Дождь в тот день шёл нитями, тонкими и настырными, как будто кто-то сверху решил выстирать город до скрипа. Катя несла в сумке тёплый хлеб, на дне звякали ключи от машины, и мысли шли своим привычным чередом: завтра маму отвезти к терапевту, из приёмной в аптеку, потом заехать в детский магазин — племяннику нужны тёплые колготки. Машина спасала её от бесконечных пересадок и промокших пакетов: с ней выходной был похож на выходной, а не на марш-бросок по лужам.
Поднимаясь по лестнице, она слышала голоса. В прихожей их распознала сразу: низкий, чуть глуховатый голос мужа, и звонкий голос золовки — Алёны. Та, как всегда, смеялась громче, чем уместно. Катя, не снимая куртку, прошла в кухню и застыла у двери: на столе лежали два комплекта ключей — от их квартиры и от её машины. Сверху — знакомый брелок с поцарапанной пластмасской, подаренный отцом. Рядом — зелёная папка. ПТС? Страховка? Катя вытянулась, накрыла папку ладонью и увидела — пусто. Значит, документы у неё, как всегда, в шкафу. Слава богу.
— Ты пришла вовремя, — Роман поднялся, будто готовился к официальной речи. — Мы как раз обсуждаем важный вопрос.
Алёна, откинувшись на спинку стула, улыбалась без устали:
— Вопрос жизни и смерти, Кать. Детям в школе тяжело без машины, а сад у нас — так вообще на другом конце мира.
Катя поставила на стол хлеб, вытерла ладони о полотенце, глянув на мужа. Тот избегал её взгляда: рассматривал крошку на столешнице, потом блуждал глазами по окну, как будто там была подсказка.
— Какой вопрос? — спросила Катя спокойно.
Роман вдохнул, как перед прыжком в холодную воду, и выпалил:
— Катя, я отдаю твою машину своей сестре. Ты и на автобусе поездишь, а ей надо детей в сад и школу возить, — сказал муж.
Каждое слово упало отдельно, как железные гайки на кафель. Катя не сразу поверила, что услышала правильно.
— Что значит «отдаю»? — спросила она негромко, будто боялась, что громкий голос сломает внутри что-то важное. — Ты можешь «отдавать» свои вещи. Моя машина — не вещь, которую можно унести под мышкой. И уж точно не твоя.
— Да ладно тебе, — вмешалась Алёна. — Что ты зацепилась за буквы? Вы семья. У вас всё общее. Ты на своей машине «по делам» — ну, вот и поездишь по делам на автобусе. Ничего страшного. Мне тяжелее. Мне двух тянуть — один в сад, другой в школу, и оба вечно опаздывают. А маршрутки эти, честное слово, доведут меня. Рома понимает, как помочь. А ты что? Вцепилась.
— Рома, — Катя не смотрела на золовку, только на мужа, — ты сейчас не шутил?
— Я… — он замялся, потом собрался, — я серьёзно. Мне надоел твой вечный контроль: «ключи в шкаф», «документы у меня». Ты знаешь, как сестре тяжело. Я как мужчина должен… ну… решить. Машина вам обеим нужна. Но ей — нужнее. У тебя мама, да, но ты же можешь вызвать такси. Или трамвай. Все ездят.
— «Все» — это кто? — Катя услышала, как внутри у неё что-то натянулось, как струна. — Я каждый день решаю, как распределить время между работой и домом. Я машину купила до брака, Рома. Это моя собственность. Я вожу маму, я беру на себя все очереди и больницы. Я не обязана никому объяснять, зачем мне моя машина. И не обязана дарить её твоей сестре. Ты не имеешь права распоряжаться чужим.
Алёна фыркнула:
— Вот они — «моя, моя». Мы тоже не шикуем. Это ты привыкла к удобствам, а людям, между прочим, жить надо. Разве трудно помочь семейным? Я твоя родня теперь, как-никак.
— Родня — не синоним слова «владелица», — ответила Катя. — И помощь — не «забрать и раздать».
— Ты жестокая, Кать, — Роман повёл плечом, будто скинул с него чью-то руку. — Я думал, ты поймёшь. Я уже договорился: Алёна пока берёт ключи. Не волнуйся, документы у тебя, я их не трогал. Покатается — потом придумаем, как оформить. Может, на время доверенность…
Катя шагнула к шкафу и открыла верхнюю полку. Папка была на месте. ПТС, страховка, диагностическая карта — всё аккуратно, ровно, как она разложила. Она вытащила папку и прижала к груди, словно это была не бумага, а её дыхание.
