Ирина проснулась от звука дождя: капли тихо барабанили по подоконнику, как будто кто-то пальцем проверял, крепко ли держится её утро. В квартире было полутёмно, в кухне пахло вчерашним борщом и подсушенным на батарее бельём. На столе лежали разложенные бумаги: договор, табель, справка от терапевта о повышенном давлении и две квитанции за обучение Лены — младшей дочери свекрови, студентки третьего курса. Вчера Ирина долго сидела над этими квитанциями, будто над уроком, и пыталась понять, какой ещё урок ей преподносит жизнь: сколько раз можно вытягивать из себя силы на всё сразу — на чужую квартиру после затопления, на внезапные больничные мужа, на школьные сборы сына и на платёж за институт, который вроде как «всем миром» оплачивают, но чаще всего этот мир был её зарплатой.
Она встала и прошла к окну, приподняла штору. Во дворе мокли деревья, редкие прохожие, укрывая головы, спешили к остановке. Ирина поставила чайник, насыпала в чашку листья чёрного чая, нашла в хлебнице ломоть дарницкого, отрезала себе тонкий край. Взгляд снова упал на бумаги. Она погладила ладонью угол договора, на котором вчера, наконец, поставила подпись: заявление «по собственному» лежало у начальницы в отделе, всё, неизменяемо. Две недели — и свободна. Слово «свободна» не звучало как отпуск. Оно было тяжёлым, как дверь, которую закрываешь, потому что через щель уже тянет сквозняком.
Когда Даня поднялся и, шмыгая носом, сел пить чай, Ирина смотрела на него и думала о простом: о куртке, которую надо подшить, о контрольной в среду, о том, что у мальчишки вырос нога и пора ехать за новыми кроссовками. Этого «простого» хватало на жизнь. А остальное — разговоры, обиды — можно было отложить до вечера. Но вечер сам себя не отменял.
— Мам, — сказал Даня, намазывая хлеб маслом, — ты ведь придёшь на собрание в четверг?
— Приду, — ответила она. — Я всё равно утром в поликлинику, а к вечеру домой успею. Ты, кстати, дневник в школу не забудь.
Он кивнул. Ирина поправила ему капюшон, наклонилась, поцеловала в макушку и проводила до двери. Когда дверь закрылась, в квартире стало тихо. Ирина взяла телефон и набрала мужа.
— Андрей, — сказала она, — мы вечером поговорим? Я вчера заявление отдала.
На том конце было молчание, потом тяжёлый вздох.
— Зачем ты без меня решаешь? — голос мужа был уставшим, будто он только что бежал вверх по лестнице. — Мы договорились сначала маме сказать. Ты знаешь, как она…
— Я знаю, как она. И знаю, как я. Я не тяну. Ты видишь, что стало с моим давлением? Я не сплю. Я как будто живу вахтами. Ты сам сказал, что в твоей фирме могут задержать выплату. Мы не вывезем мой отдел и учебу Лены вместе. Я нашла подработку в библиотеке на полставки, пока. Мне нужно передохнуть.
— В библиотеке… — повторил он, в голосе прозвучало сомнение. — Ирина, ну это же копейки.
— Копейками тоже живут, — тихо сказала она. — А ещё живут разумом. Лена может взять академ на семестр, могут оформить рассрочку, может подрабатывать в университете. Варианты есть.
— Мама не примет, — глухо произнёс Андрей. — Она считает, что раз мы обещали…
— Обещали — мы. И ты в том числе. Но обещания не делаются на моей спине бесконечно. Я не могу так больше.
Он замолчал, и в этой паузе Ирина услышала, как у него там, где-то в другом конце города, скрипнула дверь машины или ступенька в подъезде — неважно. Такие скрипы всегда предвещали спор.
— Хорошо, — сказал он, снова вздохнув. — Вечером заедет мама. Всё ей скажем. Только ты не горячись.
— Я не горячусь, — ответила Ирина. — Я просто говорю.
