— Да чтоб тебя! Черпак мой не тронь! — голос Елены Михайловны разорвал кухонную тишину, словно выстрел картечью в упор.
Ольга вздрогнула, как от ледяного душа, и замерла, держа крышку над кастрюлей, словно щит.
— Я просто… помыла, — пролепетала она, не смея обернуться.
— Помыла?! — негодование свекрови било ключом, казалось, даже обои испуганно съежились по швам. — Этот черпак со мной с восемьдесят четвёртого года! Алюминиевый, советский, на вес золота! Идеальный! С него всё как с гуся вода! А ты его, окаянную, в посудомойку! Он теперь гнётся, как проволока, и вид у него, как у побитой собаки!
Ольга глубоко вдохнула, усмиряя волну гнева. Она нутром чувствовала: дело тут вовсе не в черпаке. И даже не в супе. Дело в вечном «я здесь хозяйка, а ты — перекати-поле».
— Елена Михайловна, — стараясь сохранить ровный тон, начала она, — я хотела помочь. Ужин готов, суп не выкипел, посуда блестит. В чём, собственно, проблема?
— Проблема, голубушка, в том, что ты вечно лезешь не в своё дело! И всё делаешь шиворот-навыворот! — Елена Михайловна надвигалась, словно грозовая туча, и резкий запах утреннего одеколона бил в нос, как нашатырь. — Лук у тебя жарится, как на отпевание! Суп — жиже осеннего дождя! А про порядок на кухне я вообще молчу! У меня тут всё годами, как в аптеке, а ты — словно Мамай прошёл, после тебя хоть трава не расти!
В коридоре показалась сонная голова Дмитрия. Растрёпанные волосы, в одной руке — мятая кружка, в другой – телефон, прилипший к уху.
— Что опять стряслось? — зевнул он, не отрываясь от экрана.
— Ничего, — отрезала Ольга, отворачиваясь.
— Как это ничего?! — Елена Михайловна резко развернулась к сыну. — Она черпак угробила. Мою реликвию. Соратника по кухне. Невестка твоя, как танк, всё под свой лад крушит. Сколько раз говорила: нечего тут командовать! Это не её вотчина!
— Мам… — Дмитрий лениво почесал затылок. — Ну чего ты прицепилась? Черпак же… ну… это просто кусок железа.
— «Просто кусок железа», — передразнила она, сверкнув глазами. — А я тебе, сынок, вот что скажу: если баба дом не уважает, и мужика своего уважать не будет. Это всё звенья одной цепи!
Ольга не выдержала и нервно рассмеялась. Смех этот был похож на треснувшее стекло, но лучше, чем крик.
— Серьёзно? Черпак – символ мужества? Я, выходит, замужем не за тобой, Дим, а за алюминиевой ложкой? Может, мне тогда уйти восвояси? Ложку оставить, а самой за порог?
— Не передергивай, Оль, — отмахнулся Дмитрий, зевая, и скрылся в своей комнате.
— Вот и защитник, – процедила Елена Михайловна, окинув Ольгу презрительным взглядом. — Стоишь тут, лыбишься, а у меня, между прочим, давление скакнуло из-за тебя. Хочешь, чтобы я в гроб слегла?
— Да что вы, Елена Михайловна, — Ольга выпрямилась, собирая волю в кулак. — Я лишь хочу, чтобы в доме был мир. И чтобы никто не чувствовал себя лишним.
— Тогда знай своё место, и веди себя как гостья, а не как королева, — прошипела свекровь и, шаркая ногами, направилась к своему любимому креслу, оставляя за собой шлейф раздражения и терпкий запах снотворного «Корвалола».
Ольга застыла посреди кухни, оглушённая тишиной. За спиной — лязг дверцы шкафчика: Елена Михайловна доставала свою волшебную аптечку. В голове – гул. Но не от грохота посуды. От усталости.
