Кухня наполнялась ароматом жареной картошки с луком. Я помешивала сковороду, краем глаза поглядывая на часы. Уже семь вечера, а Катя все еще не дома. Вчера она задержалась с подругами, сегодня – опять.
— Ладно, — вздохнула я, — может, пары затянулись.
На столе уже стоял свежий салат, хлеб и компот из сухофруктов – Катин любимый. Я накрыла на двоих, хотя знала, что дочь вряд ли оценит. Последнее время она только покручивала носом:
— Опять эта твоя жареная картошка? Ну сколько можно!
Но готовить что-то сложнее у меня не было сил. Работа, дом, бесконечные заботы… А ей хоть бы раз помочь.
Заскрипела дверь. Я обернулась, ожидая увидеть уставшую, но довольную студентку. Вместо этого в кухню ввалилась Катя с наушниками в ушах и каким-то парнем.
— Мам, это Сашка, — бросила она, даже не поздоровавшись.
Парень кивнул, ухмыльнулся и тут же уткнулся в телефон. Катя швырнула сумку на диван, отчего мой кот испуганно дернулся и убежал.
— Ты поесть что-нибудь сделала? — спросила она, заглядывая в холодильник.
— Картошка на сковороде, — ответила я, сдерживая раздражение.
— Ну конечно, — фыркнула она. — Ладно, сойдет.
Сашка тем временем уже развалился на диване, будто у себя дома.
— Кать, а дай мне шмотки твои на выходные, — сказал он, даже не глядя в мою сторону.
— Бери, — махнула рукой дочь.
Я сжала половник так, что пальцы побелели.
— Катя, может, сначала поужинаем? — осторожно предложила я.
— Не, мне к Ленке надо, — она схватила со стола яблоко. — Кстати, дай тысячу рублей, у меня на проезд нет.
— Вчера же давала…
— Ну и что? Ты же мать, обязана помогать!
Я молча достала кошелек. В голове уже крутилось: «Ну почему она так со мной разговаривает?» Но вслух ничего не сказала. Как всегда.
Когда они ушли, я села за стол одна. Телевизор бубнил что-то про политику, но я не слушала. Вспомнила, как Катя в пять лет обнимала меня и шептала: «Ты самая лучшая мама на свете».
Телефон зазвонил. Это была Люда, моя подруга.
— Привет, как дела? — спросила она.
— Да нормально, — я натянуто улыбнулась, будто она могла это видеть. — Катя вон в университете старается, умница моя…
— Ой, ну хоть у тебя с ребенком все хорошо, — вздохнула Люда. — А мой-то вообще из дома сбежать грозится!
Я покусывала губу, глядя на остывающую картошку.
— Да… Дети сейчас сложные.
Но еще я не знала, что самое страшное ждет меня через час.
Я мыла посуду, механически протирая тарелки, когда в квартире воцарилась непривычная тишина. Катя с тем парнем ушли к Ленке, оставив после себя крошки на столе и грязный след от ботинок в прихожей.
Включила воду погромче — чтобы заглушить неприятные мысли. Но они лезли в голову сами: когда моя девочка стала такой чужой? Всего год назад она еще спрашивала совета, смеялась над моими шутками…
Раздался звонок. Я вытерла руки, думая, что Катя что-то забыла. Но в трубке — голос ее подруги Ани:
— Алёна Петровна, Катя просила передать, что задержится. Говорит, не ждите её к ужину.
Я вздохнула:
—Спасибо, Анечка. Только скажи ей… Ладно, ничего не надо.
Положив трубку, решила заглянуть в Катину комнату — может, собрать разбросанные вещи. Дверь была приоткрыта. Я вошла и замерла: на кровати валялся её телефон. Видимо, выпал из кармана, когда она спешила.
И в этот момент он замигал — поступал звонок. На экране высветилось: «Санек ❤️». Я машинально потянулась к аппарату, но звонок прекратился. Зато на экране осталось уведомление из мессенджера: «Ну что, корова тебя отпустила?»
