Мама погибла, а я в коляске — я её ненавижу». Так думала она, пока незнакомец не открыл папку писем с маленьким солнцем внизу.
***
Андрей Ветров последние два года не жил, а существовал в вязком, сером киселе из горя и чувства вины. Его мощный внедорожник летел по ночному шоссе, разрезая фарами тьму, но эта тьма была ничем по сравнению с той, что поселилась в его душе. Когда-то он обожал эти ночные поездки. Они дарили чувство свободы, контроля, полета. Теперь же дорога была лишь способом сбежать от оглушающей тишины его огромного, пустого дома. Дома, который он построил для нее. Для Кати.
Он до боли в суставах сжал руль. Память, безжалостная и точная, подсунула ему картинку из прошлого. Осенний парк, золотой ковер из листьев под ногами и она — Катя. Худенькая, в смешном берете, с огромными, как у олененка, глазами. Она стояла у мольберта и так яростно, так увлеченно наносила мазки на холст, что, казалось, пыталась вобрать в него все солнце этого дня. Он, тогда еще молодой, амбициозный архитектор, просто проходил мимо. И застыл. В ней было столько жизни, столько неукротимой энергии, что он почувствовал себя завороженным.
Он подошел. Завязался неловкий разговор. Она оказалась студенткой художественного училища, дерзкой, прямолинейной и невероятно талантливой. А он — начинающим специалистом, мечтающим строить не просто «коробки», а дома с душой. Они говорили несколько часов, и он понял — пропал. Он пообещал ей тогда, смеясь: «Вот увидишь, я построю для тебя такой дом, где у тебя будет самая большая и светлая мастерская в мире. И тебе никогда не придется думать о деньгах, только о своих картинах». Катя тогда весело фыркнула, ткнув его в бок кисточкой, испачканной в охре: «Мечтатель! Ты сначала на нормальную квартиру заработай, архитектор».
Он заработал. И на квартиру, и на дом. Он построил свою архитектурную империю, стал одним из самых востребованных и дорогих специалистов в стране. Он сделал все, чтобы его Катя, его дикая птица, могла творить, не зная забот. И она творила. Ее картины, полные света и воздуха, начали покупать галереи, о ней заговорили критики. Но главным ее шедевром стала их дочь. Лиза. Копия мамы, только с его, отцовскими, серьезными глазами. Их мир был идеален. Крепкий, надежный, построенный его руками. Пока в одну дождливую ночь он не рассыпался на миллионы острых осколков.
***
Лиза росла в атмосфере абсолютной любви. Для Андрея она была центром вселенной, его маленькой принцессой. Для Кати — лучшей подругой, напарницей в творческих экспериментах и главной моделью. Дом всегда был наполнен смехом, запахом краски и свежей выпечки. Андрей возвращался с работы, где руководил сотнями людей и ворочал миллионными контрактами, и окунался в этот уютный, немного хаотичный мир, созданный его любимыми женщинами. Он был абсолютно счастлив.
Лиза, унаследовав от матери талант к рисованию, а от отца — структурное мышление, после школы легко поступила на факультет дизайна. Она была блестящей студенткой, гордостью родителей. На последнем курсе она встретила Игоря. Красивый, уверенный в себе парень из хорошей семьи, будущий юрист. Андрей был доволен выбором дочери. Игорь казался надежным, основательным — таким, каким он сам был в молодости. Они уже планировали свадьбу, выбирали кольца. Катя, смеясь, уже рисовала эскизы свадебного платья для дочери.
Та ночь врезалась в память Андрея раскаленным железом. Они возвращались с открытия выставки Кати. Шел проливной дождь. Он был за рулем, но Катя, будучи на пике эйфории от успеха, попросила ее пустить. «Андрюш, ну дай я! Я так давно не водила. Хочу сама, чувствуешь, какой воздух?» Он уступил. Он всегда ей уступал. Он помнил свет встречных фар, резкий визг тормозов, удар, скрежет металла. А потом — тишина, прерываемая лишь шелестом дождя.
Он очнулся в больнице. Сотрясение, несколько переломов. Несерьезно. Первым делом он спросил про Катю и Лизу. Врач, его старый знакомый, отвел глаза. «Андрей… Катерина… Она погибла на месте. Прости». Мир рухнул. «А Лиза? Что с Лизой?» — прохрипел он. «Лиза жива. Но травма позвоночника очень серьезная. Мы сделали все, что могли. Но…» Он не договорил. Андрей все понял без слов. «Шанс есть, — наконец добавил врач. — Если Лиза согласится на длительную реабилитацию и будет работать каждый день, есть вероятность, что она сможет встать и ходить. Это путь на месяцы, возможно, годы. Но это реальный путь».