— Доверенность? — переспросила она. — На кого? На твою сестру, чтобы мою машину гоняли без меня? Чтобы штрафы приходили мне? Чтобы потом выяснять, что «привыкли», и «кто-то нацарапал»? Нет. Не будет доверенности. Не будет ключей. Не будет проката. И — не будет разговора в тоне, будто вы мне одолжение делаете, забирая моё.
Алёна поднялась, шумно отодвинув стул:
— Это ты так благодаришь? Мы к тебе с открытой душой. Я думала, у нас семья — поддержка, а ты тут законы свои читаешь. Тоже мне, королева дорог.
— Алёна, — Катя повернулась к золовке, — ты хочешь, чтобы тебе было легче. Я это понимаю. Но легче не делается чужим трудом. И чужим имуществом.
— Ну всё, — Алёна закатила глаза, — начала красивыми фразами говорить. Ром, мы зря приехали. Поехали. Эти разговоры ни о чём. Только помни, сестра с двумя детьми — не на автобусе должна трястись.
Роман надел куртку, но не ушёл. Он стоял у двери и смотрел на Катю — будто пытался поймать хоть тень сомнения на её лице. Не поймал.
— Ключи оставь на месте, — сказала Катя ровно. — Документы — у меня. Машина — во дворе. Если ещё раз кто-то попробует её забрать без меня, я позвоню в полицию.
— Да это же… — Роман растерянно улыбнулся, — ну не перегибай. Какая полиция? Мы же семья.
— Я устала это повторять, — Катя убрала папку в шкаф. — В семье тоже есть границы. Мои — здесь.
Они ушли, оставив за собой запах мокрой одежды и недосказанность, как незакрытую дверцу. Катя стояла у окна и смотрела вниз на машину. Чёрная, знакомая, с её вмятиной на бампере — память о том, как зимой скользнула к сугробу. Машина была на своём месте. Но покоя не было.
Ночью она перетащила машину в платную охраняемую стоянку у соседнего дома. Утром поставила на руль массивный замок. Записала номер вахтёра на листок, положила в кошелёк. Вечером позвонила знакомому юристу — тот коротко объяснил: «Собственность добрачная — твоя. Никаких доверенностей не давай. Если угонят — заявление. Штрафы, штрафстоянки — только на твоё имя. Если муж продолжит давить — думай о большем, не только о машине».
Алёна не сдалась. На следующий день в мессенджере появилась фотография: двое мальчишек в смешных шапках с помпонами. Подпись: «Твои принципы — это слёзы детей. Помни». Катя закрыла чат, вдохнула и положила телефон экраном вниз. Через полчаса пришло голосовое сообщение. Голос Алёны резал слух:
— Значит так, дорогая. Я рассчитывала на тебя. А ты показала своё истинное лицо: злой человек. Ну ничего, жизнь — бумеранг. Посмотрим, как ты запоёшь, когда попросишь у меня что-то. Только не приходи. Я сказала Роме, что в вашу квартиру ни ногой. Он мучается — из-за твоей жадности.
Катя стерла сообщение. Разговоры «за спиной» её не интересовали. Её интересовало одно: чтобы утром она могла завести машину и отвезти маму к врачу.
Через два дня, когда она, завернувшись в шарф, шла к стоянке, у ворот столкнулась с Романом. Он торопился, дыхание шло паром, на лице — виноватость и злость, перемешанные в один цвет.
— Ты что делаешь? — спросил он с порога. — Это что? Заборы, замки? Ты совсем? Мы же договорились нормально разговаривать.
— Мы договорились? — удивилась Катя. — Я просила не трогать мою машину. В ответ услышала, что «отдаю своей сестре». Это так выглядит «нормально»?
— Ладно, — Роман махнул рукой, — не отдаю. Но дай хоть поездить Алёне неделю. Пока она с учебниками разберётся. Ну пожалуйста. Как человек.
— Как человек, — повторила Катя, — я не обязана отдавать своё. Пожалуйста, не проси ещё раз.