Она вспомнила, как полгода назад они с Димой переезжали сюда. Он сиял, твердил, что это их шанс – своя квартира, пусть и с мамой, зато «почти как своя». Она, наивная, радовалась, представляла уютные вечера втроём, душевные беседы за круглым столом, бабушкины рецепты, семейное тепло и взаимопонимание…
Реальность оказалась куда суровее: рецепты приправлены ядом колкостей, а вместо тепла – лишь испепеляющие лучи презрения.
Ольга машинально открыла холодильник. На полке лежал аккуратно завёрнутый батон. На целлофановом пакете – зловещая надпись синим маркером: «НЕ ТРОГАТЬ! Е.М.».
Она опустилась на табурет и уставилась в пол.
— Алло, мам… — прошептала она в телефон, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Да… всё нормально. Просто… ты не знаешь, в студии можно стиральную машинку поставить? Ну, если вдруг…
Голос матери на том конце провода зазвучал тревожно, но Ольга уже не слушала. Она смотрела на свои руки. На правой – обручальное кольцо, которое вдруг стало невыносимо тяжёлым, словно кандалы.
В коридоре кто-то тихо кашлянул.
— Я слышал, ты маме звонила? – в дверном проёме возник Дмитрий.
— Да. Просто так. Спросить… про стиралку.
— Ты что, уходить надумала? – спросил он слишком спокойно. Как человек, который давно всё решил, и просто ждёт подходящего момента.
— Не знаю, Дим. Но здесь… тут невыносимо.
Он замолчал, сделал глоток из своей кружки.
— Мама просто переживает. У неё душа добрая, правда. Просто… характер у неё такой. Ты её не обижай.
Ольга впервые посмотрела ему прямо в глаза. Долго и внимательно.
— А кто меня защитит, Дим?
В ответ – лишь тишина. Только зевок. И звук закрывающейся двери.
Ольга стояла у окна, словно вмурованная. Сигарета, давно брошенная, теперь казалась тонкой нитью, удерживающей её над бездной. За мутным стеклом сонная крупа вяло падала на землю, а на подоконнике стыла чашка с остывшим кофе. Ни глотка, ни затяжки не хотелось.
Резкий лязг железа вырывался из кухни – Елена Михайловна с утробной яростью терзала посуду. Каждое движение – с демонстративным остервенением, будто отмывала не жир, а чуждое присутствие. Ольга знала: это увертюра. Сейчас начнётся.
— Вот скажи мне, — свекровь ворвалась в комнату вихрем, даже не потрудившись вытереть руки, — зачем ты выкинула мой керамический нож?
Ольга не обернулась, окаменев.
— Он был сколот. На лезвии – трещина. Я не хотела, чтобы кто-то поранился.
— А ты разрешение спросила? – тон свекрови обжёг холодом. – Решила, раз у тебя руки-крюки, то можно чужие вещи выбрасывать? Это был подарок!
— Подарок… от кого? – Ольга повернулась, обдав её усталым взглядом. – От телемагазина на диване?
— От мужа! – рявкнула Елена Михайловна, как раненый зверь. – Моего покойного! Он лично мне его на годовщину принёс! А ты, нахалка, взяла и выкинула! Не твоё – не трогай!
— А квартира? – тихо выдохнула Ольга. – Она тоже не моя. Может, мне и посуду не мыть, и пыль не вытирать? Может, мне вообще замереть и бояться дышать?
— Вот это было бы идеально! – торжествующе воскликнула свекровь. – Сидела бы тихо, не отсвечивала! Женщины, между прочим, делятся на тех, кто умеет уважать старших, и на таких выскочек, как ты, которые в чужой монастырь со своим уставом лезут! Думаешь, раз сына моего обмотала вокруг пальца, то можно тут указывать?
— Указывать? – Ольга выпрямилась, встав почти вплотную. – Указывать тут только вы умеете. И своим сыном тоже. И, к слову, не обматывала я его, а любила. Но теперь… не знаю, кого он любит больше: меня или ваши котлеты.
Елена Михайловна вспыхнула багровым румянцем, словно старый самовар, готовый взорваться.
