Запах больничной хлорки, въевшийся в волосы и халат, выветрился, как только дверь за Ольгой Петровной захлопнулась. Он сменился другим – чужим, незнакомым, густым. Запахом жареного лука, дешевого освежителя воздуха с ароматом «морской бриз» и какой-то сладковатой, незнакомой парфюмерии. Ольга застыла в прихожей своей нижегородской «двушки», прижимая к себе легкую сумку с вещами. Ее квартира, ее крепость, ее тихая гавань, пахла чужой жизнью.
Из зала доносился бодрый голос ведущего какого-то ток-шоу, смешанный с детским лепетом. На вешалке, рядом со старой курткой мужа, висело ярко-розовое детское пальто и женский пуховик цвета асфальта, которого Ольга никогда не видела. На коврике у порога стояли разношенные мужские ботинки Сергея, а рядом с ними – маленькие сапожки с помпонами и стоптанные женские боты.
Ольга медленно, словно боясь спугнуть видение, прошла в комнату. На ее любимом кресле, том самом, с продавленным от времени сиденьем и накинутым на спинку пледом, который она привезла из Суздаля, сидела незнакомая молодая женщина. Она держала на коленях ребенка лет трех и, не отрываясь, смотрела в телевизор. На журнальном столике, где обычно лежали Ольгины очки и стопка книг по литературе, стояла вазочка с печеньем и чашка с недопитым чаем.
— Здравствуйте, — тихо сказала Ольга.
Женщина вздрогнула, обернулась. Лицо у нее было простое, уставшее.
— Ой, здрасьте. А вы… вы Ольга Петровна? Тетя Тамара говорила, вы сегодня должны…
— Да, — Ольга почувствовала, как слабеют ноги после недавней операции по удалению желчного пузыря. — Я Ольга Петровна. А вы?
— Я Зоя. Племянница Тамары Захаровны. А это Мишенька.
В этот момент из кухни вышел Сергей, муж. В домашних трениках и футболке, которую Ольга собиралась выбросить. Увидев жену, он засуетился, на его лице отразилось что-то среднее между виной и раздражением.
— Оля, ты уже приехала? А я думал, тебя к обеду привезут… — он подошел, неловко обнял за плечи. От него тоже пахло чужой едой. — Как ты? Врач что сказал?
— Врач сказал, что мне нужен покой и диета, — голос Ольги был ровным, почти безжизненным. Она смотрела поверх его плеча на Зою, которая смущенно отводила глаза. — Сергей, что здесь происходит?
Он вздохнул, отпуская ее.
— Оль, ну ты пойми… Мама позвонила. У Зойки ситуация… Муж выгнал, идти некуда. С ребенком на руках. Ну куда им? Мама попросила приютить на время. Всего-то на пару недель, пока что-нибудь не найдут. Ты же в больнице была, я тебя не хотел тревожить…
«Не хотел тревожить». Эта фраза ударила сильнее, чем вид чужих вещей в ее прихожей. Двадцать восемь лет брака. Эта квартира, купленная на деньги, которые им добавили ее, Ольгины, родители. Ее фикус на подоконнике, ее книги, ее кресло. И ее «не хотели тревожить», пока в ее доме распоряжались, как в общежитии.
— На пару недель? — переспросила она, и в голосе впервые прорезался металл. — В нашей квартире? Сергей, у нас одна спальня. Где вы все… спите?
— Ну… — он замялся, глядя в пол. — Я пока на диване в зале. А Зоя с Мишей в спальне. Там же кровать большая… Им с ребенком удобнее.
Ольга посмотрела на дверь их спальни. Своей спальни. Где на кровати, которую они покупали вместе на первую годовщину свадьбы, сейчас спит чужая женщина с ребенком. А ее муж, ее Сергей, ночует на диване в гостиной, ставшей проходным двором. Она почувствовала, как внутри что-то ледяное и острое начинает медленно поворачиваться. Это было не обида. Это было что-то гораздо хуже. Осознание.
Первая ночь дома была похожа на пытку. Ольга постелила себе на старом диване, том самом, на котором спал теперь Сергей. Он, сославшись на то, что ей нужен покой, перебрался на кухню, на раскладушку, которую, видимо, привезла его мать. Из-за стены доносилось сонное возиканье Миши и покашливание Зои. Квартира, казалось, сжалась, стала душной. Каждый скрип, каждый шорох был чужим. Ольга лежала с открытыми глазами и вспоминала.
