«Каждое утро 12 августа я просыпался в своей постели. Каждое утро жена пекла шарлотку, а ровно в 10:58 на пороге появлялась она — моя тёща. С банкой огурцов и уродливым зелёным свитером в подарок. Я застрял в этом дне и думал, что схожу с ума. Я бунтовал, подлизывался, игнорировал её, но петля не разрывалась. Я и не догадывался, что для спасения мне нужно было не бежать от неё, а разгадать тайну этого дурацкого свитера. И эта тайна оказалась страшнее, чем я мог себе представить».
***
Будильник на телефоне заорал ровно в 8:00 утра своей самой мерзкой стандартной мелодией. Я хлопнул по экрану, промазал, уронил телефон на пол. Отлично. 12 августа, мой день рождения. День, который я ненавидел больше, чем понедельники и плановые отключения горячей воды вместе взятые. Потому что 12 августа — это не только мой личный новый год, но и день ежегодного прибытия Тамары Петровны, моей дорогой тёщи.
Жена Лена уже порхала по квартире. На кухне пахло кофе и чем-то сладким. Наверное, печет свою фирменную шарлотку. «С днем рождения, любимый!» — пропела она, целуя меня в щеку, когда я ввалился на кухню, щурясь от утреннего солнца. «Мама звонила, они с тетей Галей уже выехали с дачи, часам к одиннадцати будут».
У меня внутри всё сжалось. Ну конечно. Как по расписанию. Каждый год одно и то же. Приедет Тамара Петровна, властная, громкая, с неизменной тетей Галей на подпевках. Осмотрит квартиру критическим взглядом: «Ой, Леночка, а обои-то вы так и не переклеили? А у нас в Загорянке соседи такой ремонт отгрохали…». Потом будет праздничный обед, где моё любимое мясо по-французски назовут «убийством для печени», а салат «Оливье» — «вчерашним днем». Апогеем станет вручение подарка. О, этот подарок! Каждый год — свитер. Уродливый, колючий, связанный лично Тамарой Петровной. Расцветки варьировались от «болотная тина» до «мертвый попугай». Носить это было невозможно, выбросить — смертный грех, о котором Лена напоминала бы мне до следующего дня рождения.
Я натянул дежурную улыбку. «Отлично, дорогая. Ждем».
Часы тикали, приближая неизбежное. В 10:58 раздался звонок в домофон. Я пошел открывать, чувствуя себя приговоренным, идущим на эшафот. На пороге стояла она. Тамара Петровна. В цветастом платье, которое делало её похожей на клумбу, и с огромной сумкой, из которой торчал пучок укропа. Рядом семенила тетя Галя, её вечная спутница, поддакивающая каждому слову.
«Лёшенька, здравствуй! С днем рождения тебя, дорогой!» — прогремела тёща, сгребая меня в объятия, от которых пахло нафталином и дачными пионами. «Вот, держи. Чтобы не мерз!» И мне в руки был вручен очередной сверток. Я уже знал, что там. Я чувствовал его колючую сущность сквозь упаковочную бумагу.
Дальше всё шло по накатанному сценарию. Осмотр квартиры («Пыль на плинтусе, Леночка!»), усаживание за стол. Тамара Петровна привезла с собой трехлитровую банку огурцов и кабачковую икру. «Не то что ваша магазинная химия!» — заявила она, отодвигая баночку покупного лечо. Я молча сжимал вилку. Лена металась между нами, пытаясь сгладить углы. Тетя Галя рассказывала бесконечные истории про своих внуков, которые, в отличие от некоторых, уже и дом построили, и дерево посадили.
Кульминация. «Лёша, а ты чего подарок-то не развернешь?» — елейным голосом спросила Тамара Петровна. Я с тяжелым вздохом разорвал бумагу. Так и есть. Свитер. На этот раз — ядовито-зеленого цвета с какими-то коричневыми ромбами. «Сам выбирала пряжу, чистая шерсть!» — с гордостью сообщила она. Я выдавил из себя: «Спасибо, Тамара Петровна. Очень… оригинально». Её лицо чуть омрачилось, но она тут же взяла себя в руки. «Носи на здоровье. Главное, чтобы тепло было».