До вечера Ирина старалась доделать домашние дела, как будто занималась вязанием: ряд за рядом, не думая о том, насколько длинный шарф. Постирала, протёрла пыль на шкафу, вывела пятно со скатерти. В библиотеку зашла на час — познакомиться с заведующей, посмотреть график. Там пахло старой бумагой и полиролью, полки стояли ровно, как солдаты, и книжные корешки сверкали ламповым светом. Она шла между рядов и думала, как иногда мало надо для того, чтобы почувствовать, что ты ещё можешь дышать полной грудью: просто знать, что никто не попросит тебя закрыть чей-то чужой отчёт в одиннадцать вечера.
К пяти она вернулась домой. На кухне поставила кастрюлю с гречкой, порезала огурцы, достала из морозилки котлеты. Дождь уже стих, но небо оставалось тяжёлым, будто обиделось на город. Ровно в шесть послышались шаги по лестнице — уверенные, быстрые, знакомые. Свекровь никогда не стучала деликатно: она нажимала на звонок, как на кнопку звонка в подъезде детства. Ирина автоматически вытерла руки о полотенце, сделала глоток воды, отошла на шаг от стола.
Тамара Петровна вошла, как бывает — не гость, а человек, который чувствует себя дома в любом доме. Её строгая прическа держалась на заколках, пальто пахло мокрой шерстью, губы сжаты, глаза — насторожены. В руках — пакет. Она прошла в кухню и, не глядя на Ирину, поставила пакет на стул.
— Вот, — сказала она коротко, как будто сообщала про прогноз погоды. — Лена прислала очередной счёт. Срок — до пятнадцатого. Я, конечно, добавлю, но ты там уж не тяни.
Ирина взяла пакет, заглянула. Внутри лежала папка с чеком и лист с цветной печатью деканата. Рядом и правда была бумажка с двумя датами и суммой. Она положила папку на стол и подняла глаза.
В этот момент вошёл Андрей. Он стряхнул с куртки капли, поставил обувь ровно, будто хотел сохранить порядок хотя бы под своими ногами.
— Мама, Ира, — сказал он, не глядя ни на одну из них. — Давайте по-быстрому, а?
— По-быстрому не получится, — отозвалась Тамара Петровна. — Тут серьёзное дело. — Она повернулась к Ирине и уставилась прямо. — Я слышала, ты собралась увольняться?
Ирина опустила руки на стол, положила ладони рядом, ровно.
— Да. Я уже подала заявление.
— А меня спросить ты не подумала? — свекровь даже не повысила голос сразу — он у неё был твёрдый, как ступенька. — Или ты считаешь, что мы с Андрюшей не участвуем в твоей жизни? Тебе нельзя увольняться с работы. Кто тогда будет оплачивать учёбу моей дочери? — возмутилась свекровь.
— Тамара Петровна, — сказала Ирина ровно, — ваша дочь — уже не ребёнок. Лене двадцать. Она умная. Она может подрабатывать. Я узнавала: у них в университете есть ставка лаборанта, есть возможность брать академ на семестр, есть рассрочка. Я готова помочь — посильно. Но не тянуть всё на себе. Моя зарплата — это не ступенька под чужие ноги.
— Ирина, — вмешался Андрей, нервно теребя молнию на куртке, — мы же договаривались помогать. Ты сама согласилась два года назад. Забыла?
— Не забыла, — ответила она. — Тогда я согласилась на один год — пока Лену не переведут на бюджет. Не перевели. Потом обещали, что папа твоей сестры поможет. Не помог. Потом говорили, что будет подработка — но её всё откладывали. И всё это время платёж всплывал у меня в телефоне, как будильник. Я готова закрывать один месяц из трёх. Или помогать вещами, едой, мелочами. Остальное — вы с мамой решайте.
— Решать, значит, ты не хочешь? — свекровь наклонилась вперёд. — Ты упрямая, Ирина. Тебе простую вещь говорят: учёба Лены — это общий долг семьи. Ты в этой семье? В этой. Значит, долг — общий. Или тебе не дорога моя дочь?
— Я в этой семье, — тихо произнесла Ирина. — И мне дорога моя жизнь. И мой сын. И Андрей. И ваше здоровье. Но я не могу отдать то, чего у меня нет: силы, которых нет, и деньги, которых не хватает. Я перестала спать, меня трясёт от каждого звонка с работы. Я не виновата в том, что кому-то хочется жить, как раньше, будто я не живой человек, а кошелёк на ножках.
