Свадьбу Мария помнила плохо. Не потому что пила, хотя шампанское тогда действительно лилось рекой, а потому что всё было как в тумане: белое платье, какие-то крики «горько!», мамин носовой платок, измятый от слёз, и лицо Ивана — её «солнца жизни». Он тогда казался идеальным: высокий, с чуть насмешливым прищуром, галантный до противного. Подружки завидовали, мама сияла, а Мария ловила себя на мысли, что вот оно — счастье, настоящее.
Прошло всего три года. За это время квартира, доставшаяся Марии от бабушки, превратилась в маленькую арену семейных баталий. На кухне вечно не хватало места: кастрюля с борщом упиралась в миску с недоеденным салатом, Иван любил ставить на стол грязные кружки «на потом». Мария сначала смеялась, убирала молча, потом раздражалась, потом привыкла. Вроде бы мелочи, но именно из них вырастает то самое чувство, когда в горле першит не от простуды, а от обиды.
Иван в последнее время задерживался. Официальная версия: работа. Мол, «сезон отчётов, начальство на уши садится, сам видишь». Мария кивала, верила. А потом ловила себя на том, что уж больно часто он приходит не просто уставший, а какой-то… довольный. И рубашка пахнет не только сигаретами и его дешёвым «Блэк Скай», а чем-то сладковатым, цветочным.
— Ты вообще духи поменял? — спросила она как-то вечером, нюхая его пиджак.
— С ума сошла? — Иван нервно засмеялся и спрятал лицо в телефоне. — У нас в бухгалтерии тётка новая, поливается так, что глаза режет. Наверное, от неё.
Мария усмехнулась, но в душе кольнуло. Женская чуйка — вещь подлая: вроде доказательств нет, а сердце ноет.
Её мама, Наталья Игоревна, давно пыталась вставить свои пять копеек:
— Машка, ты смотри. Мужики они как дети: дай слабину — сядут на шею. А этот твой… больно гладкий. Я его с самого начала так себе приняла.
Мария отмахивалась. Ей казалось, мама преувеличивает. Но однажды всё перевернулось.
Это был обычный день. Суббота, в планах — закупиться на рынке, сварить суп и устроить себе «девочкин день»: маску на лицо, сериал фоном. Иван заявил, что едет в офис «закрывать квартал». Мария кивнула, пожала плечами.
А потом неожиданно ей позвонила подруга и попросила подвезти документы, которые та забыла в Марииной сумке. Пришлось отложить маску и поехать. На обратном пути она решила заскочить домой — как-то неуютно было таскать папку по магазинам. И вот тут всё и случилось.
Открыв дверь, она услышала смех. Женский. Такой лёгкий, заливистый, молодой. Мария застыла на пороге, сердце стучало так, будто готово было выпрыгнуть из груди.
В коридоре стояли туфли. Не её. Лакированные, на шпильке. Рядом — женская сумочка с меховым брелоком.
Мария прошла в комнату и застала картину: Иван, её муж, её «солнце жизни», полулежит на диване, а над ним склоняется девица лет двадцати с копейками. Мини-юбка, блестящая кофточка, длинные ногти. Смеётся, треплет его за волосы.
— Вань, ну ты дурак! — щебечет.
Мария стояла, как вкопанная. Ей хотелось закричать, но голос застрял. Девица заметила её первой, взвизгнула и отскочила, как кошка.
— Маш… — Иван вскочил, натягивая футболку. — Ты чего так рано?
— Я чего так рано? — наконец выдохнула Мария, и голос её дрожал, но не от слёз, а от ярости. — А ты чего так… вообще?
Он сделал шаг к ней, вытянул руку, но Мария отшатнулась.
— Это… Лена, моя секретарша. Мы… — он замялся, — обсуждали отчёты.
— На диване? — Мария усмехнулась. — С юбкой выше пупка?
Девица покраснела, сгребла сумочку.
— Я… я пойду. — Она метнулась к выходу.
— Сядь! — неожиданно громко рявкнула Мария, и девица замерла у двери. — Раз пришла — дослушай.
Иван закатил глаза.
— Маш, ну зачем цирк устраивать? Ты же взрослая женщина.
— Взрослая женщина? — Мария сжала кулаки. — Это ты мне говоришь, да? После того, как притащил её в мою квартиру?
Он поморщился:
— Наша квартира, вообще-то.
— А вот и нет. — Мария резко усмехнулась. — Досталась мне от бабушки. Ты тут прописан, но собственность моя.
Иван дернулся, как от пощёчины. Девица, похоже, ничего не понимала, но чувствовала, что запахло жареным.
— Маш, — Иван понизил голос, пытаясь взять её за руку. — Ну чего ты начинаешь? Это глупость. Ну, было… Я же домой вернулся, к тебе.
— Вернулся? — Мария засмеялась, но смех её был жёстким, металлическим. — Ты думаешь, я дура? Думаешь, я не слышала, как ты ей про квартиру рассказываешь?