— Да ты… да как ты смеешь?! Я тебе что, враг? Я тебе семью дала, крышу над головой, еду, заботу! А ты…
— Заботу?! – Ольга шагнула вперёд, почти касаясь грудью груди. – Вы меня третируете каждый день! Всё не так, всё не то. Вы хотите, чтобы я сошла с ума? Или сама сбежала?
— Да! – выплюнула Елена Михайловна. – Именно! Проваливай! Пока я по-хорошему говорю! Я уже с риелтором договорилась, между прочим. Квартиру продавать будем. Я себе новую найду. А вы катитесь, куда хотите!
— Как?! – голос Ольги дрогнул – Дмитрий знает?
— Знает, – отрезала свекровь, наслаждаясь моментом. – И согласен.
— Да вы обе… – Ольга отшатнулась, тело пробила крупная дрожь. – Согласен? Значит, он выбрал вас? А я? Я что, предмет мебели?
— Ты здесь гостья, – отчеканила свекровь, словно приговор. – И давно пора понять: не прижилась ты тут. Ничего страшного. Знаешь, сколько таких приходили? И уходили. А я – осталась. Потому что я – корень, а ты – жалкий листок. Подует ветер — и унесёт тебя.
— А вы – сорняк, – прошептала Ольга, и с ужасом осознала, что сорвалось с языка.
Всё произошло мгновенно: Елена Михайловна вскинула руку и толкнула Ольгу. Та с глухим ударом врезалась в острый край кухонного стола. Внутри всё оборвалось. Ольга кинулась к ней – не чтобы ударить, а скорее – в отчаянии, не в силах сдержать ни единой эмоции. Сцепились, как две озлобленные кошки, готовые разорвать друг друга. Скользящие руки, царапающие ногти, глухие удары по плечам и локтям, истошные крики.
— Вы ненормальная! – кричала Ольга, сорвав голос. – Вы… вы чудовище!
— А ты – дрянь! Разведёнкой будешь, поняла?! Да я таких, как ты, одной левой…
— Да вы просто злая и одинокая женщина! И своего сына вырастили таким же: ни рыба, ни мясо, безвольная тряпка!
В этот момент вихрем ворвался Дмитрий. Пижама, тапки на босу ногу, волосы торчат во все стороны, как у безумного профессора.
— Вы что творите?! – проорал он. – Вы совсем с ума посходили?!
Ольга с трудом выпрямилась, вытирая кровь, выступившую на разбитой губе.
— Спроси у своей мамочки. У неё сегодня новая серия – «Как извести свою невестку за 30 минут».
— Она на меня напала! – Елена Михайловна судорожно хватала воздух, прижимая ладонь к груди. – Она хотела меня убить! А всё из-за того, что я сказала правду!
— Правда?! – Ольга повернулась к нему, сжигая взглядом. – Дмитрий, ты знал про квартиру?
Он отвёл глаза, как побитый пёс.
— Мама мне сказала… она просто подумала, что так будет лучше. Для всех.
— Для всех?! – взвизгнула она. – Для кого «всех»? Для неё?! Для тебя?! А я кто?
— Ты… ну… я просто не хочу войны дома, Оля. Вы с мамой… как две тигрицы. Я между вами. Мне тяжело!
— А мне?! Мне не тяжело?! – она сделала шаг к нему. – Я каждый день просыпаюсь с одной только мыслью: как бы не попасть под горячую руку твоей мамочки! Я боюсь дышать, боюсь что-то сказать, боюсь неправильно сварить макароны! И ты молчал? Всё это время – молчал?!
— Оля… – он протянул к ней дрожащую руку.
— Не трогай меня, – она отпрянула, как от огня. – Знаешь, ты не между нами. Ты просто за ней. Всегда был. Ты даже сейчас… стоишь и молчишь. Ты не муж. Ты – приложение. Удобное, глупое, бесполезное.
— Всё, хватит! – Дмитрий закрыл лицо ладонями, словно защищаясь. – Я больше не могу! Я просто хочу тишины! Чтобы никто не кричал, не плакал, не устраивал истерики!
