– Уезжай к своим родителям, – приказал муж, пока я подписывала новый договор аренды.
Голос Дмитрия в трубке был таким же ровным и холодным, как стекло, по которому скользила моя ручка. Я не вздрогнула. Не остановилась. Просто довела последнюю завитушку в своей подписи – «Кравцова Елена Петровна», – и только потом медленно подняла глаза на молодую женщину-риелтора, сидевшую напротив. Она сделала вид, что ничего не слышала, тактично разглядывая свои ухоженные ногти.
– Простите, – сказала я в телефон, и мой собственный голос удивил меня спокойствием. – Повтори, пожалуйста, я не расслышала.
– Я сказал, собирай свои вещи и уезжай к родителям в деревню, – отчеканил Дмитрий. – С этой минуты ты мне не жена. Разговор окончен.
Короткие гудки. Я положила телефон на стол рядом с договором. Все было кончено. И в то же время все только начиналось.
***
Все началось три месяца назад, в сером и промозглом ярославском ноябре. Началось с официального письма в синем казенном конверте, которое я нашла в нашем стареньком почтовом ящике. Наша «сталинка» на проспекте Ленина, в которой мы прожили двадцать пять лет, дом, где вырос наш сын, признана требующей капитальной реконструкции с отселением жильцов. Нам предлагали денежную компенсацию. Неплохую, но недостаточную для покупки равноценного жилья в центре.
Я стояла на кухне, перечитывая бумагу снова и снова, а за окном выл ветер, срывая с голых веток последние почерневшие листья. В груди поселилось тревожное предчувствие. Это был не просто переезд. Это был сдвиг тектонических плит, на которых держалась вся моя устоявшаяся жизнь.
Дмитрий пришел с работы поздно, как всегда в последнее время. От него пахло морозом и чем-то еще, горьким и кислым. С тех пор как его небольшая строительная фирма прогорела три года назад, он так и не смог найти себя. Перебивался случайными «шабашками», становился все более раздражительным и молчаливым. В тот вечер, однако, новость его оживила.
– Реконструкция? Компенсация? – его глаза, обычно тусклые, загорелись нездоровым азартом. Он выхватил у меня бумагу, пробежал ее глазами. – Ленка, ты понимаешь, что это? Это же шанс!
Я не понимала. Какой шанс? Шанс оказаться на улице?
– Дим, на эти деньги мы даже приличную «двушку» на окраине не купим, – тихо сказала я, ставя перед ним тарелку с разогретым ужином.
– А нам и не нужна «двушка»! – он взмахнул рукой, едва не сбив тарелку. – Зачем нам бетонная коробка? Мы купим участок! За городом, километров двадцать отсюда. Я сам дом поставлю! Каркасник, быстро. У меня и бригада есть, ребята со мной пойдут. Представляешь, свой дом! Баня! Огород! Будешь свои огурцы-помидоры растить. Воздух свежий!
Он говорил быстро, увлеченно, как в те далекие времена, когда мы только познакомились, и он, молодой инженер, строил планы, как покорит мир. Я смотрела на него и чувствовала, как ледяная волна поднимается от самых пяток. За городом. Огород. Стройка, которая растянется на годы. А я? Моя работа в областной библиотеке, до которой мне сейчас двадцать минут пешком через Демидовский сквер? Мои пожилые подруги, с которыми мы ходим в театр? Мои тихие вечера с книгой у окна с видом на старый город? Все это не имело значения. В его блестящем плане для меня отводилась роль огородницы и кухарки при стройбригаде.
– Но, Дима… моя работа… – начала я робко.
– Да что там твоя работа! – он отмахнулся. – Копейки твои. На пенсии уже почти. Будешь хозяйством заниматься. Это же мечта любой женщины!
Он не спрашивал. Он утверждал. Он уже все решил. В его мире, где он снова становился хозяином положения, строителем, демиургом, моему мнению просто не было места. Я промолчала, как молчала уже много лет. Привычка сглаживать углы, уступать, «быть мудрее» въелась в меня, как пыль в старые книги. Я молча убрала нетронутую тарелку и пошла мыть посуду, чувствуя на спине его торжествующий взгляд. А в раковине, под струей теплой воды, я видела не отражение своей кухни, а холодную, неуютную землю будущего участка, перепаханную глину и свое собственное, потерянное лицо.
В последующие недели дом наполнился чужой, лихорадочной энергией. Дмитрий постоянно говорил по телефону, встречался с какими-то людьми, приносил домой распечатки с планами участков, каталоги строительных материалов. Он снова почувствовал себя в своей стихии. На меня он почти не обращал внимания, воспринимая мое молчание как знак полного согласия.