Сердце ёкнуло. Пальцы сами нажали на сообщение. И я увидела переписку…
Катя: «Только вырвалась от этой старой коровы! Ненавижу её!»
Санек: «Чё так?»
Катя: «Да достала уже! Вечно ноет, денег просит, картошкой этой вонючей кормит. Скоро в универе каникулы — хоть отдохну от неё!»
Санек: «А чё не съедешь?»
Катя: «Да где я буду жить? Но скоро найду вариант и свалю от неё нахрен!»
Телефон выпал у меня из рук.
Ноги подкосились, и я опустилась на её кровать, прямо на розовое одеяло, которое выбирали вместе, когда ей было пятнадцать…
Из глаз текли слёзы, но я их даже не замечала. В ушах стоял звон. Эти слова… Моя родная кровь. Та, ради которой я пахала на двух работах, когда её отец ушёл к другой. Та, из-за которой я десять лет не могла позволить себе новое пальто. Та, кого я ночами сидела ждала с гулянок, притворяясь, что сплю, чтобы не поругаться…
Я подняла телефон дрожащими руками. Хотела написать что-то. Крикнуть. Обвинить. Но вместо этого просто положила аппарат обратно на кровать и вышла из комнаты.
На кухне взгляд упал на фотографию в рамке — мне тридцать, Кате пять, мы в парке, обнимаемся, и у обеих сияют глаза. Я взяла рамку и убрала в шкаф.
Потом села за стол, достала блокнот и стала методично выписывать цифры: сколько я трачу на Катю в месяц. Коммуналка за её комнату, еда, одежда, проезд, деньги на карманные расходы…
Когда сложила сумму, даже усмехнулась — на эти деньги я могла бы уже сделать ремонт или съездить на море.
Но главное — в голове уже созревало решение. Твёрдое, как никогда.
Я подошла к шкафу, достала большие пакеты из-под вещей и направилась в Катину комнату.
«Хочешь свалить нахрен? — думала я, складывая её джинсы в пакет. — Не придётся ждать каникул…»
Я методично складывала Катины вещи в два больших пакета из супермаркета. Руки дрожали, но я не останавливалась. Каждая вещь, которую я брала, вызывала в памяти воспоминания.
Вот её любимая кофта, которую мы выбирали вместе прошлой осенью. Тогда она ещё улыбалась мне и говорила «спасибо, мам». Вот учебник по психологии с закладками — сколько же я платила за эти курсы? А под подушкой — пачка сигарет «Винстон». Я сжала её в руке, ощущая, как хрустит упаковка.
Звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. Часы показывали половину двенадцатого. Я глубоко вдохнула и пошла открывать.
Катя стояла на пороге с наушниками в ушах, жуя жвачку. За её спиной маячил тот самый Сашка.
— Чего так долго открывала? — бросила она, протискиваясь мимо меня в прихожую. — О, класс, ты убралась!
Она имела в виду пакеты у двери. Сашка фыркнул и потянулся к холодильнику:
— Кать, а у вас есть что выпить?
Я закрыла дверь и повернулась к ним. Голос звучал спокойно, хотя внутри всё дрожало:
— Катя, эти пакеты — твои вещи. Забирай и уходи.
Она замерла с полдороги к своей комнате, медленно обернулась:
— Чего?
— Ты прекрасно слышала. Ты хотела «свалить нахрен» — вот и прекрасная возможность.
Её глаза округлились. Она бросила взгляд на свой телефон, лежавший на тумбочке, потом на меня:
— Ты… ты читала мои сообщения?
— Да. И услышала всё, что мне нужно было услышать. «Старая корова», верно?
Сашка закашлял, неуютно переминаясь с ноги на ногу. Катя покраснела, но быстро взяла себя в руки:
— Мам, ну это же просто слова! Ты что, всерьёз?
Я скрестила руки на груди:
— Для меня это больше чем слова. Это благодарность за всё, что я для тебя сделала. За бессонные ночи. За последние деньги, которые я тебе отдавала. За то, что покрывала твои прогулы в школе.
Катя закатила глаза:
— О боже, опять это твоё «я ради тебя всем пожертвовала»! Ты сама решила меня рожать, вот и делала что должна!
