Тишина в их нижегородской квартире была особенной, густой, как застоявшаяся вода в старом пруду. Она обволакивала мебель из девяностых, впитывалась в выцветшие обои с невнятным узором, оседала на книжных полках, где Достоевский соседствовал с инструкцией к микроволновке. Марина, в свои пятьдесят четыре, научилась в этой тишине плавать, не делая лишних движений. Она была библиотекарем в областной библиотеке имени Ленина, и тишина была ее профессиональной средой обитания. Но дома она ощущалась иначе. Здесь это было не спокойствие, а отсутствие звука, вакуум на месте несказанных слов.
Игорь, ее муж, вносил в эту тишину единственное разнообразие – звук щелкающих кнопок на пульте от телевизора. Он сидел в своем любимом кресле, которое уже приняло форму его тела, и путешествовал по каналам. Новости, спорт, какой-то сериал про бандитов, снова новости. Его лицо, когда-то казавшееся Марине волевым и мужественным, оплыло, приобрело недовольное, брезгливое выражение, словно весь мир задолжал ему что-то очень важное.
– Мариш, чаю сделаешь? – не оборачиваясь, бросил он. Не вопрос, а приказ, обернутый в подобие ласкового сокращения имени.
Марина молча встала с дивана, где пыталась читать новый роман, привезенный подругой из Москвы. Буквы расплывались. Она уже давно не могла сосредоточиться на чтении дома. Мысли вязли в той же бытовой тине, что и вся ее жизнь. Она прошла на кухню, маленькую, но до блеска вычищенную. Ее царство. Здесь она была полновластной хозяйкой. Идеальный порядок в шкафчиках, накрахмаленные вафельные полотенца, фиалки на подоконнике. Игорь никогда не замечал этих фиалок. Для него они были просто «какими-то цветами». А для Марины – целым миром. Она знала по имени каждый сорт: «Зима Улыбается», «Голубой Дракон», «Птица Счастья». Они были ее молчаливыми собеседниками.
Она поставила чайник. За окном сгущались декабрьские сумерки, ложась синей акварелью на заснеженные крыши старого города. Скоро Новый год. А перед ним – тридцатипятилетняя годовщина свадьбы ее родителей. Они жили в маленьком городке под Арзамасом, простые, светлые люди, пронесшие свою любовь через все невзгоды. Мама вчера звонила, щебетала в трубку:
– Мариночка, мы с отцом тебе подарочек приготовили! На юбилей наш приедете, тогда и вручим. Тебе понравится, вот увидишь!
Марина улыбнулась воспоминанию. Родительские подарки всегда были трогательными и немного наивными: теплый пуховый платок, набор красивых кастрюль, однажды – путевка в санаторий в Ессентуках, куда она так и не поехала, потому что у Игоря «ломило спину» и он не хотел оставаться один. Что же они придумали на этот раз?
Чайник засвистел, вырывая ее из раздумий. Она заварила черный чай с бергамотом, любимый Игоря, налила в его массивную кружку с надписью «Настоящему мужчине» и отнесла в комнату. Он даже не кивнул. Его внимание было приковано к экрану, где какой-то депутат с жаром доказывал необходимость повышения чего-то там.
– Сахар забыла, – буркнул Игорь, не отрывая взгляда.
Марина вернулась на кухню, принесла сахарницу. Поставила на столик рядом с креслом. Он зачерпнул две ложки, размешал, звякнув о стенки так, будто хотел ее разбить. Этот звук был для Марины привычным саундтреком их вечеров. Звук раздражения. Он был всем недоволен: правительством, начальством на заводе, где он работал инженером, погодой, качеством колбасы. И ею, Мариной, он тоже был недоволен. Он не говорил этого прямо, но она чувствовала это в каждом его жесте, в каждом слове. Она была недостаточно расторопной, недостаточно экономной, недостаточно молчаливой. Или, наоборот, слишком молчаливой. Он так и не определился.
На выходных они поехали к ее родителям. Дорога заняла два часа. Игорь всю дорогу ворчал про плохие дороги и расход бензина. Марина смотрела в окно на заснеженные поля и деревни, и ей казалось, что она едет не к родителям, а в какое-то другое, давно забытое измерение, где люди умеют радоваться простым вещам.
Родители встретили их на пороге своего маленького, но уютного домика. Пахло пирогами и деревом. Отец, Николай Петрович, крепкий, несмотря на свои семьдесят пять, обнял ее так, что хрустнули кости. Мама, Антонина Ивановна, засуетилась, защебетала, усаживая их за стол. Игорь тут же принял вид важного гостя из города, снизошедшего до провинциальных родственников.