Вечер тянулся, как резина. Наконец, часов в девять, они засобирались обратно. Лена вызвала им такси. Прощальные объятия, последние наставления («Леночка, ты ешь побольше, совсем исхудала!»), и дверь за ними наконец-то захлопнулась. Я рухнул на диван. Тишина. Блаженная, оглушительная тишина.
«Лёш, ну ты чего такой кислый? Мама же от души», — начала Лена.
«От души она мне уже седьмой свитер дарит! У меня скоро моль повесится от такого гардероба!» — не выдержал я. Мы немного повздорили, потом помирились. Я закинул свитер на антресоль, к его собратьям, и лег спать с одной мыслью: «Слава богу, этот день закончился. Следующий только через год».
Как же я ошибался.
***
Будильник. 8:00. Та же мерзкая мелодия. Я шлепнул по экрану, и телефон снова полетел на пол. Дежавю. «С днем рождения, любимый!» — пропела Лена, входя в спальню. У меня внутри что-то похолодело. «Какой сегодня день?» — хрипло спросил я. Лена удивленно посмотрела на меня: «Как какой? Суббота, 12 августа. Твой день рождения!».
Не может быть. Это просто сон. Или дурацкая шутка. Я вскочил, подбежал к календарю на стене. 12 августа. Заглянул в телефон. 12 августа. На кухне пахло кофе и шарлоткой. «Мама звонила, к одиннадцати будут», — донеслось до меня.
Это был какой-то сбой в матрице. Я ущипнул себя. Больно. Не сон. Я решил просто плыть по течению, может, рассосется. Но всё повторялось с пугающей точностью. Звонок в 10:58. Тамара Петровна в том же цветастом платье. Тот же укроп, та же банка огурцов. То же объятие. «Лёшенька, с днем рождения! Вот, держи, чтобы не мерз!». И в руках у меня снова оказался сверток. Я уже знал его вес, его фактуру. Внутри был он. Ядовито-зеленый свитер.
Я прожил этот день как в тумане. Те же реплики, те же взгляды. Я даже попробовал изменить ход событий: сам заговорил про ремонт у соседей в Загорянке. Но Тамара Петровна лишь кивнула и продолжила свою линию про наши обои. Вечером, когда они уехали, я снова рухнул на диван. Лег спать с колотящимся сердцем.
Будильник. 8:00. 12 августа.
На третий день я запаниковал. На четвертый — впал в депрессию. На пятый я решил, что если мне суждено гореть в этом личном аду, то я хотя бы повеселюсь.
В 10:58, когда раздался звонок домофона, я не пошел открывать. «Лёш, ты чего? Это же мама!» — удивилась Лена. Я молчал. Трели домофона становились всё настойчивее, потом начались звонки на мобильный. Я отключил звук. Через пятнадцать минут они уехали. Победа? Как бы не так. Лена смотрела на меня с таким укором, что я чувствовал себя последней сволочью. Весь день прошел в гнетущей тишине. А на следующее утро… Будильник. 8:00. 12 августа.
Хорошо. Прятаться бесполезно. Значит, будем атаковать.
На шестой (или седьмой? я сбился со счета) день я встретил их во всеоружии. Я открыл дверь в одних трусах и с бутылкой пива в руке. «О, Тамара Петровна! А мы вас не ждали!» — гаркнул я. Тёща застыла на пороге, дар речи покинул даже тетю Галю. Лена за моей спиной готова была провалиться сквозь землю.
За столом я вел себя отвратительно. Чавкал, перебивал, рассказывал пошлые анекдоты. Когда она сказала про «убийство для печени», я демонстративно положил себе еще три куска мяса. «Надо же печень чем-то занять!» — заявил я с набитым ртом. Кульминацией стал подарок. Я развернул свитер, расхохотался в голос, скомкал его и зашвырнул в угол. «Спасибо, Тамара Петровна! Коту будет отличная подстилка!»
На её лице отразился такой шок и такая боль, что мне на секунду стало не по себе. Она молча встала, взяла свою сумку, и они ушли, не проронив больше ни слова. Лена рыдала. Весь вечер она со мной не разговаривала. Я чувствовал себя победителем. Но когда утром снова зазвонил будильник, и снова было 12 августа, я понял, что проиграл. Бунт ничего не изменил. Петля не разомкнулась. Я лишь добавил в этот бесконечный день еще больше грязи и боли.