Сашка хихикнул, но сразу замолк под моим взглядом. Я подошла к двери и открыла её:
— Выходи. Оба. И забери свои вещи.
Катя не двигалась с места. В её глазах появилось что-то похожее на страх:
— Ты что, это всерьёз? Где я буду жить?
— У Ленки. У Сашки. В общаге. Мне всё равно. Ты ведь сама писала, что найдёшь вариант.
Она вдруг изменилась в лице, голос стал визгливым:
— Да ты совсем охренела! Я тебе за это спасибо не скажу! Ты пожалеешь!
Я молча указала на пакеты. Катя с силой швырнула свой телефон в сумку, схватила пакеты и выбежала в подъезд. Сашка потопал за ней, неуклюже неся второй пакет.
Когда дверь закрылась, я вдруг ощутила, как подкашиваются ноги. Пришлось опереться о стену. В ушах стучало, перед глазами плясали чёрные точки.
Я доползла до кухни и налила себе воды. Рука дрожала так, что половина пролилась на стол.
Где-то глубоко внутри шевелилось чувство вины — а вдруг я перегнула? Но потом я вспомнила её слова, её презрительный взгляд…
На столе лежал её любимый брелок — розовый зайчик, подарок на шестнадцатилетие. Она его забыла. Я взяла его в руки, провела пальцем по потрёпанным ушкам… И убрала в ящик.
За окном хлопнула дверь подъезда. Я подошла к окну и увидела, как Катя что-то кричит Сашке, размахивая руками. Он пытался успокоить её, но она вырвалась и села на лавочку, опустив голову на руки.
Я отвернулась. Пусть поплачет. Может, хоть сейчас поймёт, что слова имеют значение.
На кухне всё ещё стояла её недопитая чашка чая. Я вылила её в раковину и тщательно вымыла кружку.
Телефон зазвонил. На экране — «Люда». Я глубоко вдохнула и нажала «отклонить». Не сейчас. Сейчас мне нужно было побыть одной.
Я выключила свет в гостиной и пошла в спальню. Впервые за много лет — одна в своей квартире.
Странное чувство — будто что-то оторвали с мясом. Больно, но… и свободнее как-то.
Завтра будет новый день. Первый день моей новой жизни.
Утро началось с громкого стука в дверь. Я только успела налить себе кофе, когда звонок повторился — настойчивый, требовательный. Через глазок увидела сестру Лену, Катину тётку. Её лицо было искажено злостью.
Открыв дверь, я даже не успела что-то сказать:
— Ты совсем рехнулась?! — Лена ворвалась в прихожую, хлопнув сумкой по комоду. — Выгнала родную дочь на улицу, как собаку!
Я медленно закрыла дверь, чувствуя, как нарастает раздражение:
— Доброе утро, Лена. Кофе будешь?
— Не издевайся! — она трясла перед моим лицом телефоном, где светилось Катино фото в слезах. — Посмотри на свою дочь! Она ночевала у каких-то друзей, на матрасе на полу!
Я сделала глоток кофе, давая себе время собраться:
— Она ночевала у Ленки Мироновой. В чистой комнате. Знаешь, что она называла меня в переписке? «Старой коровой».
Лена махнула рукой:
— Ну и что? Подростки всегда так! Ты сама в её возрасте…
— Я в её возрасте работала уже два года, — голос мой дрогнул. — И никогда не позволяла себе такого в адрес матери, которая пахала на трёх работах!
Лена села на диван, доставая
сигарету:
— Ну хорошо, нахамила. Можно было просто поговорить, наказать… Но выкинуть на улицу?!
Я села напротив, глядя ей прямо в глаза:
— Когда ты в последний раз видела, чтобы Катя помыла посуду? Постирала свои вещи? Купила что-то в дом на свои деньги? Она живёт здесь, как в гостинице, а я — её бесплатная прислуга!