Однажды вечером он пришел особенно возбужденный.
– Все, Лен, я нашел! Идеальный вариант! Тутаевский район, рядом лес, речка недалеко. Пятнадцать соток! И недорого. Я уже с хозяином поговорил, завтра едем смотреть.
– Мы едем? – я оторвалась от книги.
– Ну да, а кто? Посмотришь, где будешь свои грядки разбивать, – он подмигнул мне, но в глазах его не было тепла. Только деловой расчет.
На следующий день мы поехали. Ноябрьский день был серым и безрадостным. Мы долго тряслись по разбитой дороге, пока наконец не свернули в чистое поле, по краям которого стояли редкие, разномастные дома. Наш «идеальный участок» оказался просто куском земли, заросшим бурьяном, с покосившимся столбом на границе. Ветер пронизывал до костей. Под ногами хлюпала ледяная грязь.
– Ну как тебе? – Дмитрий обвел рукой унылый пейзаж. – Просторы! Тут дом поставим, тут баньку, а вон там – гараж.
Я смотрела на это серое ничто под серым небом и впервые за долгие годы ощутила не просто уныние, а острый, физический протест. Я не хочу здесь жить. Я не хочу встречать здесь старость. Я не хочу умирать в этом чистом поле, вдали от всего, что я люблю.
– Дима, здесь же ничего нет, – тихо сказала я. – Ни магазина, ни аптеки. Дороги нет. Как сюда добираться зимой?
– Сделают дорогу! – отрезал он. – И магазин построят. Москва тоже не сразу строилась. Главное – начать! У тебя просто воображения нет. Ты привыкла в своей пыльной библиотеке сидеть, жизни не знаешь.
«Жизни не знаешь». Эта фраза ударила меня наотмашь. Я, которая вырастила сына, пока он пропадал на своих стройках. Я, которая вела весь дом, считала каждую копейку, когда его бизнес рухнул. Я, которая поддерживала его во всех его провалах, утешала, верила в него, даже когда он сам в себя уже не верил. Я не знаю жизни?
Всю обратную дорогу я молчала. Но это было уже другое молчание. Не покорное, а тяжелое, как камень. Я смотрела в окно на мелькающие деревья и думала. Думала о том, чего хочу на самом деле я. Не сын, который давно живет своей жизнью в другом городе. Не муж, который видит во мне лишь функцию. А я, Елена Петровна Кравцова, пятидесяти пяти лет. Чего я хочу?
Ответ был до смешного прост. Я хочу тишины. Но не той, мертвой, полевой, а городской тишины. Тишины своей собственной квартиры, где я могу включить торшер, взять с полки книгу и слышать за окном лишь приглушенный гул вечернего города. Я хочу широкий подоконник для моих фиалок, которые сейчас ютятся на узкой кухонной полке. Я хочу иметь возможность в любой момент выйти и дойти пешком до набережной Волги, посидеть на скамейке, глядя на воду. Я хочу маленькую, уютную, но свою собственную жизнь. И эта простая мысль показалась мне такой дерзкой, такой невозможной, что я сама испугалась ее.
Вечером, когда Дмитрий снова погрузился в свои расчеты, я открыла ноутбук и впервые за много лет зашла не на сайт с рецептами, а на портал недвижимости. Я просто смотрела. Маленькие «однушки» в старом фонде, в Заволжском районе, в Брагино. Цены кусались. Но я смотрела. Это было мое маленькое тайное восстание.
Решающую роль сыграл звонок сестре. Татьяна, моя старшая сестра, жила в Рыбинске. Она овдовела десять лет назад, вырастила двоих детей и была женщиной независимой и прямой, как стрела. Я позвонила ей, просто чтобы выговориться, и, запинаясь, рассказала про дом, про участок, про свои сомнения.
Таня слушала молча, не перебивая. А потом задала всего один вопрос:
– Лен, это все понятно. Это его мечты. А твои где? Тебе что нужно? Или ты не в счет?
И эти простые слова пробили плотину. Я разревелась прямо в трубку, как маленькая девочка. Я плакала от обиды за все годы молчания, от страха перед будущим, от жалости к себе.
– Тань, я не знаю, что делать… Денег с компенсации не хватит на две покупки. А он уже все решил…
– Кто решил? – голос сестры стал жестким. – Квартира ваша общая, приватизированная на двоих. Компенсация, значит, тоже общая. И без твоего письменного согласия он ни копейки с общего счета не снимет и ничего не купит. Ты это понимаешь?
Я не понимала. Я никогда не вникала в такие вещи. Всегда доверяла мужу.