Вспоминала, как они с молодым Сережей, инженером с «Красного Сормово», клеили здесь обои. Смеялись, пачкаясь в клее. Как ее отец, царствие ему небесное, лично пришел и помог вставить новые окна, сказав тогда: «Главное, дочка, чтобы в доме своем ты была хозяйкой». Хозяйкой… Она горько усмехнулась в темноту. Какая из нее хозяйка? Приживалка в собственном доме.
Она вспомнила, как Тамара Захаровна, ее свекровь, всегда относилась к этой квартире. Она никогда не говорила «ваша квартира». Всегда – «Сережина квартира». «Надо бы в Сережиной квартире ремонт сделать», «Как там у Сережи в квартире дела?». Словно Ольги, учительницы русского языка и литературы в местном колледже, соавтора этой жизни, просто не существовало. Она всегда это списывала на старческую ревность, на особенности характера. «Ну что ты, Оленька, она же мать», — успокаивал ее Сергей. Сколько раз за эти годы она слышала эту фразу? Сто? Триста?
Она всегда старалась быть «понимающей». Понимала, когда Сергей отдавал матери половину премии, «ей же нужнее». Понимала, когда их отпуск отменялся, потому что у Тамары Захаровны поднималось давление и «Сережа должен быть рядом». Понимала, когда он покупал матери новый телевизор, а ей на день рождения дарил набор кухонных полотенец, потому что «мы же не чужие люди, Оль, к чему эти формальности?». Она так долго и усердно «понимала», что, кажется, разучилась понимать саму себя. Что она чувствует? Чего она хочет? Ответы на эти вопросы были погребены под толстым слоем компромиссов и самообмана.
Утром стало только хуже. Кухня, ее святая святых, была неузнаваема. На плите стояла огромная кастрюля с борщом, пахнущим так, как готовит свекровь, – с перебором уксуса. На столе крошки. Зоя, уже одетая, суетилась у плиты, грея кашу для Миши.
— Ольга Петровна, вы кушать будете? Я тут кашки сварила, на всех.
— Спасибо, Зоя. Я выпью кофе, — Ольга открыла шкафчик, чтобы достать свою любимую турку, но ее там не было. На ее месте стояла пачка детских смесей.
— Ой, я ее убрала наверх, — спохватилась Зоя. – А то Мишенька лезет, боюсь, уронит. Давайте я вам растворимый сделаю?
Ольга молча взяла со стула табуретку, встала на нее, нашарила на верхней полке свою турку, свои баночки с корицей и кардамоном. Все ее маленькие ритуалы, из которых состояло ее утро, ее спокойствие, были нарушены, отодвинуты, признаны несущественными. Сергей вошел на кухню, когда она молола кофе. Он избегал смотреть ей в глаза.
— Доброе утро. Как спалось?
— Как в гостях, — ответила она, не оборачиваясь.
Он налил себе борща из кастрюли, сел за стол и начал есть, громко прихлебывая. Раньше он так не делал. Он так ел только у матери. Ольга смотрела на его спину, на склоненную над тарелкой голову и видела перед собой не мужа, а чужого, незнакомого мужчину. Мужчину, который с легкостью променял их общий мир на тарелку материнского борща и сомнительное спокойствие.
Через пару дней она вышла на работу. Колледж встретил ее сочувственными взглядами и вопросами о здоровье. Ее ближайшая подруга, Ирина Марковна, преподаватель истории, женщина резкая и прямая, как все ее исторические факты, отвела ее в лаборантскую.
— Ну, рассказывай, Петровна. Как ты? Вид у тебя, скажу честно, не послеоперационный, а как с поля боя.
И Ольга рассказала. Про запах, про чужие вещи, про Зою со спящим Мишей в ее кровати. Ирина слушала, поджав губы, ее глаза-буравчики становились все темнее.
— Так, — сказала она, когда Ольга замолчала. — Я все поняла. Твой тюфяк, этот Сергей твой, в очередной раз позволил своей маменьке вытереть об тебя ноги. Только на этот раз они не просто ноги вытерли, они тебе на голову сели.
— Ира, ну что ты такое говоришь… Он просто…
— Просто что? Пожалел несчастную родственницу? А тебя он пожалел? Тебя, после больницы, кому покой нужен, как воздух? Он о тебе подумал хоть на секунду?
— Он не хотел меня волновать… — слова звучали жалко даже для нее самой.
— Конечно, не хотел! Волнения мешают быть удобной. А ты у нас удобная, Оленька. Слишком удобная. Всегда была. Ты помнишь, как он «забыл» про твой юбилей, потому что маме надо было картошку на даче копать? А ты что? Ты улыбнулась и сказала: «Ничего страшного, мама важнее». Ты сама ему это разрешила. Год за годом.