– Ну, как вы тут, в своей деревне? – спросил он, оглядывая скромную обстановку.
– Живем, Игорек, не жалуемся, – улыбнулся отец. – Главное, душа на месте.
После обеда, когда Игорь вышел во двор «подышать воздухом» (на самом деле – покурить подальше от неодобрительного взгляда тещи), родители переглянулись. Мама вынесла из другой комнаты большую картонную коробку.
– Ну, дочка, с юбилеем нас! А это – тебе. Мы давно копили.
Марина с замиранием сердца открыла коробку. Внутри, на шуршащей папиросной бумаге, лежала шуба. Невероятная. Из серебристой, переливающейся норки, с аккуратным воротничком-стойкой. Она была легкой, как пух. Марина ахнула. Она никогда в жизни не видела такой красоты вблизи, а уж тем более не думала, что будет обладать ею.
– Мама, папа… Зачем? Это же так дорого…
– А для кого нам еще стараться? – прослезилась мама. – Ты у нас одна. Носи, доченька, на здоровье. Ты у нас красавица, тебе пойдет.
Марина осторожно достала шубу. Мех был нежным, шелковистым. Она накинула ее на плечи. Шуба села идеально, словно была сшита специально для нее. Она подошла к старому зеркалу в потрескавшейся раме. Из зеркала на нее смотрела другая женщина. Не замученная бытом пятидесятичетырехлетняя библиотекарша, а статная, красивая дама. Глаза блестели. На щеках проступил румянец.
– Правда, Коля, погляди, какая царица! – всплеснула руками мама.
Отец стоял, прислонившись к печке, и молча улыбался, с такой нежностью глядя на дочь, что у Марины защемило сердце. В этот момент она почувствовала себя не просто женщиной, а любимой, драгоценной дочерью. Это ощущение было почти забытым.
В этот момент в дом вернулся Игорь. Он замер на пороге, его взгляд впился в шубу. Лицо его медленно каменело. Радости на нем не было и в помине. Было что-то другое – смесь удивления, зависти и… расчета.
– Это что еще такое? – спросил он ледяным тоном.
– Это нам с отцом подарок, – растерянно улыбнулась Марина. – То есть, им, а они – мне…
– Норка? Настоящая? – он подошел ближе, бесцеремонно оттянул полу, вглядываясь в мех. – Ничего себе. Откуда деньжищи, пенсионеры?
– Копили, зятек, копили, – сухо ответил отец, его улыбка исчезла. – Для дочки не жалко.
Игорь промолчал. Всю обратную дорогу он не проронил ни слова. Он вел машину, уставившись на дорогу, и желваки ходили на его щеках. Марина сидела рядом, и радость от подарка медленно улетучивалась, сменяясь привычной, сосущей тревогой. Шуба, аккуратно сложенная, лежала в коробке на заднем сиденье. Казалось, она излучает не тепло, а какую-то угрозу.
Дома, когда они вошли в квартиру, молчание стало невыносимым. Марина начала разбирать сумки с деревенскими соленьями. Игорь прошел в комнату, потом вернулся. Он встал в дверях кухни, скрестив руки на груди.
– Значит так, – начал он ровным, безэмоциональным голосом, который всегда предвещал бурю. – Раз уж твои родители такие богатеи, что шубами разбрасываются, то будет справедливо.
Марина замерла с банкой огурцов в руках.
– О чем ты?
– Эта шуба для моей матери, – потребовал он. – У нее скоро юбилей, семьдесят лет. Она всю жизнь на севере проработала, здоровье оставила. Заслужила. А ты в своей библиотеке и в старом пальто не замерзнешь.
Мир качнулся. Марина смотрела на него, и не могла поверить своим ушам. Она открыла рот, но звук не шел. В голове билась одна мысль: «Он не шутит. Он серьезно».
– Игорь… ты… ты в своем уме? Это подарок. Мне. От моих родителей.
– И что? – он пожал плечами. – Твои родители, мои родители – какая разница? Мы семья. А моя мать старше и больше нуждается. Светлане Анатольевне будет приятно. Я скажу, что это мы с тобой ей подарили. Будешь хорошей невесткой.
– Я не отдам шубу, – прошептала Марина. Слова дались ей с трудом, словно она выдавливала из себя осколки стекла.