Он сжал губы так, что побелели края. Развернулся и ушёл, не попрощавшись.
Вечером пришла свекровь. Не позвонила. Просто стояла под дверью и звонила в звонок, пока Катя не открыла. Лицо у Лидии Петровны было деловым, как всегда, когда она несёт «правильные мысли».
— Катерина, — сказала она, оглядывая прихожую, — зачем вам эта машина? Вы же женщина разумная. У вас мама — ей надо дома сидеть, а не ездить. Сестре Роминой тяжело, мы с ней обсуждали. Машина должна работать на семью, а не стоять под вашим окошком. И больше не закрывайте её на все свои замки. Это смешно.
— Лидия Петровна, — Катя держалась ровно, — это моя машина. Давайте договоримся: вы в разговоры про моё имущество не вмешиваетесь. Про квартиры мы уже разговаривали — и там я тоже сказала «нет». Мне не надо «правильные» мысли, мне нужно своё.
— Привереда, — свекровь сжала губы. — Вот и живите одна со своей железякой. Пойдём, Рома, — крикнула она в сторону лифта, — не порть себе жизнь рядом с этой… — она не договорила, но слово повисло в воздухе, плохо пахнущее.
С того вечера в доме стало тихо не из-за мира, а из-за паузы. Роман ночевал то дома, то у матери. Алёна дарила новые аллюзии в общих чатах: «Некоторые женщины — звери, им бы камень прижать — и то мало». Подруги качали головой: «Катя, не обращай внимания». Коллега тихо сказала: «Держись».
Развязка пришла в будний день, самый обычный с виду. Катя вернулась с работы, поставила сумку, заварила чай и открыла шкаф — взять папку с квитанциями, чтобы оплатить коммунальные. Папки не было. Полка пустая, натёртая, будто по ней кто-то стёр ей память. Сердце ухнуло. Она обошла квартиру, перебрала все полки, заглянула под постель, в шкаф с полотенцами. Ничего.
Она позвонила Роману.
— Где папка? — спросила без вступлений. — С документами на машину.
— Какая папка? — голос у него был осторожный.
— Ты прекрасно знаешь — какая. ПТС, страховка, всё. Она исчезла.
— Может, ты переложила? — в его голосе появилось знакомое раздражённое «опять ты». — Я не трогал. С чего ты взяла?
— Потому что только ты мог открыть шкаф. Лидия Петровна ключи от квартиры вчера у тебя брала? Брала. Чтобы полить цветы? Конечно. А руки у неё — на все шкафы. Верни папку.
— Ты заколебала своими обвинениями, — взорвался он. — Если так нужна — купи новую. Ну, восстанови. Что ты как… — он оборвал.
Катя закрыла глаза и медленно вдохнула. Внутри стало так тихо, что она услышала, как тикают часы у соседей.
— Хорошо, — сказала она ровно. — Тогда слушай: сейчас я подаю заявление в полицию о неправомерном завладении документами. И — заявление о разводе. Я устала. Я не собираюсь жить с людьми, которые считают, что моё — их, а «их» — только их.
— Катя, подожди, — он попытался смягчить голос, — давай не горячиться. Подумаем…
— Я думала, — ответила она. — Очень долго. Теперь буду действовать.
Она повесила трубку, взяла паспорт, пошла в отделение. Там пахло пылью и краской, на стенах висели таблички с номерами кабинетов. Дежурный выслушал, предложил написать объяснение. Катя написала всё, как было: «без моего согласия», «имели доступ к квартире», «документы на машину исчезли». Потом поехала к знакомому мастеру, заказала дубликат ключа, поставила ещё один механический замок на коробку передач. Ночевала плохо — но во дворе машина стояла, как солдат на посту.
На следующий день она подала в суд заявление о расторжении брака. Бумаги взяла минимальные: свой паспорт, свидетельство о регистрации, документы на квартиру и — копию ПТС, которая, к счастью, лежала у мамы в альбоме с фотографиями (вещь, которую она сделала когда-то «на всякий случай»). Суд назначили через месяц.
Алёна не переставала. Она встретила Катю у подъезда, когда та возвращалась с пакетом молока.
— Ну что, довольна? — голос её был громким, чтобы слышали соседи. — Машину себе оставила. Детей моих обрекла на автобус. Ты гордиться будешь этим? Или как?
