Квартира у Алины была хоть и маленькая, но вычищенная до последнего угла. Белые стены, аккуратный серый диван, на полке десяток книг — не больше. Всё ровно, без наворотов. Даже ковёр лежал так, будто его вымеряли по линейке. Красота, удобство, но холодно. Чистота эта не грела.
Алине Петровне тридцать девять. Юрист, в крупной фирме — человек заметный, уважение коллег есть. Трижды уже награждали: «лучший адвокат месяца». Есть у неё своё жильё, машина, привычка держать лицо. Но внутри жило чувство — то ли обида, то ли усталость — на мать, на брата, а, может, на весь род сразу.
Сегодня утром она с балкона выбросила старую сушилку. Символический жест: будто сказала прежней себе — всё, хватит сушиться ради чужих прихотей.
Телефон пикнул. Мама. У матери было врождённое чутьё: если Алина чувствует себя спокойно, значит, надо срочно испортить.
— «Зайди ко мне, поговорим. Срочно. Очень нужно. Твоя мама».
Пять слов — и уже хочется лечь обратно и накрыться одеялом. Но Алина ещё держала в себе воспитанность.
Мать, Галина Ивановна, жила в старой хрущёвке. Её называли «родовое гнездо» — шутя и с досадой. С того дня, как дочь купила собственное жильё, мать не уставала отпускать шпильки: «вот в этой вашей холостяцкой берлоге».
Алина постучала в дверь — так, для приличия. Знала ведь: мать сидит в кресле, с кружкой цикория, журнал листает.
— Заходи, чего уж там, — донеслось из глубины.
— Здравствуй, мама, — Алина, как положено, чмокнула сухую щёку.
— Ты чего такая? Совсем косточки торчат. Всё свои тренажёры, чтоб никто к тебе не приставал?
— Мам, ближе к делу. Ты же сама писала — срочно.
— Борису помощь нужна, — без разгона выстрелила Галина Ивановна. — Его с работы турнули. Та девка от него сбежала. С квартирой беда, денег нет. А ты… У тебя же есть! У тебя всё есть!
— И?
— Что — и? Ты сестра! Ты машину сдашь, деньги отдашь. Квартиру твою продадим, Боря ипотеку возьмёт. Мы с тобой к нему на новоселье поедем, как люди.
Алина застыла.
— Ты это серьёзно?
— А как же! Я мать, я думаю о семье. А ты о чём думаешь? О своей йоге? Ты женщина, ты не главная. Мужчина в семье главный. А Борис — наследник!
— Наследник чего, мама? — Алина говорила тихо, но твёрдо. — Он тридцать четыре года сидит у тебя на шее. Теперь пересесть хочет ко мне. Но это не прокатит.
— Ну-ну. Всё тебе работа да карьера. А счастье твоё где? Мужика нет. Детей нет. Живёшь как…
— Осторожнее, мама, — Алина резко перебила. — Не туда пошла.
Щёки у матери запылали. Но сдавать позиции она не умела.
— Он твой брат. Кровь твоя! Ты хочешь, чтоб он под забором кончил?
— Пусть хоть там. Я его не рожала, не растила, и кормить его не собираюсь.
Галина Ивановна вскочила, закусила губу.
— Я на тебя жизнь положила! Без мужа! Ты думаешь, легко мне было?
— А для кого ты жила, мама? Для меня? Чтобы укорять, что я не умею кашу сварить? Или для Бориса, таская за него справки, когда он очередной раз влипал?
— Ты неблагодарная!
— Нет, мама. Я просто больше не твой кошелёк. Борис твой сын — вот ты о нём и заботься. А я буду жить своей жизнью.
— Ах вот как? Значит, от семьи отреклась?!
Алина встала, подошла к двери.
— Ты всегда хотела, чтобы я жила ради других. А я решила — ради себя. Прости.
— Да чтоб ты пропала! — крикнула мать. — Сгинешь в своей пустой коробке одна!