– Что? – Игорь нахмурился, будто не расслышал. – Не понял.
– Я. Не. Отдам. Шубу, – повторила она громче, сама удивляясь своему голосу. В нем появились металлические нотки.
Лицо Игоря исказилось. Он привык, что она уступает всегда и во всем. Когда он решил, что им не нужен отпуск на море, а лучше купить новый телевизор. Когда он настоял, чтобы их единственная дочь Даша поступала не на филологический, как она мечтала, а на экономический в Москву, потому что это «перспективнее». Когда он запретил ей ходить на встречи с подругами, потому что «нечего там языками чесать». Она уступала, чтобы сохранить мир. Она думала, что это называется мудростью.
– Ах, ты так? – прошипел он. – Шубу тебе жалко для моей матери? Жадная стала на старости лет? Или возомнила о себе невесть что? Царица нашлась! Сними корону, не жмет? Простая библиотекарша в норковой шубе, не смеши людей!
Он развернулся и ушел в комнату, хлопнув дверью так, что зазвенела посуда в серванте.
Марина осталась стоять посреди кухни. Банка с огурцами выскользнула из ослабевших рук и с глухим стуком упала на линолеум. Но она даже не вздрогнула. Она смотрела на закрытую дверь и впервые за тридцать лет их совместной жизни видела не своего мужа, а чужого, злого и жадного человека. Он не просто хотел отнять у нее вещь. Он хотел отнять у нее радость. Отнять право чувствовать себя красивой. Отнять подарок ее родителей, символ их любви. Он хотел растоптать этот маленький островок ее счастья, как окурок на асфальте.
Ночью она не спала. Игорь демонстративно лег на диване в большой комнате. Марина лежала в их супружеской постели одна и смотрела в потолок, на котором плясали отсветы уличных фонарей. Воспоминания нахлынули волнами.
Вот они молодые, студенты. Он читает ей стихи, обещает увезти ее в Ленинград, гулять по набережным белыми ночами. Где эти обещания? Вместо Ленинграда – ежегодные поездки на дачу в шесть соток, где нужно было полоть грядки для его матери.
Вот родилась Даша. Он был так горд. Но всю заботу свалил на Марину. «Ты же женщина, ты лучше знаешь». Он приходил с работы и ложился на диван с газетой, а она до ночи качала дочку, стирала пеленки, готовила.
Вот он получает повышение. Они покупают эту квартиру в ипотеку. Десять лет она экономила на всем. Штопала колготки, перелицовывала старые платья, покупала самые дешевые продукты. А он, приходя домой, говорил: «Что-то ужин у нас сегодня опять скромный».
Сколько раз она оправдывала его? Устал на работе. Нервничает. Характер такой. Мужчина, добытчик. А она кто? Просто библиотекарша. Ее зарплата – так, на булавки. Он всегда это подчеркивал. «Что ты можешь понимать в жизни, ты же целыми днями только пыль с книг сдуваешь». Он обесценивал ее, ее труд, ее мир. А она позволяла. Она сама поверила, что ничего не стоит.
А шуба… Эта шуба, подаренная родителями, вдруг стала мерилом всего. Она как рентген просветила их жизнь, и на снимке проступила уродливая, застарелая опухоль ее унижения.
Утром она встала разбитая, но с какой-то новой, холодной решимостью внутри. Она позвонила на работу и взяла отгул. Потом набрала номер своей лучшей подруги, Раисы. Раиса, бойкая, громкоголосая вдова, работавшая начальником почтового отделения, была ее полной противоположностью.
– Рай, привет. Можешь говорить?
– Марин, для тебя всегда могу! Что стряслось? Голос у тебя, как будто ты покойника из библиотеки выносишь.
Марина, всхлипывая, рассказала ей вчерашнюю историю. В трубке повисло молчание.
– Рай? Ты здесь?
– Я здесь, – ответила Раиса звенящим от ярости шепотом. – Я просто слова подбираю, чтобы без мата. Марин, скажи мне честно, ты совсем сдурела? Он тебя за ветошь держит, за предмет мебели! А ты терпишь! Какая мать? Он просто удавиться готов от зависти, что у тебя появилось что-то красивое, что-то ТВОЕ! Он хочет это отнять и унизить тебя в очередной раз!
– Но мы же столько лет вместе…
– И что?! Это индульгенция на скотство? Марин, проснись! Тебе пятьдесят четыре, а не девяносто! Ты еще жить и жить! Он же тебя в могилу вгонит своим эгоизмом. Что ты собираешься делать?
