Катя поставила чайник и, пока он гудел, прислонилась плечом к прохладному косяку. Вечер тянулся лениво: из окна слышались голоса ребят со двора, кто-то катал мяч и спорил, чья очередь стоять на воротах. На подоконнике пахла мята в кружке, рядом сохли на батарее выстиранные кухонные полотенца, а на столе лежала тетрадь с примерами — Антон ускользнул во двор, обещав дорешать перед сном. Квартира — её, маленькая, с узкой прихожей и балконом, где уместился складной столик и два стула, — стала за последние годы крепостью. Пусть стены тонкие, зато тишина своя, и порядок — тоже.
Телефон завибрировал, подсветив в сумерках кухню. На экране высветилось знакомое имя — «Валентина Петровна». Катя замялась. С тех пор, как они с Сергеем развелись, бывшая свекровь звонила редко, но всегда с каким-то поручением: то «срочно поговорить с Серёжей, он меня не слушает», то «переслать фотографию Антона в садик», хотя Антон в сад ходил много лет назад. Катя вздохнула и провела пальцем по экрану.
— Катя, привет. Лера, жена Серёжи, слегла. Врачи говорят — надо оперировать, и быстро. Ты же понимаешь. Сумма очень большая.
— Валентина Петровна, пожалуйста, скажите, что от меня вам нужно, — сказала она спокойно.
— Ой, вредная какая. Ладно, буду краткой. Катя, новой жене моего сына нужна операция. Продай свою квартиру и отправь нам деньги, раньше же семьёй были, — сказала свекровь по телефону.
Катя машинально убавила звук чайника и крепче взяла телефон. На секунду ей показалось, что она не расслышала. Потом поняла: расслышала слишком хорошо.
— Чего молчишь? — продолжила свекровь. — У тебя квартира, которую ты после развода себе оставила. Продай. Живи пока у своей матери. А нам деньги отправь. Мы же не чужие, раньше семьёй были. И вообще — у тебя работа, ты держишься, а Лерочка не сможет, ей после операции долго нельзя работать. Помоги, Катя. Это же благородно.
Чайник выключился сам, глухо щёлкнул. Катя села на стул, придерживая телефон плечом, чтобы освободить руки. Она достала из шкафчика две чашки: одну — себе, другую — на автомате, как делала много лет, когда по вечерам они с Сергеем пили чай и спорили о том, чьи кружки удобнее. Вторая теперь стояла для гостей, редких, как дождь в июле.
— Валентина Петровна, — произнесла Катя, вымеряя слова, — вы позвонили мне и предложили продать мою квартиру, чтобы помочь вашему сыну и его жене. Правильно?
— Я же не чужое прошу! — поспешила свекровь. — Антон — наш внук, Серёжа — твой бывший муж, мы столько лет вместе жили. Ты сама говорила, что кровные не чужие. А теперь вот проверить, на деле ли. Ты же женщина добрая, на тебя всегда можно было положиться. Ну чем тебе квартира? В тесноте да не в обиде, поживёте с мамой. А нам деньги — как воздух.
Катя перелила кипяток в чашку, бросила в воду веточку мяты. Поняла, что в животе поднимается знакомая волна — не злость и не страх, а крепкая воля сказать «нет» так, чтобы её услышали.
— Для меня эта квартира — дом, — сказала она. — И я не буду её продавать. Мне жаль Леру, правда. Если могу помочь советом — помогу, подскажу, где искать квоту, каким врачам писать, где брать рассрочку. Но деньгами — нет. Тем более ценой квартиры.
— Ты что, каменная? — вспыхнула свекровь. — Раньше ты такая не была. Я помню, как ты изнашивалась, лишь бы всем угодить. А сейчас что? Серёжа был тебе родным. Я мать, я прошу за него. Ты ведь умная, понимаешь, что квартира — это дело наживное, а здоровье — нет.
— Квартира наживная, — согласилась Катя, — поэтому я на неё наживала много лет. С Антоном на руках, с твоим сыном, который тогда «временно» не работал, а потом совсем ушёл из семьи. Я наживала каждый месяц. И я не должна отдавать это, потому что «раньше мы были семьёй». Раньше — были. Теперь — нет.
Свекровь замолчала на секунду. В трубке зашуршало — будто она вышла из комнаты, прижала телефон плечом и стала открывать шкаф.
— Я думала, ты мудрее, — сказала она уже тише. — У меня сердце не на месте. Лерочка бедная плачет, Серёжа ночами не спит. Мы не просим подачку. Мы просим по-родственному. Продай квартиру — мы потом, как только, так и вернём. Я слово даю.
Катя усмехнулась, потому что «слово» бывшей свекрови она слышала много раз: когда та «слово давала» не вмешиваться, а потом появлялась на пороге без звонка; когда обещала «не притягивать сына» и всё равно звонила среди ночи: «Катя, приезжай, он напился». И когда разъезжались, «слово» свекрови звучало точно так же — как монета, которой расплачиваются не по счёту, а по привычке.