Его принцесса, его жизнерадостная девочка, оказалась прикована к инвалидному креслу. Но страшнее физической травмы была травма душевная. Лиза замкнулась. Вся ее любовь к матери в одночасье превратилась в черную, испепеляющую ненависть. «Это она виновата! — кричала она отцу в больничной палате. — Зачем ты пустил ее за руль?! Она убила себя и сделала меня калекой! Я ее ненавижу!» Андрей пытался что-то говорить о случайности, о судьбе, но слова застревали в горле. Ведь он и сам винил себя. За то, что уступил. За то, что не смог их защитить.
***
Их роскошный дом превратился в мавзолей. Мастерская Кати, где все осталось так, как было при ней — незаконченный холст, кисти в банке с водой, ее любимый берет на спинке стула — была заперта на ключ. Андрей не мог заставить себя туда войти. Лиза — не хотела. Все, что напоминало о матери, вызывало в ней приступы глухой ярости.
Она сидела в своей комнате, у окна, и часами смотрела во двор. Ее лицо превратилось в застывшую маску. Она отказывалась от реабилитации, срывалась на физиотерапевтов, швыряла книги в сиделок. «Все бесполезно! — цедила она сквозь зубы. — Я никогда не буду ходить. Спасибо мамочке за это». Каждое слово прожигало его насквозь, оставляя после себя только жгучую пустоту. Он пытался говорить с ней, достучаться, но натыкался на ледяную стену.
Игорь поначалу держался. Приходил, приносил цветы, пытался шутить. Но его визиты становились все реже. Он не выдерживал этой атмосферы тотального горя и агрессии. Лиза это чувствовала и становилась еще более колючей и злой. Развязка наступила через полгода после трагедии.
Игорь пришел, как всегда, с букетом роз. Помялся в дверях, а потом, не глядя на Лизу, выдавил: «Лиз, прости. Я так больше не могу. Нам надо расстаться». Лиза криво усмехнулась. «Что, не готов всю жизнь толкать перед собой коляску? Боишься, что друзья засмеют? Проваливай. Я и не сомневалась». «Дело не в этом! — попытался оправдаться он. — Ты сама не хочешь жить! Ты всех ненавидишь! С тобой невозможно находиться рядом». Он положил букет на столик и быстро вышел, не оборачиваясь.
Лиза долго молчала. А потом из ее груди вырвался страшный, сдавленный вой. Она смахнула со столика вазу с его розами. Осколки разлетелись по комнате. В этот момент Андрей понял, что теряет ее окончательно. Его дом стал ледяной пустыней, где два самых близких человека, измученные горем, медленно замерзали в своем одиночестве. Он был готов отдать все свои миллионы, всю свою империю, лишь бы вернуть смех дочери и хотя бы тень былого счастья. Но он не знал, как.
***
Шли месяцы. Андрей с головой ушел в работу, пытаясь завалить ею пустоту в душе. Он мотался по объектам, проводил совещания, но все это было механически, без былого огня. Однажды, во время инспекции строящегося жилого комплекса, он стал свидетелем неприятной сцены. Прораб, краснолицый, громкоголосый мужик, отчитывал молодого парня-разнорабочего. Парень стоял, опустив голову, а прораб брызгал слюной, обвиняя его в краже каких-то инструментов.
«Я не брал, Семен Петрович, — тихо, но твердо сказал парень. — Вы же знаете, я…» «Знаю, что ты из бывших зэков! — рявкнул прораб. — Таким веры нет! Уволен! Чтобы духу твоего здесь не было!»
В парне было что-то, что зацепило Андрея.Твердость во взгляде, несмотря на унижение. Что-то в нем напомнило ему самого себя в юности — такого же упрямого и готового идти до конца. Поддавшись внезапному импульсу, Андрей подошел. «Постойте. Я Ветров. Что здесь происходит?» Прораб тут же сменил тон на подобострастный. «Андрей Павлович, да вот, воришку поймали…» «Вы видели, как он крал?» — холодно спросил Андрей. «Ну… нет, но кто еще? Он же сидел…»
«Как тебя зовут?» — обратился Андрей к парню, проигнорировав прораба. «Дима», — буркнул тот, исподлобья глядя на него. «Поехали со мной», — неожиданно для самого себя сказал Андрей.
