Татьяна стирала в ванной, когда услышала знакомый голос свекрови из кухни:
— Роман, посмотри на эти полотенца! Серые какие-то. И почему дома вечно бардак?
Татьяна сжала мокрую ткань в руках. Двенадцать лет одного и того же. Каждое утро начиналось с претензий, каждый вечер заканчивался упреками.
— Татьяна! — свекровь появилась в дверях ванной. — Ты слышала? Я спрашиваю, почему в доме нет порядка?
— Я убираю каждый день, Валентина Степановна.
— Убираешь? — фыркнула свекровь. — Тогда почему пыль на телевизоре? Почему дети неопрятные ходят?
Семилетний Дима выглянул из-за материной юбки:
— А почему бабушка всегда кричит?
Воздух в ванной словно загустел.
— Дети не должны встревать в разговоры взрослых! — отрезала Валентина Степановна.
Вечером Роман вернулся с работы. Еще в прихожей его встретил материн голос:
— Сынок, я больше терпеть не могу! Татьяна весь день дома сидит, а толку никакого. Дима рубашку изорвал, старший двойку принес, а она только и знает, что воду попусту тратить.
Роман скинул куртку, даже не поздоровавшись с женой:
— Таня, что за история с двойкой?
— Максим забыл тетрадь дома, учительница…
— Забыл! — перебила свекровь. — А кто должен следить? Мать должна!
— Мать права, — устало сказал Роман. — Нельзя так относиться к учебе.
Татьяна стояла у плиты, помешивая суп. В отражении кастрюли видела чужое лицо — измученное, постаревшее. Когда она стала такой?
— Мама, — тихо спросил Дима, подходя к ней, — а почему папа тебя не защищает?
Ложка выпала из рук Татьяны. В гостиной замолчал телевизор.
— Что ты сказал? — голос Романа стал жестким.
— Ничего, — быстро ответила Татьяна. — Ребенок устал.
— Пусть учится не встревать в чужие дела, — процедила Валентина Степановна.
Через неделю Дима проснулся горячим. Татьяна приложила руку ко лбу — кожа пылала огнем.
— Валентина Степановна, у Димы сильная температура. Нужно врача вызвать.
Свекровь не подняла глаз от газеты:
— Не паникуй. Парацетамол дай и не выдумывай болезни.
— Но он очень горячий, может это что-то серьезное…
— Татьяна! — голос свекрови стал стальным. — Я пятерых внуков вырастила. Температура у детей — обычное дело. Не делай из мухи слона.
Роман поддержал, не отрываясь от телефона:
— Послушай мать. Она опытнее.
К обеду Дима лежал красный, тяжело дышал. Градусник показывал 39,4. Татьяна снова попыталась:
— Пожалуйста, давайте хотя бы участкового позовем…
— Сказала — нет! — отрезала Валентина Степановна. — Чай с малиной и спать. И не мешай мне сериал смотреть.
— Но если это воспаление легких?
— Ерунда! У детей не бывает воспаления легких от простуды.
Ночью Дима бредил. Температура подскочила до 40, он метался на кровати, звал маму слабым голосом. Татьяна сидела рядом, меняла компрессы дрожащими руками.
— Мамочка, мне так плохо… Все горит внутри…
В соседней комнате спокойно храпели муж и свекровь. Татьяна смотрела на сына и чувствовала — что-то внутри окончательно ломается. Не гнется — ломается.
В половине четвертого утра она тихо поднялась и набрала номер скорой:
— Приезжайте срочно. У ребенка критическая температура, он без сознания.
Врач приехала через пятнадцать минут — женщина средних лет с серьезным лицом. Осмотрела Диму, нахмурилась:
— Двусторонняя пневмония. Немедленная госпитализация.
Татьяна схватилась за стену:
— Это опасно?
— Очень. Еще час-два, и могли быть осложнения на сердце.
На шум проснулся Роман:
— Что происходит? Кого ты вызывала?
— Скорую, — Татьяна лихорадочно собирала вещи. — У Димы двусторонняя пневмония.
Валентина Степановна выбежала в халате:
— Что за чепуха? Простуда была!
Врач строго посмотрела на семью:
— Ребенок мог остаться инвалидом. Или хуже. Мать поступила единственно правильно.
— Но мы же не могли знать… — начал Роман.
— Могли. Если бы слушали мать, а не игнорировали ее просьбы.
В больнице Дима лежал под кислородной маской — худенький, бледный, с множеством трубок. Татьяна держала его руку и думала: чуть не потеряла. Из-за чужого упрямства чуть не потеряла единственное, что по-настоящему любит.
— Мам, я умру? — прошептал он, когда снял маску.
— Нет, солнышко. Никогда. Я не позволю.
Врач подошла к кровати:
— Мальчик идет на поправку. Но еще неделю в больнице.
Татьяна кивнула и вдруг поняла: она больше не вернется в тот дом. Никогда.