***
После провала бунтарской тактики я впал в апатию. Несколько дней я просто лежал на диване, тупо глядя в потолок, пока Лена и её мама разыгрывали свой привычный спектакль вокруг меня. Но вечно так продолжаться не могло. Мозг, измученный однообразием, начал искать выход. Идея пришла внезапно, как озарение. Если плохой сценарий не работает, может, сработает идеальный?
Я обладал абсолютным знанием. Я знал каждое слово, каждый жест, каждую паузу в этом дне. Я мог стать идеальным зятем.
Новый день. 12 августа, попытка номер, кажется, пятнадцатая. Я встал раньше будильника. Сварил кофе, поставил в вазу цветы, которые «случайно» купил вчера вечером. Когда Лена проснулась, её ждал идеальный муж с завтраком. «С днем рождения меня!» — весело сказал я. Она была в восторге.
В 10:58 я открыл дверь с самой широкой и искренней (как мне казалось) улыбкой. «Тамара Петровна, тетя Галя, как мы вас ждали! Проходите скорее!» Я подхватил их сумки, помог снять пальто. «Ой, Лёшенька, как ты изменился», — с подозрением протянула тёща.
За столом я был само совершенство. «Мама, какие у вас огурчики! Хрустящие, в меру соленые. Никакие магазинные не сравнятся! А икра! Вы должны дать Лене рецепт!». Тамара Петровна таяла на глазах. Когда она завела речь про обои, я тут же подхватил: «Вы совершенно правы! Я как раз присматриваю новые, хотел с вами посоветоваться, у вас же безупречный вкус». Тетя Галя чуть не поперхнулась.
Настал момент X. Подарок. «Лёша, а ты чего…» — начала тёща, но я её опередил. Я сам взял сверток, развернул его с благоговением. «Тамара Петровна! Какой цвет! Мой любимый! А вязка какая плотная, сразу видно — с душой сделано! Спасибо вам огромное!» Я немедленно снял свою футболку и натянул колючее чудовище прямо на голое тело. Улыбался, пока шерсть впивалась в кожу тысячами иголок.
Они были в шоке. В приятном шоке. Весь вечер прошел на удивление гладко. Они уехали абсолютно счастливыми. Лена смотрела на меня влюбленными глазами. «Лёша, ты был просто невероятен!» — прошептала она, когда мы легли спать. Я засыпал с чувством выполненного долга. Ну, теперь-то точно! Я всё сделал правильно. Я был идеальным.
Будильник. 8:00. 12 августа.
Я чуть не закричал в подушку. Почему?! Что не так?!
Я попробовал снова. И снова. Я оттачивал «идеальный день» до мелочей. Запоминал, в какой момент у тети Гали начинает болеть спина, и подкладывал ей подушку. Заранее включал любимую передачу Тамары Петровны. Говорил комплименты, предугадывал желания. Но каждый раз что-то шло не по плану. То я перехвалю огурцы, и она привезет в следующий раз пять банок. То я так рьяно надену свитер, что треснет шов. То моя идеальная улыбка покажется ей фальшивой.
Идеальный сценарий был ловушкой. Он был таким же неискренним, как и мой бунт. Я играл роль, а не жил. Я пытался манипулировать реальностью, подогнать её под свой шаблон. Но петля чувствовала фальшь. Она не разрывалась. И в один из таких «идеальных» дней, сидя в колючем свитере и изображая восторг, я вдруг поймал взгляд Тамары Петровны. В нём не было радости. В нём была какая-то глубоко спрятанная грусть и… недоверие. Она не верила мне. И в этот момент я понял: я всё делаю не так. Дело не в том, чтобы создать идеальный день. Дело в чем-то другом.
***
Провалив миссию «идеальный зять», я почувствовал опустошение. Десятки, а может, и сотни раз я проживал 12 августа. Я знал наизусть трещины на потолке, последовательность песен на радио, которое Лена включала на кухне. Этот день стал моей тюрьмой, и я перепробовал все способы побега: игнорирование, бунт, подхалимство. Ничего не работало.
И тогда я решил сделать то, чего не делал никогда раньше. Я решил просто наблюдать. Не вмешиваться, не играть, не пытаться что-то изменить. Стать невидимым зрителем в театре одного дня. Я перестал быть главным героем и превратился в исследователя.