Дима недоверчиво смотрел, как они подъезжают к огромному, похожему на замок, дому. «Зачем я вам?» — спросил он наконец. «Работы по дому много, — неопределенно ответил Андрей. — Забор подкрасить, в саду прибраться. Разберемся. Жить будешь в домике для персонала. Если, конечно, ты и вправду ничего не крал». «Я не краду», — отрезал Дима.
Когда они вошли в дом, из гостиной на коляске выехала Лиза. Она смерила Диму презрительным взглядом с ног до головы. «Папа, это еще кто? Решил пополнить штат прислуги?» «Это Дима. Он будет нам помогать», — спокойно сказал Андрей. «Замечательно, — язвительно протянула Лиза. — Надеюсь, он не такой болтливый, как предыдущие». Она развернула коляску и уехала в свою комнату.
Дима проводил ее взглядом, и в его глазах Андрей впервые увидел не вызов или настороженность, а что-то похожее на сочувствие. Этот парень, прошедший через колонию для несовершеннолетних и знающий жизнь с самой неприглядной стороны, казалось, понял о его доме больше, чем все психологи и врачи, которых Андрей приглашал.
***
Появление Димы нарушило застойное, болотное спокойствие дома. Он не лебезил перед Андреем и, что самое удивительное, совершенно не боялся Лизу. Он не ходил вокруг нее на цыпочках, не пытался угодить. Он просто делал свою работу, но делал ее как-то… по-особенному.
Однажды сломался замок на окне в комнате Лизы. Она по привычке уже готовилась устроить скандал, но Дима, услышав об этом, просто пришел со своими инструментами и молча, деловито все починил. «Спасибо», — процедила она, не ожидав такой расторопности. «Всегда пожалуйста, — ответил он, не отрываясь от работы. — Не люблю, когда вещи ломаются. Их чинить надо, а не смотреть, как они гниют». В его словах Лизе почудился намек, и она разозлилась. «Ты на что намекаешь?» «Ни на что, — пожал плечами Дима. — Просто говорю, что сломанные вещи надо чинить».
Он обращался с ней как с равной. Не как с больным, несчастным ребенком, а как с обычной, пусть и очень злой, девчонкой. Он мог запросто войти к ней в комнату и сказать: «Слушай, там яблок на яблоне полно, пропадают. Не хочешь помочь собрать? Шарлотку испечем». Лиза, конечно, отказывалась, но само предложение, такое простое и будничное, выбивало ее из колеи.
Андрей наблюдал за этим с затаенной надеждой. Он видел, что Дима, сам того не осознавая, пробивал крошечные трещины в ледяном панцире, в который заковала себя Лиза. Она все еще злилась, язвила, но в ее глазах иногда проскальзывало что-то еще — любопытство.
Кульминация наступила в один из вечеров. Андрей уговорил Лизу поужинать с ним в гостиной. Они ели в привычном гнетущем молчании. Вдруг в гостиную заглянул Дима. «Андрей Павлович, извините, что отвлекаю. Я закончил с беседкой. Хотел спросить, можно мне взять одну книгу из библиотеки?»
Его взгляд упал на стену, где висел один из ранних портретов Кати, который Андрей не смог заставить себя убрать. Это была единственная картина в доме. Дима замер. «Красивая», — тихо сказал он, глядя на портрет. Лиза напряглась. «Тебе-то откуда знать, что красиво, а что нет?» — язвительно бросила она.
Дима медленно перевел на нее взгляд. «Знаю. Я много таких видел. С таким же солнцем». «Каким еще солнцем?» — не поняла Лиза. «На подписи. Маленькое желтое солнце вместо росчерка. Я видел его сотни раз».
***
В гостиной повисла тишина. Андрей и Лиза непонимающе уставились на Диму. Маленькое солнце было фирменным знаком Кати. Она ставила его на всех своих картинах.
«Откуда ты мог это видеть?» — хрипло спросил Андрей.
Дима отвел взгляд от картины и посмотрел на Лизу. В его глазах не было ни капли страха или подобострастия. Только спокойная серьезность.
«Когда мне было шестнадцать, я попал в колонию, — ровным голосом начал он. — Глупая история. Драка, плохая компания… Думал, жизнь кончена. Когда вышел, никто не хотел брать на работу. Мать пила, отцу я и раньше был не нужен. Шансов — ноль. Я уже почти сдался, готов был пойти воровать».
Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями. Лиза слушала, затаив дыхание, забыв про свою ненависть и боль.