– Я не знаю… – прошептала Марина.
– Так, слушай меня. Никаких «не знаю». Шубу ты не отдаешь. Это не обсуждается. Это твой Рубикон. Отдашь шубу – значит, согласишься, что ты ноль без палочки. Поняла?
– Поняла…
– А дальше видно будет. Держись, подруга. Если что, звони в любое время. И помни: ты не вещь. Ты женщина. Красивая. И шуба тебе к лицу.
Разговор с Раисой подействовал как ушат холодной воды. «Твой Рубикон». Да, это был он.
Игорь тоже взял на работе выходной. Он ходил по квартире, как тигр в клетке, и молчал. Это было его излюбленное оружие – молчаливый бойкот. Он рассчитывал, что она не выдержит, придет, начнет извиняться, предлагать компромиссы. Но Марина тоже молчала. Она занималась своими делами: поливала фиалки, перебирала книги. Внешне она была спокойна, но внутри все вибрировало от напряжения.
К вечеру он не выдержал.
– Я позвонил матери, – бросил он, стоя в дверях. – Поздравил с наступающим. Сказал, что у нас для нее есть шикарный подарок.
Марина медленно повернулась к нему.
– И что она ответила?
– Она была счастлива, – с вызовом сказал Игорь. – Плакала в трубку. Говорит, никогда в жизни ей таких подарков не делали.
Это был удар ниже пояса. Он втянул в свою грязную игру самого близкого ему человека, выставив ее, Марину, будущей виновницей материнского разочарования.
– Ты подлец, Игорь, – тихо сказала она.
– Это я подлец? – взвился он. – Это ты эгоистка! Жалкая тряпка тебе дороже, чем счастье матери!
– Эта «жалкая тряпка» – подарок моих родителей! Это их любовь ко мне! А ты хочешь ее растоптать и вытереть об нее ноги!
– Хватит патетики! – рявкнул он. – Я муж, я глава семьи! И я решил, что так будет правильно! Юбилей у матери через три дня. Шуба должна быть у нее. Точка.
Он ушел, снова хлопнув дверью. А Марина поняла, что точки не будет. Будет война.
На следующий день позвонила Даша из Москвы.
– Мам, привет! Как дела? Что-то у тебя голос странный. Папа трубку не берет. Вы поссорились?
Марина не хотела втягивать дочь, но напряжение было слишком велико, и она выложила все как на духу. Даша долго молчала.
– Мам… – наконец сказала она тихо, но твердо. – А ты себя вообще любишь?
Этот простой вопрос ударил Марину сильнее, чем все оскорбления Игоря. Она задумалась. А правда, любит ли она себя? Или она любит только его, их семью, их общий быт, их прошлое?
– Я не знаю, Дашенька…
– Вот в этом-то и проблема. Ты всю жизнь жила для папы, для меня, для бабушек. А для себя когда? Папа, конечно, не прав. Он ведет себя как… Ну, ты поняла. Но он так себя ведет, потому что ты ему позволяешь. Всегда позволяла. Мам, эта шуба – это просто вещь. Но сейчас это как лакмусовая бумажка. Пожалуйста, не уступай. Ради себя.
– А если он… уйдет? – со страхом выдохнула Марина.
– Мам, а ты хочешь жить с человеком, который готов уйти от тебя из-за шубы? Который ставит вещь выше тебя? Подумай об этом. Я тебя очень люблю. И я на твоей стороне. Всегда.
Марина положила трубку и заплакала. Но это были уже не слезы обиды и бессилия. Это были слезы прозрения. Ее маленькая девочка, ее Даша, оказалась мудрее и сильнее ее.
Настал день юбилея свекрови. Игорь с утра не разговаривал с ней, только бросал злобные взгляды. Он оделся в свой лучший костюм, побрызгался одеколоном, который Марина подарила ему на прошлый Новый год. Он ждал.
– Ну? Ты несешь шубу? Мы опаздываем.
Марина вышла из спальни. На ней было ее лучшее, скромное темно-синее платье. В руках – подарочный пакет из книжного магазина.
– Я не отдам шубу, Игорь. Я тебе уже говорила.
– Я не спрашиваю. Я требую.
– А я отказываю. Можешь передать Светлане Анатольевне вот это. – Она протянула ему пакет. – Здесь полное собрание сочинений Чехова в хорошем издании. Она любит Чехова.
Игорь посмотрел на пакет, потом на нее. Его лицо побагровело.