Алина захлопнула дверь. По лестнице спускалась спокойно, хотя руки дрожали. На первом этаже встретила соседа, дедушку с мешком картошки.
— Опять у вас с мамой сцена из «Отелло»? — подмигнул тот.
Алина впервые за долгое время рассмеялась:
— Скорее, «Суд Соломона». Только с московской пропиской.
У своей машины включила радио. Там как раз пела Гагарина про клетку и птицу.
— Ну вот, — усмехнулась Алина, — птичка-то вылетела.
Телефон зазвонил. Брат. На экране фото старое, с выпускного: они ещё дети, смеются одинаково. Алина нажала «отклонить» и тут же стерла номер.
Подумала:
Семья — это не те, кто родился рядом. Семья — это те, кто не предаёт.
Всё началось с того, что Алина уволилась.
Не так, как это обычно делают — тихо, с заявлением и дежурной улыбкой. Нет. Она ушла громко, с хлопаньем дверью и фразой, брошенной через плечо: «Удачи вам с вашим семейным корпоративом. Я не ваша родственница».
Восемь лет она отдала этой конторе — дольше, чем длился её единственный брак. Но после очередного разговора с матерью и звонков от брата, напоминавших не просьбы, а вымогательство, Алина поняла: пора. Надо вычищать всё — и родню, и работу, и чужие ожидания.
Первую неделю она спала. Вторую — драила окна и мыла полы. На третьей поймала себя на том, что разговаривает с холодильником. На четвёртой объявился Борис.
Выходил он при полном параде — белая рубашка, портфель в руках (Алина сразу подумала, что взял у кого-то по случаю), и улыбка до ушей, какая-то чересчур натянутая.
Позвонил сам. Алина, как ни странно, ответила — сработало воспитание, пальцы сами нажали кнопку.
— Привет, сестричка! У тебя найдётся минутка?
— Минутка-то найдётся. А вот доброты — в дефиците, — сказала Алина, отодвигая чашку кофе.
— Ты как всегда остроумна, — мягко протянул он. И она уже знала: сейчас будет очередная пакость.
Через полчаса Борис явился. Не один. С ним — дама лет пятидесяти, в строгом костюме, с портфелем и длиннющими ногтями. Риелтор, поняла Алина.
— Ну вот, — бодро начал брат. — Помнишь, ты говорила, что хотела бы продать квартиру и уехать поближе к природе?
— Никогда такого не говорила, — прищурилась Алина.
— Ну… между строк читалось, — замялся Борис. — Мы с мамой подумали: тебе в Твери или, скажем, в Ярославле будет лучше. Воздух, люди попроще. А здесь — я. Всё по-братски: обмен, тебе ещё доплата.
— По-братски — это когда ты возвращаешь сто двадцать тысяч, которые я на ремонт твоей машины отдала. В 2017 году. Забыл? А теперь ты пришёл за моей квартирой?
— Да ты же всё равно одна, — попытался улыбнуться он. — Зачем тебе столько метров?
— Я сплю по диагонали, Борис. И мне так удобно.
Риелтор кашлянула, вежливо вмешиваясь:
— Алина Петровна, просто уточняю: документы у вас в порядке? Потому что для сделки нужно согласие всех сторон…
— Каких ещё сторон? Я единственная собственница.
— Ну… — Борис почесал затылок. — Мы с мамой думали…
— Что вы уже здесь живёте?
Он замолчал.
— Может, вы уже подали в суд? Признать меня недееспособной? Или объявить квартиру «семейным имуществом»?
— Алина, ты всё утрируешь! Мы просто хотим, чтобы квартира осталась в семье.
— В семье? Эта квартира никогда вашей не была. Я её купила. Сама. За свои. Вы с мамой даже не знаете, где у меня водонагреватель стоит. А теперь вдруг — «наша». Интересно.
Риелтор заёрзала на стуле.