— Тогда выбери, – Ольга произнесла это медленно, чётко, как выносила смертный приговор. – Или ты, наконец, вырастешь из маминых штанишек, или мы – всё. Навсегда.
Елена Михайловна издала громкий и театральный стон, рухнула на табурет и схватилась за сердце.
— Видишь?! У меня сердце! Опять ты со своими ультиматумами! Димочка, вызывай скорую! Всё! Мне плохо! Это она меня довела!
Дмитрий замер. Потом медленно достал телефон. Но набирал он вовсе не скорую.
— Ты кому звонишь? – в голосе свекрови прорезалась паника.
— Пашке. Своему другу. Я у него перекантуюсь пару дней.
— Что?! – выкрикнули женщины в унисон.
— Устал, – буркнул он, избегая взгляда. – От вас обеих. Сил больше нет.
Хлопнула входная дверь, оставив за собой звенящую пустоту.
Молчание в квартире повисло густое, как табачный дым в прокуренной комнате.
Ольга стояла неподвижно, прижимая к разбитой губе ледяную ложку.
Елена Михайловна тяжело дышала, словно после изнурительного раунда на ринге.
— Не думай, что ты победила, – прошипела она, прожигая Ольгу злобным взглядом. – Это ещё не конец.
— Я не побеждала, – устало ответила Ольга, отворачиваясь к окну. – Мне бы просто выжить.
Неделя проползла, как улитка по битому стеклу.
Ольга не плакала. Все слёзы, словно иссякший родник, высохли в первые дни. Осталась лишь выжженная пустота. Не боль – скорее, безмолвное оцепенение, позволяющее бесстрастно считать трещины, расползающиеся по щербатому потолку. Старенькая однушка на самой дальней окраине, найденная через знакомых, дышала запахом дешёвой краски и чужой энергетики. Сон на надувном матрасе – вот и вся роскошь. Зато здесь не было кастрюль, летящих в спину. Ни свекрови, клацающей ножами, как разъярённая акула, ни Дмитрия, мечущегося между двумя огнями и, как всегда, выбирающего тот, что теплее.
Ольга присела на подоконник. За окном разгорались майские сумерки – ещё не ночь, но день уже выдохся. В руках – кружка чая, дешёвого, как её нынешняя жизнь. Ни сахара, ни лимона – просто обжигающая вода с горьковатым привкусом. Больше не нужно притворяться хозяйкой на чужой кухне. Теперь у неё своя. С микроволновкой и чайником, но неприкосновенная. И никто не посмеет упрекнуть за пересол в супе или неверно разложенные ложки.
Звонок в дверь прозвучал внезапно, словно выстрел в тишине. Глухой, нетерпеливый – не мелодичное «дзинь», а скорее агрессивный «врыв».
Ольга поднялась, настороженно подошла. Кто сейчас мог возникнуть на её пороге? Почтальон? Курьер с запоздалой пиццей?
Открыла. И замерла, словно громом поражённая.
На пороге стояла… Татьяна. Бывшая Дмитрия. Та самая, с которой он крутил роман ещё до Ольги. Высокая, взгляд – словно отточенная сталь, дорогая укладка безупречна. В руках – сумка-клатч, явно стоившая целое состояние. Выражение лица такое, будто явилась заключить перемирие, но исключительно на своих условиях.
— Привет, — произнесла Татьяна без тени улыбки. — Можно войти?
— Ты… серьёзно?
— Абсолютно. Я знаю, что ты сейчас думаешь. И, возможно, всё даже хуже. Но мне нужно поговорить. Пять минут.
Ольга растерялась. Впустить бывшую своего уже бывшего мужа в своё новое пристанище – сюжет для комедии абсурда или душераздирающей трагедии. Но она кивнула. Устала бояться.
Войдя, Татьяна скользнула взглядом по скромной обстановке. Без приглашения опустилась на подоконник, словно это было её законное место.