– Перестань реветь, – скомандовала Таня. – Бери ручку и записывай. Завтра идешь к юристу на консультацию. Бесплатную, их полно. Просто чтобы тебе объяснили твои права. И начни искать себе квартиру. Не для покупки, для аренды. Маленькую. Просто чтобы понять, что у тебя есть вариант Б.
Этот разговор стал для меня спасательным кругом. Я впервые поняла, что у меня есть выбор. Что я не обязана слепо следовать за мужем в его сомнительные авантюры.
Я сходила к юристу. Молодой парень в очках терпеливо объяснил мне про совместную собственность, про раздел имущества, про то, что мое «да» или «нет» имеет юридическую силу. Я вышла из его кабинета другим человеком. Страх никуда не делся, но к нему примешалось новое, пьянящее чувство – чувство собственной правоты.
Я начала действовать. Я обновила свое резюме и нашла подработку – взялась за каталогизацию частной библиотеки одного профессора на пенсии. Это дало мне немного своих, отдельных денег и уверенности. Я стала активнее просматривать варианты аренды. Я искала не просто жилье. Я искала место силы.
И я его нашла. Крошечная, но светлая «однушка» на улице Свободы. Старый кирпичный дом, высокий четвертый этаж, и главное – огромное окно в комнате с широченным подоконником. Я стояла посреди пустой комнаты, залитой солнцем, и представляла, как расставлю здесь свои фиалки, как поставлю кресло, торшер… Я поняла – это оно. Мое убежище.
Дмитрий ничего не замечал. Он был поглощен своей идеей. Он уже мысленно строил дом, сажал сад, звал друзей на шашлыки. Мое тихое отчуждение он, видимо, списывал на женские капризы. Точка невозврата была пройдена в один из декабрьских вечеров. Он пришел домой, размахивая какими-то бумагами.
– Лена, поздравь нас! Я внес залог за участок!
Я замерла с чашкой в руке.
– Как… внес залог? Какими деньгами?
– Ну нашими, какими еще, – беззаботно ответил он. – Со сберегательной книжки снял. Не волнуйся, там немного, чисто чтобы закрепить за нами. Хозяин хороший мужик, согласился подождать основной суммы с компенсации.
Он это сделал. Он взял наши общие деньги, которые мы копили больше десяти лет «на старость», и потратил их, не спросив меня. Он перешел черту. Он показал мне, что мое мнение, мои чувства, мое существование для него – пустой звук.
Внутри меня что-то оборвалось. Та самая ниточка терпения, на которой все держалось. Я посмотрела на него так, словно видела впервые. Не мужа, не близкого человека, а чужого, самодовольного мужчину, который использовал меня, как удобную вещь.
– Ты не имел права, – сказала я. Голос был тихий, но твердый, как сталь.
Он удивленно поднял бровь.
– В каком смысле? Это же для нашего общего будущего!
– У нас нет общего будущего, Дима. Не в этом поле с бурьяном.
Это был первый раз за много лет, когда я открыто ему возразила. Он опешил. А потом его лицо исказилось от гнева.
– Ты что несешь? Взбунтовалась на старости лет? Я для семьи стараюсь, а ты…
– Ты стараешься для себя. Для своей несбывшейся мечты стать хозяином жизни. А я, моя жизнь, мои желания в твои планы не входят.
Начался грандиозный скандал. Он кричал, что я неблагодарная, что я всю жизнь сидела у него на шее, что я ничего не понимаю в настоящей жизни. Он топал ногами, размахивал руками. А я стояла и молчала. Но это было уже не испуганное молчание жертвы. Это было спокойное молчание наблюдателя. Я смотрела на него и понимала, что больше не люблю этого человека. И, наверное, уже давно.
– Я все равно построю этот дом! – крикнул он в исступлении. – А ты, если не хочешь, можешь убираться на все четыре стороны!
– Хорошо, – сказала я. – Я уйду.
Он замолчал, пораженный. Он явно не ожидал такого ответа. Он думал, что я, как всегда, поплачу и смирюсь.
– Компенсацию за квартиру мы поделим пополам, – продолжила я ровным голосом. – Залог за участок вычитай из своей доли.
– Что?! – взревел он. – Да ты в своем уме? Какую половину? Я мужик, я семью обеспечивал!
– Юрист говорит, что половину, – пожала я плечами. – Раз ты все равно собрался жить за городом, тебе городская квартира не нужна. А мне нужна. Я сниму себе жилье.
На следующий день я позвонила риелтору. Через неделю я уже сидела в ее офисе с договором в руках. И именно в этот момент позвонил он.