— Может, я потом позвоню, когда вы…
— Сидите, — спокойно сказала Алина. — Я хочу, чтобы вы это услышали. Я не продаю квартиру. Не дарю. Не меняю. Никому. Ни брату, ни матери. И если ещё раз попробуете подойти ко мне с этим шантажом, я пойду в суд. И вы, Борис, будете платить компенсацию за моральный ущерб от родства.
— Алина…
— Ещё раз сюда придёшь — вызову участкового. С протоколом.
Борис вскочил, лицо перекосилось:
— Ты ненормальная! Всё в себе копишь, всё помнишь! Из-за тебя у нас семьи нет! Мама права!
— У вас семьи никогда не было, — холодно ответила Алина. — У вас была бухгалтерия. И вы с мамой всегда были в графе «расходы».
Он хлопнул дверью так, что у риелтора дрогнули накладные ресницы.
Алина устало выдохнула:
— Простите. Вы не должны были всё это слушать.
Женщина покачала головой:
— Да ладно. У меня самой трое. Один ипотеку тянет, вторая в декрете, а третий намекает: мол, «перепиши на меня квартиру». Пока жива — не дождутся.
— И правильно, — усмехнулась Алина. — Пусть сами зарабатывают. Я же смогла.
— Вы — лучше, чем их жёны, — вздохнула дама и встала. — До свидания, Алина Петровна. И держитесь. Родственники — они как грибок: если вовремя не лечить, потом только сносить.
Когда дверь за ней закрылась, Алина подумала: «Мама ещё не сказала своего последнего слова».
И оказалась права.
Вечером позвонили в домофон. Мама. Сумка через плечо, лицо серьёзное, в руках папка.
— Ну что, Алина, — сказала с порога. — Раз ты такая самостоятельная, давай по-честному. Либо отдаёшь часть квартиры Борису, либо мы идём в суд. Докажем, что покупалась она на семейные деньги.
— Какие семейные? Вы мне ничего не дали.
— А мы скажем — давали. И кто тебе поверит? Ты одна. Без мужа. Без детей. Карьеристка. Холодная.
— Спасибо, мама. Всегда знала, что ты высокого обо мне мнения.
— Это не мнение. Это диагноз, — отрезала Галина Ивановна и положила папку на стол. — У тебя неделя.
Алина смотрела ей вслед. Сердце билось тяжело, как перед экзаменом. Но страха не было. Только ясность.
Теперь это война.
Адвокат у Алины был только один — Ирина Павловна Крутикова. Бывшая коллега, женщина умная, со стальным голосом и при этом с мягкой улыбкой. Она когда-то работала в фирме, потом ушла в частную практику: «Один клиент пришёл за разводом, да так и остался жить», — шутила она про свой карьерный разворот.
Говорила Ирина Павловна так, будто каждое её слово уже побывало в суде, выиграло дело и теперь только для приличия произносится вслух.
— Значит, ты хочешь официально зафиксировать, что мать и брат вымогают у тебя квартиру, угрожают судом и ещё и распространяют ложные сведения о праве собственности? — уточнила она, листая стопку бумаг: Алинин почтовый ящик и СМС были полны «доказательств». — И всё это систематически, с давлением?
— Да. Они уверены: раз у меня есть квартира, то и у них есть. Но ничего у них нет. Даже совести.
— Хорошо. Тогда скажи: если я вызову твою мать как свидетеля давления, ты не возражаешь?
— Не просто не возражаю. Я сама ей повестку отнесу.
Ирина Павловна усмехнулась:
— Значит, будем играть жёстко. Но с улыбкой. Как ты любишь.
Тем временем Галина Ивановна с Борисом развили бурную деятельность. За три дня они успели:
— Борис подал жалобу в администрацию, что Алина якобы живёт в квартире, «купленной на семейные деньги», и не пускает туда «собственников-родственников».
— Мать пошла к соседке, к тёте Томе — у той телевизор орёт на весь подъезд. Со слезами на глазах поведала: «дочка выгоняет нас на улицу, а Боря спит в машине».