— Я знаю, ты не ждала меня. Но кое-что мне доложили, — она выудила телефон и протянула Ольге экраном вперёд. — Вот. Дмитрий.
На экране – голосовое сообщение.
Голос Дмитрия, надломленный, хриплый, словно смятый кассовый чек из супермаркета:
«Таня, прости. Не знаю, зачем тебе это нужно. Но я… просто хочу сказать, что ты была права. Мама действительно разрушает всё, к чему прикасается. Я не справился. Оля ушла. Я её люблю, но… слишком поздно. Всё рухнуло. Я снова у неё – у мамы. Как в детстве. Только теперь я понимаю, какой же я идиот. Прости».
Ольга слушала, словно ей читали некролог по её прошлой жизни.
— Он думал, что ты придешь ко мне? – тихо спросила она.
— Он вообще не думал, – отрезала Татьяна. – Никогда. Ты же это знаешь. Мы с тобой – две женщины, пытавшиеся выжить в его мире. У меня не получилось. У тебя тоже. Теперь он снова у мамочки, спит на детской подушке и объедается её лососевыми котлетами.
— Зачем ты пришла?
Татьяна замолчала. Сняла серьгу. Вернула на место. Потом, будто приняв решение, произнесла:
— Чтобы ты не винила себя. Я видела, как ты за него цеплялась. Я знала, что так и будет. Пыталась тебя предупредить, но… кто бы меня стал слушать? Все считали, что я – стерва. Наверное, так и было. А теперь я просто женщина, которая не хочет, чтобы другая женщина сожгла свою жизнь дотла. Как я.
— Спасибо, конечно… – Ольга села напротив. – Но, если честно, мне уже всё равно. Я больше ничего не боюсь. Ни его, ни её. Я поняла одну простую вещь: когда человек живёт в чужой квартире, по чужим правилам, и даже в чужой любви – он исчезает. А я больше не хочу исчезать.
Татьяна прищурилась.
— За это стоит выпить.
— У меня только дешёвый чай.
— Идеально, – усмехнулась Татьяна. – Он идеально подходит ко всей этой ситуации: горький, без сахара и обжигающе горячий.
Они пили чай. За окном сгущалась тьма. Где-то вдалеке выли собаки или завывала сирена. Татьяна ушла, оставив после себя лишь лёгкий аромат дорогих духов и странное, еле уловимое чувство – будто Ольга не одна. Кто-то её всё-таки понял.
На следующее утро зазвонил телефон. Дмитрий.
Ольга долго вглядывалась в экран. Потом всё-таки взяла трубку.
— Оля… я не знаю, с чего начать. Мне… мне очень плохо. Я думал, что смогу выпутаться. Но всё рухнуло. Ты была права. Я выбрал не ту сторону.
— Дмитрий, – голос Ольги звучал тихо, но уверенно, – ты ничего не выбирал. Ты просто остался там, где родился. Там, где безопасно. Где мама всегда подскажет, что делать. А я сделала свой выбор – жить. Ты так и не понял, что любовь – это не «не мешать жить», а защищать. Строить. А ты спрятался. Как маленький мальчик.
— Я всё понял, Оль. Дай мне шанс. Я начну всё сначала. Я приеду, мы поговорим. Я…
— Нет, – оборвала она его. – Никаких «поговорим». Я уже всё поняла. Спасибо за всё. Надеюсь, ты найдёшь кого-то, кто устроит и тебя, и твою маму.
— Оль…
— Прощай, Дима.
Она отключила телефон.
И впервые за долгое время – улыбнулась. Искренне.
Пусть у неё пока только чайник, надувной матрас и крошечная студия на третьем этаже без лифта — но это её жизнь. И она, чёрт возьми, больше никогда не будет просыпаться в доме, где каждое утро – борьба за кислород.
Ольга подошла к зеркалу. Увидела в нём женщину с уставшими глазами, но живую. Настоящую. Сильную.
— Ну что, девочка, – сказала она своему отражению. – Начнём?