— Ваше слово — это ваше слово, — мягко сказала Катя. — Я к нему отношусь с уважением. Но моего «нет» оно не отменяет.
— То есть ты даже не подумаешь? — голос в трубке стал тоньше, как струна, которую натянули сильнее, чем можно.
— Я уже подумала, — ответила Катя. — И я не буду продавать квартиру.
— Ну и храни её себе, — резко выдохнула свекровь. — Только потом не приходи ко мне и не проси помощи, когда твоему Антону нужны будут деньги на учёбу! Ты думаешь, я ему помогать стану? Не стану! У меня теперь другая невестка, другая семья!
— Вы давно это решили, — ровно сказала Катя, — даже без моего ответа. Берегите себя, Валентина Петровна. И Лере — здоровья. До свидания.
Она положила трубку, удержав руку, чтобы не припечатать телефон к столу. В кухню вошёл Антон, чуть раскрасневшийся после двора, с травинкой в волосах.
— Мам, а можно Тимка к нам зайдёт на полчаса? Он обещал показать фокус с монеткой.
Катя улыбнулась и кивнула на тетрадь:
— Полчаса — после того, как дорешаешь эти пять примеров. И руки помой.
Антон недовольно вздохнул, но улыбнулся в ответ и побежал в ванную. Катя взяла чашку с мятой и вышла на балкон. Вечер был ясный, соседка на нижнем этаже раскладывала на перилах коврик, по двору тянулся запах укропа и свежих огурцов. Никто не знал, какой разговор только что состоялся в этой маленькой кухне с узким балконом. И это было к лучшему.
С Сергеем они развелись два года назад. Развод был не громкий, но тяжёлый — как шкаф, который приходится перетаскивать через порог, цепляя косяки и оставляя на них белые полосы. Сначала они молча перестали ужинать вместе, потом перестали выключать свет друг за другом, потом он стал возвращаться так поздно, что легче было молчать о причине. Когда он собрал вещи, Антон два дня ходил по квартире медленнее обычного, как по воде: говорил тихо, выключал телевизор, чтобы «папе не мешать». А потом всё стало как будто ровно: расписание кружков, работа Кати, субботние «папины выходные» у них в календаре. Свекровь первое время звонила часто, потом реже. Однажды Катя узна́ла от соседки, что Сергей женился. Она пожала плечами: пожелала ему счастья мысленно, потому что слова не нашлись, и пошла за хлебом.
Квартира досталась Кате после развода по мировому соглашению: половину стоимости она выплатила Сергею, взяв кредит и заняв у двоюродного брата. На ремонт копила год: меняла проводку, переклеивала обои, красила старые двери. Антон то носил ей из кухни маленькие банки с краской, то спрашивал, можно ли в его комнате нарисовать на стене ракету (она разрешила — маленькую, в углу). Здесь были их вещи, их прихрамывающий табурет, который чинить обещала уже месяц, их тёплая ванна по вечерам.
И вот теперь — звонок. «Продай свою квартиру и отправь нам деньги». Слова свекрови звучали, как холодная вода из колонки, которая обжигает не жаром, а тем, что не ждёшь. Катя знала: за этим последуют ещё звонки — от Сергея, от самой Леры, может быть, от общих знакомых. У каждого будут свои «почему»: «сочувствующие» — тихие, «учителя жизни» — громкие. Но у Кати было своё «потому что»: потому что это её дом, дом её сына, их безопасность и спокойствие. И да, она сочувствует человеку, который болеет. И да, сочувствие — не равно обязанность лишить собственного ребёнка крыши над головой.
Телефон выдал короткое «бип»: сообщение. Катя взяла — от Сергея.
«Кать, маме ты наговорила. Она вся в слезах. Лера действительно в больнице. Я не знаю, что делать. Давай поговорим спокойно».
Она набрала ответ: «Поговорим. Завтра в шесть, в кафе у школы». И тут же стерла «в кафе»: не хотела под кафе звонков, не хотела «случайно пришедшей» свекрови. Написала: «Во дворе у школы. При детях — только о детях. Про деньги — отдельно».
— Мам, я всё, — Антон показал тетрадь, — можно Тимка?
— Можно, — Катя заглянула в строчки, проверила парочку подвохов, поцеловала сына в макушку. — Пятнадцать минут — и домой.
Он выскочил, а она снова вышла на балкон. Перезвонил Сергей.
— Привет, — сказал он осторожно. — Мама тебе позвонила… слишком резко. Не слушай её. Но ситуация правда сложная. Лере нужна операция. Я соберу, сколько могу. Ты… можешь занять? Мы вернём.
— Серёжа, — тихо ответила Катя, — я не могу. Не потому, что злости много. Я не могу — потому что у меня на руках ребёнок. У нас эта квартира — всё. Я готова помочь собрать документы. Я знаю, где искать квоты, есть люди, которые помогают оформлять бумаги. Я могу посидеть у Леры, если нужно. Но продать квартиру — нет. И занять большую сумму — тоже нет.