Он побледнел.
— Что?
— Да-да. «Мария мягкая, можно уговорить, а потом оформим долю». Слышала, Иван. Уж извини.
Повисла тишина. Даже девица перестала дышать.
— Ты специально домой пришла? — тихо спросил он, и в голосе его прозвучала злость.
— А ты специально меня предал? — Мария наконец сорвалась на крик. — Специально решил жизнь мою сломать?
Иван шагнул ближе, схватил её за локоть, но она вырвалась.
— Убирайтесь оба! — заорала она. — Сейчас же!
Девица кивнула, пулей вылетела за дверь. Иван остался стоять, тяжело дыша.
— Маш, ты не понимаешь…
— Нет, это ты не понимаешь! — перебила она. — Всё кончено.
Она захлопнула дверь прямо перед его лицом. И впервые за три года в этой квартире стало тихо.
Первую ночь после скандала Мария почти не спала. Сидела на кухне в старом халате, пила чай из гранёного стакана, как в детстве у бабушки, и смотрела на часы. Вроде бы тишина, а сердце колотится так, будто она пробежала марафон. В голове крутились Ивановы слова про «нашу квартиру». Наша! Ага, конечно. Ему бы только зацепиться, да вытянуть побольше.
Утром он пришёл. Не звонил, не стучал — просто открыл дверь своим ключом. Шёл уверенно, как хозяин. В руках пакет с булочками и кофе из автомата.
— Маш, ну чего ты психуешь? — голос у него был усталый, но без тени вины. — Давай как взрослые.
— Как взрослые? — Мария не сдержала сарказма. — Ты меня предал, изменил и притащил девицу в мою постель. Это называется «как взрослые»?
— Да брось! — он махнул рукой. — Ну, оступился. С кем не бывает?
Мария засмеялась — коротко, зло.
— С булочками решил откупиться? Может, сразу кольцо ей купишь и сюда приведёшь?
Иван помрачнел.
— Маш, не заводи. У нас совместная жизнь, совместное имущество. Ты что, думаешь, я вот так просто уйду?
— Совместное имущество? — Мария скрестила руки на груди. — У меня бумага на руках — квартира в моей собственности. Дарственная от бабушки. Ты тут просто прописан.
Он замолчал, но глаза его сузились.
— Посмотрим ещё, — сказал тихо. — Суд решит.
И вот тут у Марии внутри что-то щёлкнуло. Стало страшно. Не от Ивана — от его наглости.
В тот же день она пошла к маме. Наталья Игоревна жила на соседней улице, в хрущёвке. Увидев дочку, она только цокнула:
— Ну что, дождалась? Я ж говорила.
— Мам… — Мария опустила голову.
— Ладно, — мама махнула рукой. — Не буду я тебе сейчас «я же говорила». Лучше думай, как выкручиваться. Он же кобель, ещё и хитрый. Суд, говоришь? Значит, мозгами шевелит.
Мария почувствовала, как холодеют пальцы.
— Мам, он не имеет права, правда?
— Формально нет. Но ты ж его знаешь. Будет давить, нервы мотать. Мужики такие: уйти красиво не умеют.
И правда. Иван начал давить. Каждый день приходил: то «забыл рубашку», то «надо поговорить». Оставлял свои вещи демонстративно, будто метил территорию. Однажды приволок целый пакет продуктов.
— Это тебе, — сказал, выставляя бананы и колбасу. — Ну а что, я ж тоже в этой квартире живу.
— Нет, не живёшь, — холодно ответила Мария.
— Ошибаешься. Прописка есть? Есть. Всё. — Он ухмыльнулся, и ей захотелось врезать.
Днём она работала, вечером возвращалась — и каждый раз боялась, что он снова там. Несколько раз действительно находила его на диване. Телевизор орёт, крошки на столе.
— Ты что творишь?! — кричала Мария.
— А что? — невозмутимо отвечал он. — Домой пришёл.
И однажды терпение кончилось. Мария вернулась поздно, после работы. Уставшая, с пакетом овощей. А в её квартире — он. И не один. Та самая Лена, секретарша, развалилась на кресле, красит ногти и смотрит в телефон.
— Это что за балаган?! — Мария едва не уронила пакет. Помидоры покатились по полу.
— Маш, ну не начинай, — лениво сказал Иван. — Мы просто сидим.
— В моей квартире?! — голос дрогнул. — Да вы с ума сошли!
Лена усмехнулась:
— Да ладно вам, мы ж по-хорошему.
Мария сорвалась. Схватила её сумку и швырнула в коридор.
— Вон отсюда!
Лена вскрикнула:
— Вы психованная!
— Зато в своей квартире! — Мария шагнула ближе. — И ты, Иван, тоже собирайся.
Иван вскочил, схватил её за руку.
— Маш, ты совсем больная?!
Она вырвалась и толкнула его в грудь. Он отшатнулся, ударился о стол.