«– Уезжай к своим родителям…»
Я дослушала его, положила трубку и посмотрела на девушку-риелтора.
– Все в порядке? – участливо спросила она.
– Да, – улыбнулась я впервые за долгое время по-настоящему. – Более чем. Где мне еще расписаться?
Моя рука не дрожала.
***
Переезд был странным. Тихим и быстрым. Дмитрий, видимо, решив, что я блефую, уехал на два дня на рыбалку с друзьями – «проветрить голову». Я воспользовалась этим. Позвонила сыну, все объяснила. Он долго молчал, а потом сказал: «Мам, я приеду».
Кирилл приехал на следующий день, взял отгулы. Он не задавал лишних вопросов, не лез в душу. Он просто нанял машину, помог мне упаковать мои немногочисленные пожитки. Книги. Одежда. Фотоальбомы. Коробка с моими фиалками, которые я бережно укутала в старую шаль. И еще одна коробка, пыльная, с антресолей. В ней лежал мой старый «Зенит» и все оборудование для проявки фотографий – мое увлечение юности, заброшенное с рождением сына. Кирилл посмотрел на коробку и молча, но с пониманием, понес ее вниз.
Мы не брали мебель. Ничего из той, общей жизни. Я уходила с одним чемоданом, несколькими коробками и фиалками. Когда мы выносили последнюю коробку, я остановилась в дверях и оглядела пустеющую квартиру. Двадцать пять лет. Целая жизнь. Но я не чувствовала ни грусти, ни ностальгии. Только облегчение. Словно я наконец-то сняла с плеч неподъемный груз.
Новая квартира встретила меня гулким эхом и запахом свежей краски. Кирилл помог мне занести вещи.
– Мам, ты уверена? – спросил он, когда мы стояли посреди пустой комнаты.
– Уверена, – твердо ответила я. – Как никогда в жизни.
Он обнял меня. Крепко, как в детстве.
– Если что – я рядом. Отец… он не со зла. Он просто… запутался.
– Я знаю, сынок. Но распутываться ему придется уже без меня.
Вечером, когда сын уехал, я осталась одна. Впервые за тридцать лет я была абсолютно, совершенно одна в своем собственном доме. Я села на пол посреди комнаты, обхватив колени руками. За огромным окном зажигались огни улицы Свободы. Тишина. Благословенная, густая, как мед, тишина. Она не давила, не угнетала. Она обволакивала и лечила.
Я не стала разбирать вещи. Я просто подошла к окну, открыла коробку с фиалками и начала расставлять горшочки на широком, как аэродром, подоконнике. Потом я достала из другой коробки старый «Зенит». Он был тяжелый, холодный. Я провела пальцами по его потертым бокам, щелкнула затвором. Этот сухой, механический щелчок прозвучал в тишине как выстрел стартового пистолета.
Потом был развод. Дмитрий был в ярости. Он не мог поверить, что я действительно это сделала. Были суды. Он пытался доказать, что я не имею права на половину компенсации. Адвокат, которого посоветовала Таня, спокойно и методично отбивал все его атаки. В итоге суд разделил все поровну. Он остался со своим участком и своей долей денег. Я – со своей. Ее хватило на покупку этой самой «однушки» на улице Свободы. Я снова влезала в долги, чтобы сделать ремонт, но это были уже мои, понятные и осмысленные долги.
Иногда, очень редко, мне звонит бывший муж. Он живет в строительном вагончике на своем участке. Дом так и не начал строить – то денег нет, то рабочие подвели, то просто запой. Он жалуется на жизнь, на одиночество, иногда даже просит прощения. Я слушаю его спокойно, без злости и без жалости. Как слушают прогноз погоды. Этот человек из моей прошлой жизни, и она закончилась.
Сейчас у меня все хорошо. Я по-прежнему работаю в библиотеке. Весь мой подоконник заставлен фиалками, и они цветут, как сумасшедшие. По вечерам я сижу в старом кресле под торшером, которое мне подарил на новоселье сын, и читаю. А по выходным я беру свой «Зенит» и иду гулять по городу. Я фотографирую старые дворики, трещины на стенах, игру света на куполах церквей, лица прохожих. Я снова учусь видеть. Видеть красоту в мелочах. Видеть себя.
Недавно я проявила свою первую за много лет пленку. В красном свете фонаря в моей крошечной ванной, превращенной в фотолабораторию, на белой бумаге медленно проступало изображение. Это был автопортрет, который я сделала в первый день в этой квартире. На нем – уставшая, но улыбающаяся женщина на фоне огромного светлого окна. Женщина, которая нашла свою свободу. И это была самая лучшая фотография в моей жизни.