В очередной раз проснувшись 12 августа, я вел себя как обычно, до приезда гостей. А потом, когда они вошли, я отошел в сторону и начал смотреть. По-настоящему смотреть.
Я заметил, как у Тамары Петровны слегка дрожат руки, когда она ставит на стол свою банку с огурцами. Раньше я видел в этом жесте только властность — «вот, ешьте мое, правильное». Теперь я увидел неуверенность. Она словно предлагала единственное, в чем была уверена — в своих заготовках.
Я заметил, как она, войдя в гостиную, украдкой бросает быстрый взгляд на книжную полку. Раньше я думал, она ищет пыль. Я проследил за её взглядом. Он останавливался на маленькой фотографии в рамке: молодой улыбающийся мужчина обнимает молодую Тамару. Это был отец Лены, Виктор. Он умер лет десять назад. Я почти не помнил его. А она смотрела на его фото каждый раз, входя в нашу квартиру. И на её лице на долю секунды появлялось выражение такой беззащитной тоски, что у меня что-то екнуло внутри.
Во время обеда я слушал. Не просто ждал своей очереди вставить реплику, а вслушивался в интонации. Её знаменитое «А обои-то вы так и не переклеили?» сегодня прозвучало для меня иначе. В нем не было упрека. В нем была… тревога. Завуалированный вопрос: «А у вас всё в порядке с деньгами? Вы справляетесь?». Она из того поколения, для которого свежий ремонт был главным признаком стабильности и благополучия.
Я смотрел на её руки. Руки пожилой женщины, с узловатыми суставами от артрита и въевшейся землей под ногтями, которую не отмыть до конца после дачных работ. Этими руками она полола грядки, крутила банки и вязала эти дурацкие свитеры. Часами, петля за петлей. Не для того, чтобы позлить меня. А для чего?
Когда она вручала мне очередной свитер, я впервые не подумал о его уродстве. Я посмотрел ей в глаза. Она смотрела на меня с надеждой и страхом одновременно. Как ребенок, который показывает свой рисунок и боится, что его засмеют. Она ждала не простого «спасибо». Она ждала принятия. Принятия её заботы, пусть такой неуклюжей и старомодной.
Вечером, когда они ждали такси, я заметил, как она незаметно поправляет Лене волосы. Так, как поправляют маленькой девочке. А потом, когда Лена отворачивалась, она тяжело вздыхала. В этом вздохе было всё: и любовь к дочери, и страх за неё, и чувство собственной ненужности, и одиночество, которое наваливается на человека, когда его дети выросли, а спутника жизни больше нет рядом.
В тот день я не сказал ничего особенного. Но когда я ложился спать, я впервые думал не о том, как мне выбраться из этой петли. Я думал о Тамаре Петровне. О женщине, которую, как мне казалось, я знал много лет, но которую впервые увидел только сегодня. И на следующее утро, когда зазвонил будильник, я не почувствовал отчаяния. Я почувствовал любопытство. Мне нужно было узнать больше.
***
Вооружившись новым знанием, я превратил свою временную тюрьму в лабораторию по изучению одного человека. Каждый новый день был шансом задать один правильный вопрос, потянуть за новую ниточку. Я начал собирать пазл под названием «Тамара Петровна».
«Тамара Петровна, а расскажите, как вы с Виктором Павловичем познакомились?» — спросил я однажды за обедом, когда она в очередной раз бросила взгляд на фотографию.
Она опешила. Разговоры об её покойном муже в нашей семье были не приняты. Лена считала, что это расстраивает маму. Но я увидел, как в её глазах что-то вспыхнуло — не грусть, а теплый огонек.
«Ой, Лёшенька… это так давно было. В парке, на танцах. Он тогда меня вальсу учил, а сам на ногу наступил», — она впервые за все эти дни улыбнулась искренне, по-девичьи.
В другой день я спросил про её работу. Я смутно помнил, что она была инженером на каком-то заводе.
«Да какой там инженер, — отмахнулась она. — В конструкторском бюро чертежи перерисовывала. Нудная работа. Я ведь в театральный поступать хотела. Не прошла по конкурсу».
Театральный! Тамара Петровна, которая критикует обои и вяжет свитеры, мечтала быть актрисой. Эта деталь перевернула в моей голове всё. Её громкий голос, её любовь быть в центре внимания, её немного драматичные манеры — это всё были осколки той, несбывшейся мечты.