— Всё, хватит! — Мария кричала так, что соседи начали стучать в батарею. — Чемодан собирай и вали!
Иван хотел что-то сказать, но, видимо, понял, что дело пахнет милицией. Схватил Лену за локоть и потащил к двери.
— Ты ещё пожалеешь, — бросил он напоследок.
Когда дверь захлопнулась, Мария впервые за долгое время разрыдалась. Настоящим, громким, некрасивым плачем. Но вместе с этим пришло чувство — пусть маленькое, но победы.
На следующий день он подал заявление в суд. Требовал «выделить долю» и «учесть совместно нажитое имущество».
Мария узнала об этом, когда ей пришло письмо.
— Мам, — сказала она, сидя у Натальи Игоревны с конвертом в руках. — Он реально решил меня уничтожить.
— Ну что ж, — мама налила чай. — Значит, будем воевать.
Мария вздохнула, утирая глаза.
— Я думала, у меня семья. А у меня враг в собственной квартире.
— Ничего, Машка, — мама положила ладонь ей на плечо. — Ты сильнее, чем думаешь.
Но внутри Мария знала: впереди самое тяжёлое. Суд, скандалы, деньги… и одиночество.
Суд — слово короткое, но сколько в нём яда.
Мария впервые переступила порог зала с дрожью в коленях. Скамейки из жёсткого дерева, запах старой бумаги, прокуренные пальто и прокуренные взгляды. Иван сидел на другой стороне, гладко выбритый, в новом костюме. Улыбался. Лена тоже была там — в короткой юбке, с накрашенными губами, будто на показ пришла.
— Ваша честь, — начал адвокат Ивана, — квартира была нажита в браке, а потому мой доверитель имеет право на долю…
Мария едва не рассмеялась. Бабушка, если бы могла встать, перевернулась бы в гробу: «Нажита? Да я на эту квартиру с пенсии три года копила и ещё займ брала!»
Она поднялась, голос дрожал, но каждое слово било, как плеть:
— Квартира принадлежала моей бабушке. Дарственная оформлена на меня ДО брака. Это МОЯ собственность. Иван в ней только прописан. Он жил здесь потому что я позволила.
Судья кивнула, листая бумаги. У Ивана на лице дрогнула усмешка.
— Ну что, Маш, — пробормотал он, когда заседание отложили, — думаешь, умнее всех?
— Нет, — ответила она твёрдо. — Просто честнее.
После второго заседания стало ясно: Ивану ничего не светит. Максимум — снятие с регистрации. Тогда он устроил настоящий цирк. Пришёл к Марии домой, пьяный, начал орать под окнами:
— Это мой дом! Моя жизнь! Ты меня предала!
Соседи выглядывали, снимали на телефоны. Мария вызвала полицию. Его увезли, но через неделю он снова появился — уже трезвый, с мамой. Та, крепкая женщина с лицом, похожим на топор, ворвалась в квартиру без «здрасьте».
— Девочка, ты что творишь? — уставилась она поверх очков. — Мужа лишаешь жилья? А если он на улице окажется?
Мария закатила глаза.
— Пусть идёт туда, куда Лена его поведёт. У меня тут не гостиница.
— Ты бессердечная! — заорала свекровь. — Вот я бы на месте судьи…
— А вы на своём месте, — перебила Мария. — Идите к себе домой.
Они с матерью Ивана ушли, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Но после этого Мария поняла: добром это не кончится.
И действительно. В один из вечеров Иван снова явился, с чемоданом.
— Всё, Маш, — сказал. — Я остаюсь.
— Нет, — ответила она спокойно, хотя внутри всё кипело. — Ты уходишь.
— А вот и нет. Прописка! — крикнул он и бросил чемодан на пол.
Мария подошла к двери, открыла её и, не дрогнув, взяла чемодан. С силой вытолкнула его в коридор. Иван встал на пути, схватил её за плечи.
— Ты думаешь, я уйду просто так?
И тут Мария впервые за все эти месяцы не испугалась. Подняла руку и со всей силы ударила его по лицу. Так, что он отшатнулся.
— Это мой дом! — крикнула она. — И ты тут никто!
Соседи выглянули из дверей, кто-то зааплодировал. Иван замер, потом, не сказав ни слова, поднял чемодан и ушёл.
Через неделю пришло окончательное решение суда: квартира признана единоличной собственностью Марии, Иван подлежит снятию с регистрации.
Она сидела с мамой на кухне, чай остывал, а сердце наконец-то было спокойно.
— Ну что, Машка, — сказала Наталья Игоревна, — правильно сделала.
Мария улыбнулась. Да, сделала. Пусть поздно, пусть больно — но теперь она знала: жизнь у неё только её. И больше ни один «солнце её жизни» не будет решать, где ей жить и с кем.
И в груди стало легко, как будто впервые за три года она открыла окно и вдохнула свежий воздух.