— Алина вернулась домой и обнаружила на двери новый замок. Не её.
Вызвала слесаря, вскрыла. В прихожей — Борис. С сумкой и видом победителя.
— Я здесь прописан! — объявил он. — Ты не имеешь права меня выгонять.
— Прописан? Где? — Алина спокойно села на табурет и достала телефон. — Документы покажи. Или я сейчас полицию вызову.
— Ты что, с ума сошла?! Мы же семья! Ты меня выгонишь — мама умрёт!
— А надо было раньше думать. Ты подделал документы? Замок сменил? Это уже уголовное дело, Боря.
Он замахал руками, заголосил:
— Да поговори ты нормально! Что ты вцепилась в эту квартиру, как в спасательный круг? Ты же всё равно одна! Это же семья!
— Нет, Боря. Это не семья. Это паразитизм. Вы с мамой решили, что я ресурс. Как кран: открыл — потекло. А я тебе скажу: у крана есть вентиль.
В суде Галина Ивановна выглядела, как вдова на похоронах: чёрная водолазка, платочек наготове. Борис — в пиджаке, делал вид порядочного брата, который «всегда помогал сестре, а теперь просит справедливости».
Судья — женщина лет пятидесяти, с лицом, где каждая морщина означала опыт, — слушала их молча. Потом вызвала Алину.
Алина вышла спокойно. Документы на руках, квитанции, выписки со счёта. И флешка, на которой чётко записано, как мать с братом обсуждают: «как бы выбить у неё квартиру».
— Ваша честь, — сказала она твёрдо, — я выросла в семье, где слово «помощь» всегда означало «отдай». Где любовь измеряли квадратными метрами. Я долго терпела. Боялась — потому что мать, потому что брат. Но поняла вот что.
Судья приподняла бровь:
— И что же?
— Что иногда самые опасные люди — это твои родные. Если их вовремя не остановить, они не только сядут тебе на шею, но ещё и запишут тебя в должники за то, что ты их носишь.
Судья кивнула.
— Перерыв. Решение через два дня.
В день оглашения Борис пришёл с матерью. На Галине Ивановне — чёрный платок, будто похороны собственной совести. Алина была в белой рубашке, впервые — без чувства вины.
— Суд постановил: квартира полностью принадлежит Алине Петровне. Претензии третьих лиц необоснованны. Действия, направленные на давление, признать недобросовестными. Ответчиков обязать компенсировать расходы на юридические услуги истца. Суд окончен.
Алина повернулась к матери и брату.
— Прощайте.
— Ты уничтожила семью! — прошипела мать. — Ты предала нас. Как ты теперь жить будешь?
— С чистыми руками и тихими подъездами. Это лучше, чем с роднёй, которая меняет замки. И ещё, мама… — она посмотрела прямо в глаза. — Если сунетесь снова — я вас не только в суд, я вас в интернет выложу. Со всеми переписками. Пусть люди увидят, какие у нас семейные ценности.
Мать побледнела. Борис отвернулся.
— До свидания. Не звоните. Не приходите. Не вспоминайте. У меня больше нет родственников.
Прошло полгода. Алина устроилась в частную юридическую практику. Работа была трудная, но благодарная. Она завела кота. Поменяла замок. Иногда ей снились голоса — мама, брат, соседка. Но просыпалась она всегда с облегчением.
На Новый год поехала одна в Казань. Гуляла по зимнему городу, пила горячий глинтвейн и смотрела, как чужие семьи обнимаются и смеются.
И знаете, что она почувствовала? Ничего. Ни зависти, ни боли. Только лёгкость.
Она подняла бокал:
— За себя. И за то, что я больше не чей ресурс.
А где-то в другом городе Галина Ивановна смотрела телевизор, а Борис снова писал в интернете объявление: «Ищу женщину с жильём. Желательно без брата».