«И тут мне пришло письмо. Из какого-то благотворительного фонда. В нем говорилось, что некий анонимный меценат готов оплатить мое обучение в строительном колледже. С одним условием: я должен был каждую неделю писать отчет о своих успехах. Просто короткое письмо, на электронную почту. О том, что нового я узнал, что получилось, что нет».
«И что?» — прошептала Лиза.
«Я подумал, что это розыгрыш. Но решил попробовать. И меня действительно зачислили. Я начал учиться. «И каждую пятницу, как дурак, садился и писал. Рассказывал про арматуру, про бетон, про чертежи… Шел в ближайшее интернет-кафе, покупал час доступа и, уткнувшись в старую клавиатуру с потертыми клавишами, отправлял свои письма незнакомому человеку.» Думал, никто это не читает. Но иногда мне приходили ответы. Короткие. «Ты молодец, не сдавайся». Или «Попробуй посмотреть на эту проблему под другим углом». Без имени. Без ничего. Только в конце каждого письма стоял этот значок. Маленькое нарисованное солнце».
Андрей закрыл лицо руками. Он ничего не знал. Катя никогда не говорила ему об этом. Она занималась благотворительностью, переводила деньги в разные фонды, но чтобы так… Лично, адресно, вести кого-то за руку…
«Этот человек вытащил меня, — продолжал Дима, глядя прямо на Лизу. — Он дал мне профессию. Он дал мне веру, что я не конченый человек. Я не знаю, кто это был. Я всегда думал, что какой-нибудь старик-богач, которому на пенсии скучно. Но я никогда не видел этих картин. А теперь вижу. Это она, да? Ваша мама?»
Лиза молчала. Из ее глаз, впервые за два года, хлынули слезы. Но это были не слезы злости или жалости к себе. Это были слезы потрясения. Ее мать, которую она проклинала, которую считала виновницей всех своих бед, оказывается, в это же самое время спасала жизнь совершенно незнакомому парню. Молча. Тайно. Просто потому, что верила в него.
***
В ту ночь Лиза не спала. Она плакала — долго, горько, очищающе. Она оплакивала не свои парализованные ноги, а свою слепую ненависть, которая два года сжигала ее изнутри. Она оплакивала мать, которую, как оказалось, совсем не знала. Утром, когда Андрей зашел к ней в комнату, он увидел на тумбочке ее мобильный телефон. На экране был открыт контакт «Михаил Аркадьевич, реабилитолог».
«Пап, — тихо сказала Лиза, и ее голос больше не звенел от злости, — позвони ему. Скажи, что я готова. По-настоящему».
Это был долгий и мучительный путь. Боль, слезы, откаты назад. Но теперь Лиза боролась. Она вцеплялась в брусья, делала упражнения до дрожи в руках, стиснув зубы. Рядом всегда был Дима. Он не сюсюкал, не жалел. Он просто был рядом. Мог принести воды, включить музыку или просто рассказать смешную историю из своей жизни в колледже. Он стал для нее другом. Опорой.
Андрей смотрел на них, и его сердце, бывшее замороженным куском льда, медленно оттаивало. Он отдал Диме в распоряжение пустующую мастерскую Кати. Тот оказался на удивление талантливым парнем с золотыми руками. Он мастерил мебель, придумывал какие-то невероятные светильники. В доме снова появились звуки — стук молотка, смех. Жизнь возвращалась.
Через год Лиза смогла сделать первые шаги с помощью ходунков. Это была победа. Их общая победа.
Однажды Андрей зашел в мастерскую и увидел, как Лиза, опираясь на ходунки, и Дима разбирают старые Катины архивы. Они нашли целую папку с письмами — десятки историй спасенных жизней, и в конце каждой — маленькое солнце. Они смеялись, глядя на какую-то забавную фотографию Кати.
Игорь, бывший жених, узнав об успехах Лизы, несколько раз пытался наладить контакт. Звонил, предлагал встретиться. Лиза вежливо, но твердо отказала. Она переросла его. Она переросла свою прошлую жизнь.
Андрей стоял в дверях мастерской и смотрел на свою дочь и на парня, которого он случайно выдернул с обочины жизни. А может, и не случайно. Может, это Катя, даже после смерти, продолжала чинить сломанные вещи. Он посмотрел на ее портрет, висевший на стене. И впервые за два года улыбнулся ей. Не с болью, а с бесконечной благодарностью. Его семья, такая разная, собранная из осколков, была снова вместе. Впереди был рассвет.