Лена затянулась, выпуская дым в сторону:
— Ну и что? Ты же мать! Ты обязана…
— Хватит! — я хлопнула ладонью по столу, отчего чашка звякнула. — Я не обязана терпеть хамство и неблагодарность. Хочешь её защищать — забирай к себе.
Лена побледнела:
— У меня же двушка, дети…
— Вот именно, — я встала, подходя к окну. — Все готовы давать советы, но никто не готов взять ответственность.
В этот момент зазвонил мой телефон. На экране — «Мама» (Катина бабушка). Я показала экран Лене:
— Ставлю сто рублей, она сейчас будет орать, что я монстр.
Лена потупила взгляд, подтверждая мою правоту. Я отклонила вызов и отправила сообщение: «Мама, перезвоню позже. Всё под контролем».
Тишину разорвал новый звонок — на этот раз Ленина дочь Марина:
— Тёть Алёна, — её голос дрожал, — Катя говорит, ты не пускаешь её даже за документами?
Я вздохнула:
— Документы лежат в верхнем ящике моего стола. Вещи собраны. Она может прийти в любое время с тобой или Леной и забрать всё необходимое.
— Но как же так… — Марина расплакалась.
Лена выхватила у меня телефон:
— Марин, успокойся. Мы всё решим. — Она бросила на меня взгляд. — Хотя бы паспорт отдай!
Я молча подошла к столу, достала Катин паспорт и положила на видное место:
— Вот. Можешь забрать прямо сейчас. Но остальное — только когда она извинится. По-настоящему.
Лена вскочила, швырнув сигарету в пепельницу:
— Ты с ума сошла! Она же гордая!
— Я тоже, — я скрестила руки на груди. — И знаешь что? Мне уже всё равно, что вы все думаете. Мой дом — мои правила.
Лена схватила паспорт и сунула в сумку:
— Ты пожалеешь об этом! Когда останешься одна в старости, когда…
Я открыла перед ней дверь:
— Лучше одна, чем с теми, кто тебя презирает. Передай Кате — я жду её извинений. Искренних.
Когда дверь закрылась, я опустилась на стул. Руки дрожали. На экране телефона горели пять пропущенных — мама, тётя Зина, брат, ещё два незнакомых номера.
Я поставила телефон на беззвучный режим и допила остывший кофе. В голове крутилась одна мысль — почему все так рьяно защищают того, кто оскорбляет, а не того, кого оскорбили?
На кухонном столе лежал список расходов на Катю, который я составляла вчера. Я взяла его, добавила ещё несколько пунктов, затем аккуратно сложила и убрала в ящик.
Это будет полезно, когда начнутся разговоры про «а кто будет тебе стакан воды подавать». Я смогу точно сказать, сколько стаканов воды я уже оплатила вперед.
Телефон снова замигал — сообщение в семейном чате. Я даже не стала смотреть. Вместо этого включила музыку — громко, как не могла себе позволить, когда Катя дома готовилась к занятиям.
Впервые за долгие годы я чувствовала себя… свободной. И пусть эта свобода была с горьким привкусом, но это была МОЯ свобода.
Три дня я жила в странном состоянии между облегчением и тревогой. Телефон молчал — ни Катя, ни родственники больше не звонили. Я начала привыкать к тишине в квартире, к тому, что еды в холодильнике стало хватать дольше, к возможности смотреть вечером то, что нравится мне.
В четверг утром раздался звонок в дверь. Через глазок я увидела Аню — Катину подругу, ту самую, что звонила в роковой вечер. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, с бумажным пакетом в руках.
— Алёна Петровна, — заговорила она сразу, как только я открыла дверь. — Я не знаю, можно ли… Катя просила передать вам это.
Она протянула пакет. Заглянув внутрь, я увидела свою любимую кружку — ту, что пропала месяца два назад.
— Она… она случайно забрала её, — Аня опустила глаза. — И ещё… Мне нужно кое-что вам сказать.
Я впустила её, указывая на кухню. Аня шла медленно, оглядываясь, будто боялась, что Катя выскочит из-за угла.
— Садитесь, — я поставила чайник. — Говорите, в чём дело.