Петля за петлей я узнавал новые детали. Что она обожает старые советские комедии, но смотрит их в одиночестве, потому что «Лене некогда, а одной неинтересно». Что она ненавидит кабачки, но сажает их каждый год, потому что Виктор Павлович их очень любил. Что тетя Галя — не просто соседка, а её единственная подруга, оставшаяся с юности, и она тащит её с собой, потому что боится ехать к нам одна, боится показаться навязчивой.
И, наконец, я подобрался к главному — к свитерам.
«Тамара Петровна, а почему вы вяжете? Это же такой труд», — спросил я, разглядывая очередной ядовито-зеленый шедевр.
Она смутилась. «Руки занять надо чем-то. Когда вяжешь, дурные мысли в голову не лезут. А этот узор… — она запнулась, — Вите моему нравился. У него шарф такой был. Говорил, что ромбы — это к стабильности».
Меня как током ударило. Стабильность. То, чего она подсознательно желала для нас, для своей дочери. То, что она потеряла со смертью мужа. Эти уродливые, колючие свитеры с дурацкими ромбами были не упреком моему вкусу. Они были её неуклюжим, отчаянным заклинанием. Её способом сказать: «Я хочу, чтобы у вас всё было хорошо, крепко, стабильно. Как у нас с отцом». Она дарила мне не вещь. Она дарила мне своё самое сокровенное желание, свой оберег.
В один из дней, роясь на антресолях в поисках чего-то, я наткнулся на старый фотоальбом. Её фотоальбом, который она когда-то привезла и забыла. Я сел на пол и начал листать. Вот молодая Тамара с огромными бантами. Вот она со студенческим отрядом на картошке. Вот они с Виктором на свадьбе — счастливые, молодые. А вот фотография, от которой у меня перехватило дыхание: молодой Виктор Павлович стоит, облокотившись на «Москвич», и на нем свитер. Свитер с точно такими же коричневыми ромбами на зеленом фоне.
Я сидел на полу в пыли, смотрел на эту старую фотографию и чувствовал, как рушится стена из сарказма и раздражения, которую я строил годами. Передо мной была не «тёща», не карикатурный персонаж из анекдотов. Передо мной была история жизни. История любви, потерь, несбывшихся надежд и отчаянной, неуклюжей заботы. И мне стало стыдно. Стыдно за каждый мой косой взгляд, за каждую язвительную шутку, за каждый свитер, брошенный на антресоль.
Петля еще не разомкнулась. Но я уже не хотел из неё бежать. Я хотел прожить этот день еще раз. Но прожить его правильно.
***
Теперь у меня были все ноты. Осталось только сложить их в правильную мелодию. Не фальшивую, как в «идеальном сценарии», и не какофонию, как во время бунта. А настоящую, искреннюю.
Следующее 12 августа я проснулся с ясным планом. Он был прост: не играть, а быть.
Я встретил их у двери не с натянутой, а со спокойной, теплой улыбкой. «Тамара Петровна, здравствуйте. Тетя Галя, проходите, очень рад вас видеть». Я взял у неё сумку и, заглянув внутрь, сказал: «О, кабачковая икра! Та самая, как папа любил?». Она замерла и посмотрела на меня с таким удивлением, словно я заговорил на китайском. «Ты… помнишь?» — тихо спросила она. «Конечно, помню. Лена рассказывала», — соврал я, но это была ложь во спасение.
За столом, когда она по привычке начала осматривать квартиру, я опередил её. «Знаете, Тамара Петровна, вы были правы насчет обоев. Они и правда уже вид потеряли. Может, на следующих выходных поможете нам с Леной выбрать новые? У вас глаз-алмаз на такие вещи». Я не льстил. Я действительно подумал, что её совет может быть полезен. К тому же, это был повод провести время вместе. Не в рамках обязательного дня рождения, а просто так.
Тетя Галя завела свою обычную песню про внуков, и я, вместо того чтобы внутренне закатывать глаза, начал задавать вопросы. «А где они дом строят? Какой фундамент заливали?». Оказалось, это была её больная тема, и она с радостью погрузилась в детали. Тёща смотрела на меня с растущим изумлением.