— Как ты разговариваешь! — вспыхнула Тамара Петровна. — Я тебя под крышей держала, когда у вас ремонт был. Я тебе кастрюли отдала, когда ты плакала, что у тебя вчера сгорела. Ты мне теперь будешь читать, кто кому что должен?
— Вы мне помогли, — кивнула Ирина. — И я помню. И с тех пор каждый праздник у вас на столе салаты мои, и каждое лето мы на вашей даче всё красим. Давайте не будем мерить, у кого больше вклад. Сейчас речь о другом. Я ухожу с работы. Я выдохлась.
— Значит, бросаешь нас, — с укоризной подвела итог свекровь. — Хороша невестка. Мужика своего без копейки оставишь. Сына — без нормальной жизни.
Ирина почувствовала, как в груди поднялась старая знакомая боль — не от слов, а от того, как легко эти слова вынимают из неё всё сделанное и положенное, как будто это горсть монет, которую можно пересчитать и сказать: «мало». Она вдохнула.
— Я не бросаю, — сказала она тихо. — Я меняю. Мне нужно время, чтобы вернуться к самой себе. Я буду работать — просто по-другому. Я нашла место в библиотеке. Полдня. Я хочу видеть сына. И не падать на кухне в одиннадцать вечера.
— В библиотеке, — повторила свекровь так, будто это было что-то стыдное. — Стоять над книжками… А учёба Лены — пусть кот сам платит, да?
Андрей шагнул к столу, облокотился на край.
— Давайте без язвительности, — сказал он матери, но как-то вяло, словно слова сами были у него тяжёлыми. — Ир, ну правда, два месяца ещё протянуть можно? Я попрошу в отделе премию, возьму пару смен у Серёги на складе.
— Ты всегда «возьмёшь», — ответила Ирина, не увеличивая голос. — А потом простуда, и опять задержали. Ты не злой, Андрюша. Ты просто не выдерживаешь. И я — тоже. Я больше не вытяну два месяца. Я устала быть последней тросиной.
Тамара Петровна резко отодвинула стул и встала. Схватила папку, прижала к себе.
— Я пойду, — сказала она резко. — До пятнадцатого у нас время. Я не собираюсь вымаливать. Я позвоню Лене — пусть готовится к экзаменам и к тому, что её бросили. А ты… — она повернулась к сыну, — ты подумай, Андрюша, хорошо ли ты выбрал. Я не для того тебя растила, чтобы тебя так…
— Мама, — устало остановил её Андрей. — Не надо.
— Надо, — упрямо бросила она и, не попрощавшись, вышла в коридор. Дверь хлопнула, и в тишине кухни эта хлопушка по стеклу скатила из рта у Ирины короткий вздох.
Они молчали. Ирина подошла к окну, приподняла штору. Дождь стал мелким, почти невидимым, но запах сырости был густым. Андрей опустился на стул, провёл руками по лицу.
— Ты могла бы подождать, — сказал он глухо. — Мне трудно между вами. Ты видишь?
— Вижу, — ответила она. — Но между нами — не я. Между нами — замещение. Я не твой крепкий плечевой ремень, который держит всю ношу. Я твоя жена. Я хочу быть таковой. Не просто добытчиком, не просто обслуживающей. Я хочу дома не шёпотом жить.
Он посмотрел на неё, как на дальнюю остановку, до которой ещё идти и идти.
— Мне сейчас ничего сказать. Я поеду к матери. — Он поднялся, медленно надел куртку. — Не знаю, к чему это всё. Но я… Я поеду.
— Едь, — сказала Ирина. — Только не обещай ей того, что выполнить не сможешь. И не обещай за меня. Я своё уже сказала.
Дверь закрылась, и дом снова стал тихим. Ирина присела на табурет, обняла себя за плечи, как бывает, когда замёрзнут руки. Потом встала, выключила кипящий чайник, натерла яблоко Дане на ужин, помешала гречку. Катилось обычное — как мячик по коридору: оно не спрашивало разрешения жить.
Вечером Даня пришёл мокрый, но довольный. Он бросил рюкзак, снял кроссовки, прошёл на кухню, заглянул в кастрюлю.