Аня крутила в руках край свитера, не решаясь начать:
— Алёна Петровна, я… Я больше не могу молчать. Катя вам врала. Много.
Она подняла на меня виноватые глаза:
— Эти деньги, которые вы ей давали на курсы английского… Их не было полгода. Она их тратила на кафе с Сашкой. А курсы бросила сразу.
Чайник закипел, но я даже не шевельнулась. В голове складывались кусочки пазла — почему Катя всегда отмахивалась, когда я спрашивала про учёбу.
— И это не всё, — Аня говорила быстро, будто боялась передумать. — В прошлом месяце она взяла вашу золотую цепочку… Продала, когда вы были на работе. Говорила, что вы всё равно её не носите.
Я машинально дотронулась до шеи — действительно, я искала её неделю назад, думала, потеряла.
— Почему ты мне говоришь это только сейчас? — спросила я, удивлённая тем, насколько спокойно звучал мой голос.
Аня расплакалась:
— Я хотела раньше, но… Она же моя подруга. А теперь вижу, как она всем рассказывает, какая вы ужасная, и… Это неправильно. Вы всегда были ко мне добры.
Я налила чай, дала ей салфетку. В голове крутилась одна мысль — сколько ещё было таких «мелочей», о которых я не знала?
— Спасибо, Аня, — я вздохнула. — Хочешь печенье?
Она удивлённо подняла брови — видимо, ожидала другой реакции. Но я действительно была благодарна ей за правду, какой бы горькой она ни была.
— Алёна Петровна, — Аня осторожно откусила печенье. — Она сейчас живёт у Сашки. В общаге. Там ужасно… Она уже жалеет, но не признаётся.
Я кивнула, глядя в свою кружку — ту самую, что мне вернули:
— Пусть попробует пожить своей жизнью. Без моих денег, без моего уюта. Может, тогда поймёт цену вещам.
Аня ушла, пообещав передать Кате, что я в порядке. Я осталась на кухне, разглядывая ту самую кружку — на дне остался её след от помады.
Взяла губку, начала отмывать. Слёзы капали в раковину, но руки действовали чётко — вымыла, вытерла, поставила на место. Как и в жизни — убрала предательство, оставив только факты.
Вечером я достала альбом с детскими фотографиями.
Смотрела на Катину улыбку в пять лет, в десять… Где-то между этими снимками она потеряла уважение ко мне. И я, видимо, слишком поздно это заметила.
Перед сном телефон всё же зазвонил — неизвестный номер. Я подняла трубку:
— Алло?
— Мам… — голос Кати дрожал. — Я… Я хочу поговорить.
Я закрыла глаза, чувствуя, как сердце бешено колотится:
— Я слушаю.
Но вместо слов в трубке раздались всхлипы, затем гудки. Она сбросила.
Я положила телефон на тумбочку и выключила свет. В темноте было легче. В темноте не видно, как дрожат руки и как слезы оставляют мокрые пятна на подушке.
Завтра будет новый день. Возможно, с новыми откровениями. Но теперь я знала — правда, какая бы она ни была, лучше лжи. Даже если эта правда болит, как свежая рана.
Неделя молчания сменилась странным затишьем. Родственники перестали звонить, будто смирились с моим решением. Я вышла на работу после небольшого отпуска — коллеги с любопытством поглядывали, но не спрашивали о Кате. Видимо, слухи уже разошлись.
В субботу утром я решила навести порядок в Катиной комнате. Не чтобы вернуть её, нет. Просто мне нужно было превратить это пространство во что-то своё — кабинет или уголок для чтения.
Разбирая книги на полке, я нашла спрятанную пачку сигарет и несколько чеков. Они были аккуратно сложены за учебником по экономике. Развернула один — ювелирный магазин, сумма 12 800 рублей. Дата — день, когда я не могла найти свою золотую цепочку.
— Вот ты какая, — прошептала я, сжимая бумажку в кулаке.
В этот момент в квартире раздался звонок. Я вздрогнула — в последние дни я почти не слышала этого звука. Через глазок увидела Катю. Она стояла, опустив голову, в той самой кофте, которую я когда-то ей купила. Без макияжа, с потухшим взглядом.