Когда дело дошло до подарка, я принял сверток и не стал его тут же рвать. Я подержал его в руках. «Спасибо. Я знаю, сколько труда вы в него вложили». Я развернул его. Тот же зеленый свитер. Но теперь я видел не уродливую вещь, а историю. Я видел парк, танцы, шарф любимого человека и десятки часов одиноких вечеров со спицами в руках.
Я посмотрел ей прямо в глаза. «Спасибо. Это очень ценный для меня подарок». И я не стал его сразу надевать, изображая клоунский восторг. Я аккуратно сложил его и положил рядом с собой на стул. Это было честнее.
После обеда я достал с антресолей тот самый фотоальбом. «Тамара Петровна, я тут нашел случайно… Давайте посмотрим вместе? Расскажите мне про эти фотографии».
Мы сели на диван. Лена присоединилась к нам. И полились истории. Про поход в горы, про защиту диплома, про первую купленную машину. Тамара Петровна говорила без умолку, её лицо молоделo на глазах. Она смеялась, иногда смахивала слезу, но это были светлые слезы. Я впервые видел её такой — живой, настоящей, свободной от роли «тёщи». Я видел Тамару.
Когда приехало такси, я помог ей надеть пальто. Она вдруг остановилась и посмотрела на меня. «Спасибо тебе, Лёша. За сегодня. Это был… очень хороший день рождения».
В её голосе не было ни капли фальши.
Я лег спать с чувством удивительной легкости. Я ничего не требовал от этого дня. Я ничего не ждал от утра. Я просто был благодарен за то, что мне выпал шанс всё исправить. Я не знал, разорвется ли петля. Но, по большому счету, мне уже было всё равно.
***
Будильник. 8:00. Я открыл глаза и замер, прислушиваясь. Но телефон молчал. Я сам его отключил вчера вечером. Я повернул голову. На тумбочке лежал мой телефон, на экране которого светилась дата: 13 августа.
Я сел на кровати. Тишина. За окном шел мелкий дождь. В квартире пахло вчерашним пирогом и кофе. Из кухни доносилось тихое ворчание кофемашины. Лена уже встала.
Я встал, подошел к окну. Воскресенье, 13 августа. Петля разорвалась.
Накинув халат, я пошел на кухню. Лена обернулась и улыбнулась мне. «Доброе утро, именинник… бывший». Она подошла и обняла меня. «Знаешь, вчера был лучший твой день рождения за все годы. Мама утром такое сообщение прислала, я чуть не расплакалась. Сказала, что давно не чувствовала себя такой счастливой».
Я прошел в гостиную. На спинке кресла лежал он. Зеленый свитер с коричневыми ромбами. Я взял его в руки. Он всё еще был колючим, но теперь эта колкость не раздражала. Она ощущалась как нечто настоящее, живое. Я надел его. И на удивление, он сел не так уж и плохо. А главное — в нем было тепло. По-настоящему тепло.
Я стоял посреди комнаты в этом свитере, и в моей голове больше не было ни раздражения, ни сарказма, ни усталости. Была только тихая, спокойная благодарность. Я понял главную идею, которую пыталась донести до меня вселенная через эту бесконечную череду дней. Дело было не в прощении, не в семейных ценностях и даже не в преодолении стереотипов. Точнее, во всём этом, но в основе лежало одно — перестать видеть в человеке функцию. «Тёща», «зять», «жена» — это всё роли, ярлыки. За ними мы перестаем замечать живых людей с их страхами, мечтами и болью.
Я застрял в одном дне с человеком, которого считал своим личным кошмаром. А выбрался из него, когда наконец разглядел в этом человеке не тёщу, а Тамару. Одинокую женщину, которая отчаянно любит свою дочь и пытается неуклюже дарить свою заботу единственному мужчине, который теперь есть в её жизни.
Я подошел к телефону и набрал номер.
«Алло, Тамара Петровна? Доброе утро. Это Лёша. Да, спасибо. Слушайте, а тот рецепт кабачковой икры… он очень сложный? Может, приедете на следующих выходных, научите меня? И обои посмотрим заодно».
На том конце провода на секунду повисла тишина, а потом я услышал тихий, счастливый смех. И я понял, что это был самый лучший подарок на день рождения в моей жизни. Не свитер. А шанс всё понять и всё изменить. И еще один день впереди. Совершенно новый.