— А что на ужин? — спросил он, и в голосе была голодная радость ребёнка, которого мир пока не успел разочаровать.
— Котлеты, — ответила Ирина. — И гречка. И салат.
Они ели, разговаривая о контрольной. Даня рассказывал, как ему поставили «четвёрку» за сочинение, как Толька Синицын снова потерял перчатку, как классная говорила о субботнике. Ирина слушала, и от этого простого, не требующего героизма разговора, стало теплее.
Поздно вечером пришло сообщение от Лены. Короткое: «Я подала заявку на рассрочку, и ещё у нас есть вакансия лаборанта. Посмотрим». Без приветствия, без «спасибо», без «извини». Но от этих нескольких слов Ирина почувствовала, как из неё ушёл тугой узел, который всё утро стоял под ребром. Она ответила: «Хорошо. Если нужно — помогу с резюме». Ответа не было.
Андрей вернулся к полуночи. Тихо снял обувь, прошёл на кухню, налил воду из-под крана, пил молча. Ирина сидела за столом, обняв ладонями кружку. Он сел напротив, потер лоб.
— Мать кричала, — сказал он. — Говорила много. Я не спорил. Потом просто молчал. Она мне сказала, что я под каблуком. Я устал от этих слов. — Он посмотрел на Ирину, как на человека, который может на минуту стать для него стеной. — Я не знаю, что будет дальше. Но ты… ты всё равно уже решила.
— Да, — ответила она. — Я решила. Это не против вас. Это за меня. За нас. Мне надо остановиться, чтобы не рухнуть.
Он кивнул и отвёл глаза. Ничего утешительного он не сказал. И ничего обвинительного тоже. Они просто сидели, как два человека на разных краях одной лавки. С улицы тянуло прохладой, и где-то в соседней квартире посуда мелко звякала — чужой дом жил своей жизнью.
Ночью Ирина долго не могла уснуть. Она слушала, как по батареям идёт вода, как в коридоре тихо скребётся кот, как Даня ворочается, прижимая к груди одеяло. Утром она пошла в поликлинику — забрала направление к кардиологу, записалась на приём. В библиотеке договорилась о графике и вечером принесла домой тонкую пачку бумаг — договор, форму на карту, расписание смен. Бумаг было меньше, чем в её прежней жизни. И от этого стало свободней дышать.
Через неделю Тамара Петровна позвонила не Андрею, а Ире.
— Лене одобрили рассрочку, — сказала она без вступлений. — И ещё… — Она помолчала, и Ирина услышала, как на той стороне кто-то наливает чай. — Я думаю, в деревне надо корову продать. Мне одной тяжело. А деньги лишними не будут.
— Делайте, как считаете нужным, — ответила Ирина. — Если нужна будет помощь с объявлениями — скажите, сделаю.
— Не надо, — быстро отрезала свекровь. — Мы сами.
Связь оборвалась. Ирина стояла, держа телефон, и смотрела на окна. Солнце выплыло из-за крыш, и в этом неожиданном свете кухонный стол казался тёплее. На краю стола лежала папка с расписанием Дани и лист, где она записала время приёма кардиолога. Она положила рядом новый конверт для оставшихся по месяцу денег на Ленину учёбу — не потому, что боялась, что её назовут жадной, а потому что так она решила: помогать — да, вытягивать себя из кожи — нет.
Вечером они с сыном сели проверять домашнюю работу. Андрей пришёл позже обычного, переминался, искал в холодильнике что-то съестное, неловко кашлял. Ирина поставила ему тарелку, спросила про день. Он сказал, что на складе нужен человек на выходные — подработка, тяжело, но деньги. Она кивнула. Этого разговора хватило на сегодня. Чтобы понять, куда идти дальше, им обоим требовалось время.
Когда они собирались спать, Ирина выключила свет на кухне и на секунду задержала руку у выключателя. В этой темноте не было итогов, не было легкой развязки. Но в ней была ровная, спокойная линия: её «нет», сказанное не криком, а голосом, который не сорвётся. И этого на сегодня было достаточно, как бывает достаточно хлеба, соли и горячего чая на столе.