Открыв дверь, я молча ждала, что она скажет.
— Можно войти? — голос её был тихим, хриплым.
Я шагнула в сторону, пропуская её. Она прошла в коридор, неуверенно ступая, будто впервые здесь.
— Ты одна? — спросила я, заглядывая в подъезд.
— Да… Сашка… Мы расстались.
Она стояла посреди прихожей, не решаясь пройти дальше. Я заметила, как она похудела — джинсы висели на бёдрах, а на шее выступили ключицы.
— Хочешь чаю? — спросила я, направляясь на кухню.
Катя кивнула и осторожно последовала за мной. Она села за стол — на своё привычное место — и положила руки на колени, будто боялась лишний раз пошевелиться.
Я поставила чайник, достала её любимую кружку — ту самую, что вернула Аня. Молчание становилось тяжёлым, но я не спешила его прерывать.
— Мам… — она наконец заговорила, не поднимая глаз. — Я… Я не знаю, как извиниться.
Чайник закипел. Я налила кипяток в заварник, давая ей время собраться с мыслями.
— Там, в общаге… — её голос дрогнул. — Там тараканы. И соседи орут по ночам. А Сашка… — она сглотнула. — Он оказался мразиной. Взял мою карту и снял все деньги.
Я поставила перед ней чашку чая, села напротив.
— И что ты хочешь сейчас? — спросила я спокойно.
Катя подняла на меня заплаканные глаза:
— Я хочу домой. Пожалуйста. Я всё поняла. Буду помогать, устроюсь на работу…
Она потянулась через стол, пытаясь взять мою руку, но я отодвинулась.
— Ты хочешь домой потому, что там плохо, — сказала я. — А не потому, что осознала свою вину.
Катя опустила голову, слёзы капали в чашку:
— Я осознала! Клянусь! Я больше никогда…
— Где моя цепочка, Катя? — прервала я её.
Она замолчала, глаза расширились. Пальцы судорожно сжали край стола.
— Я… Я не знаю, о чём ты…
— Не ври! — я резко встала, доставая из кармана те самые чеки. — Ты продала её! Вместе с бабушкиными серёжками, которые я хранила для тебя!
Катя побледнела. Она сжалась в комок, будто ожидая удара.
— Мам, прости… Мне нужны были деньги…
— На что?! — голос мой сорвался. — На сигареты? На кафе с тем придурком, который тебя обобрал?
Она заплакала по-настоящему — всхлипывая, с красным лицом. Раньше это всегда меня смягчало. Но сейчас я видела за этим только манипуляцию.
— Уходи, — сказала я тихо. — Ты пришла не потому, что раскаялась. Ты пришла, потому что тебе негде жить.
Катя поднялась, её руки дрожали:
— Ты меня ненавидишь…
— Нет, — я покачала головой. — Но я больше не верю тебе. И не позволю относиться ко мне, как к кошельку с ногами.
Она медленно пошла к выходу. У двери обернулась:
— А если я действительно изменюсь?
Я вздохнула, чувствуя страшную усталость:
— Покажи. Не словами — поступками. Тогда мы поговорим.
Дверь закрылась. Я осталась стоять посреди кухни, глядя на её недопитую чашку. Чай остыл. Как и моё сердце.
Но самое странное — мне не было её жалко. Только горько и пусто.
Я подошла к окну. Катя вышла во двор, села на лавочку и опустила голову на руки. Раньше я бы побежала за ней. Обняла. Простила.
Но сейчас я просто закрыла шторы.
Пусть поплачет. Может, слёзы смоют ту самовлюблённую девчонку, в которую превратилась моя дочь. А если нет…
Значит, я сделала правильный выбор.
После визита Кати прошло три дня. Я пыталась сосредоточиться на работе, но мысли постоянно возвращались к её осунувшемуся лицу, дрожащим рукам. В четверг вечером раздался звонок от мамы.
— Алёна, — её голос звучал устало. — Приезжай, пожалуйста. У меня Катя.