Через пять дней, когда Диму выписали, она приехала домой только за вещами. Валентина Степановна встретила в коридоре:
— Ну что, видишь? Я же говорила — ничего страшного не было. Напугалась зря, врачей дергала.
Татьяна молча прошла в спальню, достала чемодан.
— Ты что делаешь? — Роман стоял в дверях.
— Забираю детей.
— Куда?
— Подальше от вас.
Валентина Степановна влетела в комнату:
— Вот она какая! Плохая хозяйка, ужасная мать, несносная жена! Чуть что не так — сразу истерика!
Татьяна остановилась. Медленно повернулась к свекрови и впервые за двенадцать лет посмотрела ей прямо в глаза:
— Да, вы правы — я не соответствую вашим стандартам — потому не смею более отравлять вам жизнь своим существованием.
Валентина Степановна открыла рот, но слов не нашла.
— Максим! — позвала Татьяна старшего сына. — Собирай только самое нужное. Едем к тете Свете.
— Надолго? — растерянно спросил подросток.
— Навсегда.
Роман шагнул вперед:
— Таня, не делай глупостей. Куда ты с детьми? У тебя же работы нет…
— Найду. А вот вы — попробуйте найти себе новую Золушку.
Прошло восемь месяцев. Татьяна работала в небольшом магазине, снимала однушку на окраине. Денег хватало впритык, но дома была тишина. Дети делали уроки спокойно, без криков. Дима снова стал веселым — бегал во дворе с соседскими мальчишками.
Роман звонил раз в неделю. Просил встретиться, говорил про ошибки, про то, что дома невыносимо. Татьяна слушала и удивлялась: неужели когда-то этот голос решал ее судьбу?
В декабре в школе у Димы был новогодний утренник. Татьяна сидела в переполненном актовом зале, смотрела, как сын танцует снежинку в костюме, который они шили вместе до полуночи.
Вдруг дверь скрипнула, и в зал вошли знакомые фигуры. Роман в старой куртке, рядом Валентина Степановна — постаревшая, с недовольным лицом. Они сели в последний ряд.
Татьяна почувствовала знакомое напряжение в плечах — и удивилась, что теперь оно не парализует. Просто неприятное воспоминание.
После концерта дети разбежались к родителям. Дима подлетел к маме, сияющий от счастья:
— Мам, ты видела, как я кружился? Петька даже завидовал!
— Видела, солнышко. Ты был лучший.
Роман неуверенно приблизился:
— Привет, Тань. Дим здорово станцевал.
— Спасибо.
Валентина Степановна подошла следом, окинула Татьяну оценивающим взглядом — простая куртка, джинсы, недорогие сапоги.
— Дмитрий, — обратилась она к внуку, — ты соскучился по бабушке? По дому?
Дима посмотрел на нее серьезно:
— А зачем? Вы же все время ругаетесь.
— Мы не ругаемся, — начала было свекровь.
— Ругаетесь, — перебил мальчик. — Мама, а почему бабушка такая злая? И почему папа от неё не уходит, как мы ушли от них?
В зале стихли разговоры. Родители одноклассников обернулись. Учительница удивленно подняла брови.
Валентина Степановна побледнела, потом покраснела до корней волос. Роман уставился в пол.
— Димочка, — мягко сказала учительница, — пойдем переодеваться.
— Нет, я хочу знать правду! — настаивал мальчик, глядя на родителей широко открытыми глазами. — Почему они всегда сердятся? Почему кричат на маму?
Мама одноклассника сочувственно кивнула Татьяне. Другие родители понимающе молчали — в детском вопросе каждый узнавал что-то болезненно знакомое.
Татьяна присела рядом с сыном:
— Не все взрослые умеют быть смелыми, солнышко. А смелость — это когда защищаешь тех, кого любишь.
Роман сделал шаг вперед:
— Дим, может, я вас подвезу? Поговорим по дороге…
— Мы на автобусе доберемся, — спокойно ответила Татьяна. — Правда, Дим?
— Да! На автобусе веселее. Там можно в окно смотреть.
Она взяла сына за руку:
— Спасибо за прекрасный праздник, — кивнула учительнице.
Проходя мимо Романа и свекрови, услышала, как Валентина Степановна сипло шепчет сыну:
— Видишь, что она наделала? Настроила ребенка против нас!
— Мам, помолчи, — устало ответил Роман.
Татьяна не обернулась. За спиной остались два человека среди чужих счастливых семей — с вопросами, на которые у них не было честных ответов.
В автобусе Дима прижался к маминому боку:
— Мам, а мы больше не будем с ними жить?
— А ты хочешь?
Мальчик помотал головой:
— Нет. Мне нравится, когда ты не плачешь. И когда можно шуметь, играя.
За окном кружился снег, укрывая город белым покрывалом. Татьяна смотрела на снежинки и думала: жизнь может начаться заново в любом возрасте. Даже после многих лет молчания. Нужно только перестать бояться чужого недовольства и начать защищать свое счастье.