— Что же мне теперь делать? — шепотом спросила Ольга.
— Делать? — Ирина стукнула костяшками пальцев по столу. — Для начала перестать быть «понимающей». И начать быть хозяйкой в своем доме. Вспомни, как твой отец говорил. Ты же мне сама рассказывала.
Разговор с Ириной оставил горький осадок. Правота подруги была очевидной и от этого еще более болезненной. Вечером, вернувшись с работы, Ольга застала в своей квартире свекровь. Тамара Захаровна сидела в ее кресле, как королева на троне, а Зоя и Сергей стояли перед ней по стойке «смирно».
— А, вот и наша хозяюшка! — провозгласила свекровь, не делая попытки встать. — Пришла с работы? Устала, небось. Зоенька, налей Ольге чаю.
Ольга сняла пальто, молча прошла на кухню. Села за стол. Внутри все кипело холодным гневом.
— Тамара Захаровна, — начала она ровным голосом, когда свекровь тоже переместилась на кухню. — Я хотела бы понять, на какой срок вы поселили к нам своих родственников.
— Оленька, ну что за тон? — свекровь картинно всплеснула руками. — Какие сроки? Свои люди. Зоечке надо на ноги встать, работу найти, с садиком для Мишеньки решить. Это же не один день. Ты же умная женщина, должна входить в положение.
— Я вхожу в положение последние двадцать восемь лет, — отрезала Ольга. — И сейчас я вошла из больницы в коммунальную квартиру. Я хочу знать, когда это закончится.
— Когда надо, тогда и закончится! — в голосе Тамары Захаровны зазвенел металл. — Квартира Сережина, он глава семьи, он и решает! А твое дело – мужа поддерживать, а не свои порядки устанавливать!
Ольга посмотрела на Сергея. Он стоял у окна, делая вид, что разглядывает что-то на улице. Он молчал. Предательски молчал. В этот момент Ольга поняла, что точка невозврата пройдена. Это был уже не ее муж, не ее опора. Это был просто сын своей матери.
— Понятно, — тихо сказала она. — Значит, решает Сергей.
Следующие дни превратились в театр абсурда. Ольга перестала разговаривать с мужем. Она общалась с ним записками, как с соседом по коммуналке: «Купи хлеб», «Нужно заплатить за свет». Она демонстративно завтракала и ужинала в своей комнате, закрыв дверь. Она купила маленький электрический чайник и поставила его у себя, чтобы не ходить на «общую» кухню. Она отгородилась, выстроила стену. Зоя, чувствуя напряжение, старалась быть незаметной, но ее присутствие, присутствие ее ребенка, ее запахов, ее жизни, заполняло все пространство.
Сергей сначала пытался делать вид, что ничего не происходит. Потом начал злиться.
— Что ты за цирк устроила? — ворвался он как-то вечером к ней в комнату. — Записочки, молчание… Ведешь себя, как ребенок!
— А как мне себя вести, Сергей? — Ольга оторвалась от проверки студенческих сочинений. — Как мне вести себя с соседом, который без моего ведома заселил в нашу квартиру своих родственников?
— Это моя мать попросила! Я не мог отказать!
— А мне ты мог отказать! В праве на собственный дом, на покой, на уважение! Ты выбрал, Сергей. Ты всегда выбирал ее, а не меня. Просто раньше я делала вид, что не замечаю. А теперь заметила. Глаза открылись.
Он хлопнул дверью, не найдя что ответить.
В выходные Ольга решилась. Она позвонила своему сыну, Денису, который жил и работал программистом в Санкт-Петербурге. Она старалась говорить спокойно, но голос дрожал. Денис слушал молча, и она боялась услышать в ответ очередное «Мам, ну ты пойми…».
Но сын сказал другое.
— Мам, я сейчас возьму билет и приеду.
— Не надо, Денис, зачем…
— Надо, мама. То, что делает отец, – это свинство. И бабушка тоже хороша. Я приеду. Мы все решим.
Приезд Дениса изменил расстановку сил. Высокий, уверенный в себе, он вошел в квартиру и с порога оглядел всех тяжелым, недобрым взглядом.
— Так, — сказал он громко и четко. — Давайте проясним ситуацию. Зоя, когда вы планируете съезжать?
Зоя вспыхнула и посмотрела на Сергея. Сергей начал что-то мямлить про «поиск вариантов».
— Вариантов нет? — усмехнулся Денис. — Интересно. А снять комнату – это не вариант? Я готов помочь с деньгами на первый месяц. Но в квартире моих родителей вы жить не будете. Тем более, после того, как мама вернулась из больницы.