– Ты… ты издеваешься?
– Нет. Я просто больше не позволю себя унижать.
– Ах, так! – заорал он. – Ну и оставайся здесь со своей шкурой! А я матери скажу, что ее невестка – жадная, злая тварь, которая пожалела для нее подарка! Посмотрим, как ты потом будешь людям в глаза смотреть!
Он выскочил из квартиры, и входная дверь содрогнулась от удара.
Марина осталась одна. Тишина больше не была гнетущей. Она была… свободной. Она прошла в спальню, открыла шкаф и достала коробку. Накинула шубу на плечи. Подошла к зеркалу. Та же статная, красивая женщина смотрела на нее. Но теперь в ее глазах была не только радость, но и сила.
Она оделась, вышла на улицу и пошла, куда глаза глядят. Морозный воздух обжигал щеки. Снег хрустел под сапогами. Она шла по набережной Федоровского, откуда открывался потрясающий вид на Стрелку, на слияние Оки и Волги. Город лежал перед ней, огромный, заснеженный, прекрасный.
Она не знала, что будет дальше. Вернется ли Игорь? А если вернется, смогут ли они жить вместе? А если не вернется? Страх все еще сидел где-то глубоко внутри, но он больше не парализовывал. Его перекрывало другое, новое чувство – чувство собственного достоинства.
Вечером Игорь не вернулся. Марина позвонила Раисе.
– Ну что, герой? – бодро спросила та.
– Он ушел к матери. Наговорил ей, наверное…
– И пусть! Правда все равно вылезет. Ты как?
– Я… нормально, Рай. Странно, но я чувствую облегчение.
– Вот! Это называется кислород! Ты начала дышать! Слушай, давай я к тебе приеду? Винца прихвачу, курочку запеченную. Отметим твой первый день свободы!
– Приезжай, – улыбнулась Марина.
Они сидели на кухне до полуночи. Пили терпкое красное вино, ели курицу, говорили обо всем. Раиса рассказывала смешные истории с почты, Марина – о забавных читателях в библиотеке. Она давно так не смеялась.
На следующий день Игорь пришел. Тихий, мрачный. Не извинялся. Просто начал жить, как будто ничего не было. Но что-то сломалось безвозвратно. Они стали соседями в одной квартире. Он больше не командовал ею, но и не замечал. Он ел то, что она готовила, молча смотрел свой телевизор и спал на диване.
А Марина начала жить. Она записалась на курсы итальянского языка, о которых мечтала со студенчества. Она стала ходить в театр с Раисой. Она купила себе новые сапоги и красивую сумочку. Она начала улыбаться своему отражению в зеркале.
Как-то раз, придя с работы, она увидела в своей комнате Игоря. Он стоял перед шкафом и держал в руках ее шубу. Он гладил мех, и плечи его подрагивали.
– Она бы ей так пошла, – глухо сказал он, не оборачиваясь. – Она всю жизнь в телогрейке проходила…
Марина подошла и встала рядом.
– Мне жаль твою маму, Игорь. Правда, жаль. Но отдать ей эту шубу означало бы предать себя. И моих родителей. Ты можешь этого не понимать, но это так.
Он молча повесил шубу на место и вышел.
Прошло несколько месяцев. Наступила весна. В один из апрельских вечеров, когда Марина вернулась с занятий по итальянскому, Игоря не было дома. На кухонном столе лежал ключ и записка. «Я ухожу. Не могу так больше. Квартира остается тебе и Даше. Прощай».
Марина села за стол и долго смотрела на записку. Не было ни слез, ни паники. Только тихая грусть и… покой. Она взяла телефон и набрала номер Даши.
– Даш, привет. Папа ушел.
В трубке помолчали.
– Ты как, мам?
– Я в порядке, дочка. Абсолютно в порядке.
Тем же вечером, убирая в шкафу, она наткнулась на коробку с шубой. Она достала ее. Зима кончилась, но она все равно накинула ее на плечи. Мех был все таким же нежным. Она подошла к окну. За окном распускались почки на деревьях, пахло влажной землей и новой жизнью. Она посмотрела на свое отражение в темном стекле. На нее смотрела свободная женщина. Немного уставшая, немного грустная, но свободная. И она точно знала, что в пятьдесят четыре жизнь не кончается. Она только начинается. И в этой новой жизни она сама будет решать, какие подарки принимать, а от каких отказываться. И главную ценность – саму себя – она больше никому не отдаст. Никогда.