— Ты изменились, — с горечью сказал он. — Раньше ты всё делала ради семьи.
— У меня есть семья, — сказала Катя. — Антон и я. И у тебя — тоже семья. Это твоя ответственность.
Он помолчал. Где-то на фоне пискнула дверь лифта.
— Ладно, — сказал он. — Я думал… Неважно. Извини. Разберусь сам.
Его «сам» прозвучало чужим. Катя почувствовала, как в груди поднимается и опадает тёплая волна — не жалость, а усталое понимание: в этой истории каждый будет делать свои шаги. Она поставила телефон на стол и занялась делом: заварила второй чай, достала папку с документами — старую, «документы по квартире». Положила рядом чистый лист и записала: «фонды, квоты, больницы». Это не была записная «терапия», это были возможные ступеньки для тех, кто захочет ими воспользоваться.
На следующий день они встретились у школы. Двор шумел, дети катались на самокатах, родители ждали на лавочках. Сергей пришёл ссутулившись, моложе выглядяший без руки жены на лбу. Катя видела в нём две жизни: ту старую, где он приносил ей чебуреки с рынка и смеялся, и нынешнюю — с Лерой, с больницей, с чужой бедой.
— Я не заступаться за маму, — сказал он первым делом, сев на край лавки, — она по-своему. Я… прошу помочь любым способом. Денег я всё равно наскребу, по друзьям, по кредитам. Но вдруг ты знаешь кого-то…
— Я знаю, — кивнула Катя. — Я собрала список. Но, Серёж, один момент. Если ты возьмёшь кредиты — подумай, как будешь их тянуть. У тебя на первом месте сейчас — Лера. И рядом — Антон. Не делай так, чтобы вы все утонули. Пойди сначала за квотой. Поговори с врачом, как можно ждать. Не спеши в кабалу, если есть иные пути.
Он кивнул, и это было впервые не «для вида».
— Антона заберу в субботу, — добавил он. — Погуляем, займёмся. Ничего не отменяется.
— Хорошо, — сказала Катя. — Только скажи заранее, во сколько. У него секция.
Они поговорили ещё немного — сухо, но спокойно. Разошлись без объятий и без новых обещаний.
Через дня два свекровь прислала длинное голосовое: о том, как «люди становятся черствыми», «о неблагодарности», «о том, что её сын — святой». Катя не ответила. Через неделю — новое сообщение от Сергея: «Квоту дали. Операция через месяц. Спасибо за контакты». Катя выдохнула с облегчением — не потому что «помогла», а потому что чужая беда не затянула её жизнь в жернова. Антон в это время приносил из школы бумажные лягушки и рассказывал про новый трюк с самокатом.
Свекровь звонила ещё. Несколько раз Катя брала трубку и каждый раз слышала то же самое: «ты каменная», «ты нас бросила давно», «я тебя не забуду». Иногда трубка молчала — свекровь дышала и в итоге клацала кнопкой завершения. Потом стала звонить реже. В их жизни осталась линия связи только про Антона: «приеду в среду», «заберу в субботу», «отвезу на секцию». И это было единственное, что действительно стоило сохранить.
Однажды вечером Катя встретила во дворе Леру. Та была бледная, в платочке, с пакетом из аптеки. Они остановились, как две незнакомки. Лера первой подняла глаза:
— Это вы Катя? — спросила негромко.
— Да, — ответила Катя. — Как вы?
— Живу, — сказала Лера. — Мне Сергей рассказал, что вы дали контакты. Спасибо. Я… — она замялась и нашла слова. — И ещё… простите мою свекровь. Она всех ломает, а меня — сильнее. Я хочу просто жить. Без чужих денег. Без чужих указов.
Катя кивнула. В этих словах не было притворства. Она провела взглядом по лицу новой жены бывшего мужа — ни злости, ни соперничества, просто чужая женщина с болью, идущая по своей тропе.
— Выздоравливайте, — сказала Катя. — И берегите себя.
Лера кивнула и пошла дальше, опираясь на пакет, как на костыль. Катя долго смотрела ей вслед, пока не услышала за спиной знакомый голос:
— Мам, а можно мы с Тимкой поиграем до темноты?
— Нет, — улыбнулась она. — До ужина — и домой. Секунда.
Она вернулась в дом, разложила на столе карты контактов — тех, что пригодились Сергею. Подумала, что всё будто наконец встало на свои места: у каждого — своя жизнь и своя ответственность. Свекровь ещё будет вспоминать и упрекать, Сергей — иногда искать лёгкий выход, Лера — бороться. А Катя — жить. Учить сына загибать строчки в тетради, покупать по скидке яблоки, менять лампочки, когда перегорают, и радоваться балкону на закате, который достался ей не «по справедливости других», а по её выбору и труду.
Её «нет» в тот вечер на кухне не было каменным. Оно было живым, как корень дерева, который держит землю от оползня. И если его не видеть и не уважать — дом уйдёт. Катя выбрала дом. И этим всё сказала.