— Я буду гордиться, что защитила своё, — сказала Катя. — И перестаньте играть на детях. Это некрасиво.
— Некрасиво — это то, что ты делаешь с моим братом, — прошипела Алёна. — Девки вроде тебя всегда так: сначала приватизируют, потом «не трожь». Ничего, мы ещё посмотрим, как ты одна засвистишь.
— Посмотрим, — ответила Катя, не вступая в длинный спор, и поднялась по лестнице.
Свекровь мстила по-своему: в общих семейных разговорах делала вид, что Кати нет, и говорила о ней в третьем лице: «Она решила», «Она подала». Роман вёл себя, как мальчик, который сам разбил окно, но прислушивается — нельзя ли сказать, что виноват ветер: то писал «давай попробуем ещё раз», то «мама болеет, не нервируй её», то «ты слишком принципиальная». Катя отвечала коротко, без обид и упрёков. Она знала: никакие длинные сообщения не заменят решения.
В суд он явился с мамой. Лидия Петровна говорила с порога: «Мы за сохранение семьи». Судья терпеливо просила говорить по существу. Роман мялся, путал слова, говорил общими местами: «Мы же могли…», «это не подумав…». Катя сказала: «Я приняла решение. Добрачная квартира — моя. Машина — моя. У нас разные взгляды на границы. Мы друг друга не слышим. Я не вижу, как мы будем жить дальше».
Суд развёл их без лишних вопросов. На вопрос о разделе имущества Роман пожимал плечами — делить было нечего: всё крупное — до брака Кати, остальное — покупалось понемногу и не стоило затевать витрины. Судья выдала решение, бумага была шуршащей и лёгкой. Катя вышла из здания, вдохнула холодный воздух и почувствовала, что шаги стали ровнее.
Через неделю ей вернули из полиции папку с документами — их якобы «нашли» в подъезде на подоконнике. Катя прошла пальцами по знакомым листкам — липкий неприятный осадок в душе от этого «нашли» остался, но страх ушёл. Она спрятала ПТС и полис в сейф у мамы, оставив дома только копии. Ключи все были у неё. Машина стояла там, где она её оставила — на платной стоянке, спокойно под грозовым небом.
Алёна не сдавалась до конца. Однажды зимой, когда снег скрипел под ботинками, Катя увидела её у магазина. Золовка стояла, сжав руки в рукава, и бросила в сторону Кати громко, чтобы слышали люди:
— Видали? У кого сердце каменное — у той и машина остаётся. Детям уже привыкнуть пришлось, спасибо ей.
— Алёна, — спокойно сказала Катя, — хватит. Я — не кошелёк, из которого вырвали купюру. И не колодец, из которого можно брать, когда хочется. В следующий раз не оскорбляйте меня при людях. Это на вас плохо говорит, не на мне.
Золовка фыркнула и ушла, громко скрипя снегом.
Потом всё стало обычным. Не сразу — через неделю, через две. Катя проснулась в одно утро и поняла, что тишина в квартире — не натянутая, как струна, а простая, как чистая скатерть. Она сварила кашу, позвонила маме, уточнила время приёма у кардиолога. Села за руль. Машина завелась с пол-оборота, как хорошая привычка. Катя поехала по знакомым улицам, впуская в салон радио тихо, чтобы не мешало думать. На светофоре она поймала своё отражение в зеркале — у неё были спокойные глаза.
У поликлиники она остановилась у крыльца и увидела, как из дверей выходит её мама — в шерстяном пальто, с вязаной шапкой, похожей на маленький домик. Катя взяла у неё сумку, подала руку, помогла сесть в машину.
— Как ты? — спросила мама.
— По-разному, — улыбнулась Катя. — Но теперь — ровнее.
— Слава богу, — сказала мама, — ровнее — это главное.
Они поехали медленно, чтобы не терять из виду автобус, в котором всегда в этот час ехала половина района. На перекрёстке Катя увидела Алёну — та стояла на остановке с детьми, которые смеялись над чем-то своим. Взгляд на секунду встретился. Алёна отвернулась. Катя вздохнула — не от злости, а от того самого чувства: жизнь идёт, у каждого — своя. Машина мягко взяла поворот. Впереди была аптека, потом магазин, потом тёплая кухня с супом на плите. И дорога — её дорога, без чужих рук на руле.