Вечером состоялся большой семейный совет. Тамара Захаровна кричала, что Денис – неблагодарный внук, что он идет против семьи. Сергей пытался его урезонить. Но Денис был непреклонен.
— Бабушка, семья – это когда люди уважают друг друга. А вы никогда не уважали мою мать. И ты, отец, — он повернулся к Сергею, — позволил этому случиться. Ты предал ее.
Это было сказано. Слово «предал» повисло в воздухе.
После отъезда Дениса (который все-таки сунул Зое в руку несколько купюр со словами «Это на первое время, дальше сама»), родственники съехали через три дня. Тамара Захаровна нашла для них какую-то комнату у своей дальней знакомой. В день их отъезда Ольга методично, с хлоркой, отмывала всю квартиру. Она выбросила дешевый освежитель, выстирала все пледы и покрывала. Она двигалась, как автомат, пытаясь физическим действием заглушить внутреннюю пустоту.
Когда квартира снова стала пахнуть домом, чистотой и кофе, наступила тишина. Тягучая, звенящая. Они с Сергеем остались вдвоем. Но это было не то «вдвоем», что раньше. Между ними пролегла пропасть. Он ходил по квартире тенью, осунувшийся, постаревший. Он пытался заговаривать с ней, приносил ей чай, покупал ее любимые пирожные. Но Ольга смотрела на него и видела только его молчание в тот вечер, когда свекровь кричала, что это «Сережина квартира».
Однажды вечером он сел напротив нее в кухне.
— Оль… прости меня. Я… я дурак. Я не подумал.
Ольга долго молчала, помешивая ложечкой в пустой чашке.
— Ты не «не подумал», Сергей. Ты именно подумал. И решил, что мое душевное спокойствие, мое здоровье, мое мнение – это то, чем можно пожертвовать. Это не ошибка. Это выбор.
— Но я все исправил! Их же нет!
— Ты? Ты исправил? Или это сделал Денис, которому, в отличие от тебя, оказалось не все равно? Ты молчал до последнего. Ты бы и дальше молчал, если бы он не приехал.
Она встала и подошла к окну. За окном зажигались огни вечернего города. Огни чужих жизней, где, возможно, тоже были свои драмы.
— Я подаю на развод, Сергей.
Он вскочил.
— Оля! Ты с ума сошла? Какой развод? В нашем возрасте? Куда ты пойдешь?
— Я никуда не пойду, — она обернулась. На ее лице не было ни злости, ни обиды. Только безмерная, спокойная усталость. — Я разменяю квартиру. Эту. Твою, как говорит твоя мама. Себе куплю однокомнатную. Маленькую, но свою. А ты со своей долей и со своей мамой решайте, что делать дальше. Можете поселить туда хоть всю вашу родню.
— Но… как же… мы? — в его голосе было искреннее недоумение. Словно он не понимал, что «мы» закончилось в тот день, когда она вернулась из больницы.
— А «нас», Сережа, больше нет. Ты сам все разрушил. Ты хороший сын. Наверное. Но мужем ты быть так и не научился. А я больше не хочу быть «понимающей». Я хочу просто жить. В своем доме.
Процесс размена был долгим и нервным. Тамара Захаровна звонила, плакала, обвиняла ее в разрушении семьи. Сергей ходил мрачнее тучи, но сопротивляться уже не мог. В Ольге проснулась какая-то стальная воля, которой она сама в себе не подозревала. Ей помогала Ирина, находила риелторов. Помогала соседка снизу, Елизавета Игоревна, бывший юрист, советами, как правильно составить документы. Оказалось, что вокруг много людей, готовых помочь, стоило только попросить.
И вот настал день. Ольга стояла посреди маленькой, но светлой однокомнатной квартиры в новом районе, на высоком этаже. Пахло свежей краской и свободой. В углу, в новом горшке, стоял ее выстраданный фикус. На подоконнике – турка и баночки со специями. Она распаковывала коробку с книгами – Чехов, Бунин, Куприн… ее верные друзья.
Телефон зазвонил. Это был Денис.
— Мам, ты как? Устроилась?
— Да, сынок. Все хорошо.
— Я рад за тебя. Правда. Ты давно это должна была сделать.
— Наверное, — ответила она. — всему свое время. Для прозрения тоже.
Она подошла к окну. Внизу раскинулся город, сверкающий тысячами огней. Она была одна. В свои пятьдесят шесть лет она начинала новую жизнь. Не сказочную, не обещающую принцев на белом коне. А просто – свою. И впервые за долгие-долгие месяцы она почувствовала не боль и не обиду, а огромное, всепоглощающее облегчение. Она была дома. Наконец-то она была дома.