Я замерла с телефоном у уха:
— Она у тебя? С каких пор?
— Вчера вечером пришла. Плачет, говорит, что осознала. Я не могла не пустить…
Я закрыла глаза, чувствуя, как подступает раздражение:
— Мама, ты же знаешь, что произошло. Зачем ты это делаешь?
— Она же моя внучка! — мама повысила голос. — И твоя дочь! Как ты можешь так…
— Хорошо, — я прервала её. — Я приеду. Но только поговорить.
Дорога заняла сорок минут. Всё это время я прокручивала в голове возможные варианты разговора. Но когда открыла дверь маминой квартиры и увидела Катю, сидящую на кухне в моём старом халате, все заранее приготовленные фразы показались фальшивыми.
Катя подняла на меня глаза — красные, опухшие от слёз. На столе перед ней стояла та самая бабушкина чашка, из которой я пила в детстве.
— Мам… — она прошептала.
— Я не для этого приехала, — я повернулась к маме. — Ты понимаешь, что своим поступком только подтвердила её мнение, что всегда найдётся кто-то, кто решит её проблемы?
Мама хлопнула ладонью по столу:
— Хватит! Сколько можно мучить ребёнка? Она извинилась! Что тебе ещё надо?
Я посмотрела на Катю:
— Ты рассказала бабушке про цепочку? Про украденные деньги? Про то, как называла меня?
Катя опустила взгляд. Мама махнула рукой:
— Какая разница! Это всё мелочи! Главное — семья!
Я медленно покачала головой:
— Нет, мама. Главное — уважение. Которого я не видела уже давно.
Катя неожиданно встала. Её голос дрожал, но звучал твёрже, чем раньше:
— Бабушка, остановись. Мама права.
Мы обе удивлённо посмотрели на неё. Катя стояла, сжимая край стола, но смотрела мне прямо в глаза:
— Я не пришла к бабушке, потому что осознала. Я пришла, потому что испугалась. Мне негде было жить. — Она сделала шаг вперёд. — Но теперь я понимаю… Ты не обязана меня прощать. Я действительно вела себя ужасно.
Мама пыталась перебить:
— Катюша, не надо…
— Нет, надо, — Катя повернулась к ней. — Ты всегда меня оправдывала. И мамин брат. И тётя Лена. И из-за этого я думала, что могу всё.
В комнате повисла тишина. Я наблюдала, как моя дочь впервые в жизни пытается взять на себя ответственность. Это было неуклюже, но… искренне.
— Что ты предлагаешь? — спросила я.
Катя глубоко вдохнула:
— Я нашла работу. Официанткой в кафе. Мне дают комнату при заведении. — Она достала из кармана конверт. — Это то, что я пока могу вернуть. Из украденного.
Я взяла конверт. Внутри лежали четыре тысячи рублей и расписка, что она обязуется вернуть остальное.
Мама заплакала:
— Да что же это такое… Какие расписки между родными…
Я переглянулась с Катей. Впервые за долгое время в её глазах не было вызова или страха. Только усталость и что-то похожее на понимание.
— Хорошо, — я положила конверт на стол. — Попробуй. Поживи сама. Заработай. А потом… посмотрим.
Катя кивнула. Мама хотела что-то сказать, но я уже шла к выходу.
— Мам, — Катя окликнула меня у двери. — Я… я не прошу прощения. Пока. Потому что слова ничего не стоят. Но я хочу, чтобы ты знала — я действительно всё поняла.
Я не обернулась, просто кивнула и вышла.
На улице шёл дождь. Я стояла под навесом, глядя, как капли стекают по асфальту. Впервые за этот месяц я почувствовала не злость, не обиду… А что-то похожее на надежду.
Но было рано делать выводы. Слова — это одно. А жизнь — совсем другое.
Я достала телефон и отправила Кате сообщение: «Удачи на новой работе».
Это было всё, что я могла сказать сейчас. Остальное покажет время.
