: «Гляди-ка, та самая». Димка в садике стал замкнутым — воспитательница шепнула мне, что кто-то из родителей при нём сказал, что «из-за таких, как он, распадаются семьи».
Андрей ходил мрачный. По ночам курил на балконе — вредная привычка, от которой, казалось, давно избавился. Я просыпалась от запаха сигарет, проникающего сквозь щель балконной двери, и лежала, уставившись в потолок. На кухонном столе — просроченные счёта за квартиру. В кошельке — последняя тысяча до зарплаты.
— Я так больше не могу, — сказал Андрей однажды вечером, когда мы сидели на кухне под тусклой лампочкой. — Поговорю с ней ещё раз.
— Не надо, — я накрыла его руку своей. — Пусть всё успокоится.
— А если не успокоится? Димка вчера спросил, ненавидит ли его бабушка за то, что он не настоящий внук.
Сердце оборвалось.
— Что ты ответил?
— Что любовь не зависит от крови. Что я люблю его как родного.
Он умолк, потом добавил тише:
— Я решил усыновить его, Марина. Официально. Если ты позволишь.
Я не смогла сдержать слёз.
На следующий день Андрей поехал к матери. Вернулся потерянный, со следами слёз.
— Она сказала, что я предал её. Что променял на первую встречную с прицепом. Что опозорил отца, — он невидяще смотрел в стену. — Знаешь, я вдруг понял, что она всегда так жила — ненавидя всех вокруг. Соседей, коллег, родственников. Папа был единственным, кто терпел. А когда он умер…
Я обняла его, чувствуя, как подрагивают плечи.
В субботу утром в дверь позвонили. На пороге стояла Зоя Петровна — в старомодном пальто, с крошечной сумочкой, сжатой в руках как оружие.
— Нам надо поговорить, — произнесла она, глядя мимо меня.
Андрея не было — ушёл с Димкой на футбол. Сердце колотилось где-то в горле, когда я впускала свекровь в квартиру.
Она осмотрелась, поджав губы. Заметила детские рисунки на холодильнике, книжки на диване, наши с Андреем фото на полке.
— Чаю? — спросила я, чтобы нарушить тишину.
— Не стоит.
Мы сидели друг напротив друга. От неё пахло старыми духами «Красная Москва» — такими же пользовалась моя бабушка.
— Вы разрушили нашу семью, — начала она.
— Не разрушила, а создала новую, — ответила я тихо. — В которой есть место и для вас, если захотите.
— Он был хорошим мальчиком. Послушным. Все матери завидовали.
— Он стал хорошим мужчиной. Заботливым. Надёжным.
Она впервые посмотрела мне в глаза:
— Чем вы его приворожили? Что он в вас нашёл?
— Спросите у него.
— Спрашивала. Говорит — любовь, — она произнесла это слово как диагноз. — Мужчины всегда путают любовь с другими вещами.
— Зоя Петровна, — я набрала воздуха, — я не собираюсь отнимать у вас сына. Но и Димку в обиду не дам. Никому.
Она смотрела на меня долго, изучающе. Потом достала из сумочки конверт.
— Здесь пятьдесят тысяч. Уходите от него. Обоим будет лучше.
Мои руки затряслись от гнева.
— Вон из моего дома.
Дверь хлопнула за Зоей Петровной. Я опустилась на пол в прихожей, прижав ладони к горящим щекам. Телефон завибрировал — сообщение от Андрея: «Димка забил гол! Едем домой, купим торт?»
Когда они вернулись, я не стала говорить про визит свекрови. Мы ели торт, смотрели мультики, Димка взахлёб рассказывал про футбол. Обычный вечер. Только внутри всё клокотало.
Ночью я рассказала Андрею. Он долго молчал, потом произнёс:
— Завтра я к ней поеду. Последний раз.
Утром проводила их — Андрея к матери, Димку в садик. На работе механически забивала цифры, думая о разговоре, который сейчас происходит в квартире свекрови. Телефон молчал.
Домой ехала в переполненной маршрутке. Рядом молодая мать с ребёнком — мальчик капризничал, она шипела: «Прекрати реветь!» Я отвернулась к окну. Завтра зарплата. Надо купить Димке зимние ботинки, перерос прошлогодние.
Андрей встретил меня у подъезда. Курил, глядя в небо.
— Как всё прошло? — спросила, чувствуя, как холодеет внутри.
— Я сказал ей, что либо она принимает нас всех, либо… теряет меня.
— И?
— Она сказала, что у неё нет сына. — Он затушил сигарету о перила. — Знаешь, когда-то в детстве она говорила, что любит меня больше всех на свете. Что только я её понимаю. А сегодня смотрела как на чужого.
В подъезде пахло жареной рыбой и сыростью. Мы поднимались пешком — лифт опять сломался.
— Может, ей просто нужно время? — я взяла его за руку.
— Возможно. Но я не могу больше разрываться, Марин. И Димка… он ни в чём не виноват.
Дома нас ждал сюрприз — сестра Андрея Светка. Сидела на кухне с Димкой, помогала лепить что-то из пластилина.
— Поговорить надо, — кивнула она Андрею.
Они ушли в комнату. Я слышала обрывки фраз: «совсем сдала», «врач сказал», «никого не слушает». Когда вышли, у Светки глаза были красные.
— Марин, я перед тобой виновата, — сказала она неожиданно. — Думала, правда, ты на брата из-за денег. А теперь вижу — он счастлив с вами. И Димка классный пацан.
Прошло три месяца. Зоя Петровна так и не позвонила. Андрей иногда проезжал мимо её дома, говорил — шторы задёрнуты, но свет горит. Жива, значит.
В марте пришло письмо от неё — на обычной бумаге, корявым почерком: «Андрей, прости старую дуру. Я так боялась остаться одна, что сама всех оттолкнула. Не простить просить прихожу, просто знай — я люблю тебя, сынок».
Он долго держал письмо, потом молча взял телефон, набрал номер.
— Мам, привет. Как ты?.. Да, получил… Мам, мы могли бы заехать в воскресенье. Втроём.
Перед визитом я нервничала как школьница. Димка крепко сжимал игрушку, которую решил подарить бабушке. Андрей казался спокойным, но я видела, как побелели костяшки пальцев на руле.
Зоя Петровна встретила нас у подъезда. Постаревшая, осунувшаяся, в стареньком платке. Когда Димка протянул ей плюшевого медведя, она взяла его двумя руками, прижала к груди.
— Спасибо, — сказала она тихо. И вдруг добавила: — Внучек.
Мы пили чай на кухне. Говорили о погоде, о работе, о садике. Неловко, с паузами. Зоя Петровна то и дело украдкой смотрела на Димку, а тот изучал её коллекцию фарфоровых слоников на полке.
— Можно посмотреть? — спросил он вдруг.
— Конечно, — она встала, бережно сняла одного, протянула ему. — Это из Риги. Твой… дедушка привёз.
Когда мы уходили, она неожиданно обняла меня. Шепнула:
— Простите меня, если сможете.
В машине Димка спросил:
— А бабушка Зоя теперь будет нас любить?
Андрей посмотрел на меня, потом на сына в зеркало заднего вида:
— Будет, малыш. По-своему, но будет.
Дома, разбирая сумку, я нашла конверт. В нём — старая фотография маленького Андрея с отцом и записка: «Они очень похожи. Димка и мой Андрюша. Может, это знак?»
Жизнь продолжалась. Не идеальная, со своими шрамами и трещинками. Но наша.