Шесть месяцев спустя
Я разбирала почту, когда в дверь позвонили. На пороге стояла курьер с небольшим пакетом. Подписавшись, я открыла коробку — внутри лежала моя золотая цепочка в новой изящной коробочке. Под ней — конверт с деньгами и запиской: «Вернула всё до копейки. Если захочешь увидеться, я в «Кофейне на Пушкинской». Твоя Катя.»
Сердце забилось чаще. Я долго вертела цепочку в руках, разглядывая едва заметную гравировку — мамины инициалы. Ту самую, которую считала безвозвратно утерянной.
Вечером я стояла перед «Кофейней», наблюдая через витрину, как Катя ловко управляется с подносами. Она изменилась — волосы собраны в строгий хвост, никаких вызывающих украшений, только скромные сережки. Клиенты явно любили её — многие здоровались за руку, оставляли чаевые.
Когда у неё выпала свободная минута, я вошла. Колокольчик над дверью звякнул. Катя обернулась, и я увидела, как её глаза расширились.
— Мама… — она замерла с подносом в руках. — Ты… Ты пришла.
Я кивнула, выбирая столик у окна:
— Когда у тебя перерыв?
— Через двадцать минут.
— Я подожду.
Она быстро обслужила ещё двух клиентов, потом передала дела коллеге и подошла ко мне, сняв фартук. В её движениях была неуверенность, будто боялась, что я вот-вот уйду.
— Ты получила посылку? — спросила она, садясь.
— Получила. Хотя могла бы просто принести сама.
Катя опустила глаза:
— Не была уверена, что ты захочешь меня видеть.
Официант принёс два капучино. Я заметила, как Катя машинально поправила салфетки, проверила чистоту ложек — профессиональная привычка.
— Как работа? — спросила я.
— Хорошо. Меня уже повысили до старшей смены. — Она сделала глоток кофе. — И… я поступила на вечернее. На экономиста.
Я подняла брови:
— Серьёзно?
— Да. Поняла, что если хочу чего-то добиться, надо учиться. — Она поиграла ложкой. — Снимаю комнату рядом. Маленькую, но свою.
Мы молча пили кофе. Странно — столько месяцев разлуки, столько боли, а сейчас не знала, с чего начать.
— Мам, я… — Катя глубоко вдохнула. — Я не буду просить прощения. Потому что мои поступки не извинить словами. Но я хочу, чтобы ты знала — я больше не та.
Я посмотрела на её руки — без маникюра, с мелкими шрамами от подносов и горячих тарелок. Настоящие рабочие руки.
— Я вижу, — кивнула я. — Ты повзрослела.
Она улыбнулась — впервые за этот вечер. Не та вызывающая ухмылка, что была раньше, а спокойная, взрослая улыбка.
— Можно я… иногда буду тебе звонить? — осторожно спросила она. — Не часто. Просто… узнать, как дела.
Я достала из сумки ключ и положила на стол:
— Это запасной. На случай, если захочешь зайти. Но предупреждай заранее.
Катя осторожно взяла ключ, будто боялась, что он исчезнет:
— Спасибо. — Голос её дрогнул. — Я… я постараюсь не подвести.
Мы допили кофе. Она рассказала про работу, про соседку-студентку, про планы на учёбу. Ни слова о Сашке, о прежних друзьях — будто их никогда и не было.
Когда я собралась уходить, Катя вдруг спросила:
— Мам… А ты счастлива? Одна?
Я задумалась. Счастлива? Нет. Но и несчастной не была. Была… спокойной.
— Я в порядке. А насчёт «одна» — посмотрим. — Я тронула её за плечо. — Работай. Учись. А там видно будет.
На улице уже стемнело. Я шла домой, думая о том, как странно устроена жизнь. Полгода назад я выставила за дверь родную кровь. Сегодня дала ей шанс вернуться. Не в дом — пока нет. Но в свою жизнь.
Телефон завибрировал — сообщение от Кати: «Спасибо за сегодня. И за шанс.»
Я убрала телефон в карман. Впереди был долгий путь. Возможно, мы никогда не вернём прежних отношений. Но, может быть, построим новые — честные, взрослые.
А пока… Пока я просто шла домой. Одна. Но не одинокая.
